Так девочки плачут...
Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,
Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную –
Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.
И воду открыла, и рот зажимает ладонью,
Чтоб не было слышно на кухне.
Там сонная мама.
А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.
Ревет, и не может, и злится, так это по-бабьи,
Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.
И комьями воздух глотает, гортанно клокочет
Слезами своими, как будто вот-вот захлебнется.
Кот кругло глядит на нее со стиральный машины,
Большой, умноглазый, печальный; и дергает ухом –
Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.
Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли
Все предохранители; можно не плакать годами,
Но как-то случайно
Обнимут, погладят, губами коснутся макушки –
И вылетишь пулей,
И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,
И тушью испачкаешь куртку,
Как будто штрихкодом.
Так рвет трубопровод.
Истерику не перекроешь, как вентилем воду.
На улице кашляет дядька.
И едет машина,
По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.
И из фонаря выливается свет, как из душа.
Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.
Она закусила кулак, чтобы не было громко.
И правда негромко.
Чего она плачет? Черт знает – вернулась с работы,
Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.
- Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,
А только зашла, только дверь за собой затворила –
Так губы свело,
И внутри всю скрутило, как будто
Белье выжимают.
И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает ладонью,
И воздухом давится будто бы чадом табачным.
Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,
Так, словно избили; глядит на себя и кривится.
Еще не прошло – но уже не срывает плотины.
Она себя слушает. Ставит и ждет. Проверяет.
Так ногу заносят на лед молодой, неокрепший,
И он под подошвой пружинит.
Выходит из ванной, и шлепает тапками в кухню,
Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик
Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,
Как после цунами.
У мамы глаза словно бездны – и все проницают.
- Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..
А вечер просунулся в щелку оконную, дует
Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.
Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,
Ломают себе по кирпичику от шоколадки,
Хрустя серебристой фольгою.
Ревет, и чуть дышит, и веки болезненно жмурит,
Как будто от яркого света; так стиснула ручку дверную –
Костяшки на пальцах белеют; рука пахнет мокрой латунью.
И воду открыла, и рот зажимает ладонью,
Чтоб не было слышно на кухне.
Там сонная мама.
А старенькой маме совсем ни к чему волноваться.
Ревет, и не может, и злится, так это по-бабьи,
Так это дурацки и детски, и глупо, и непоправимо.
И комьями воздух глотает, гортанно клокочет
Слезами своими, как будто вот-вот захлебнется.
Кот кругло глядит на нее со стиральный машины,
Большой, умноглазый, печальный; и дергает ухом –
Снаружи-то рыжим, внутри – от клеща почерневшим.
Не то чтоб она не умела с собою справляться – да сдохли
Все предохранители; можно не плакать годами,
Но как-то случайно
Обнимут, погладят, губами коснутся макушки –
И вылетишь пулей,
И будешь рыдать всю дорогу до дома, как дура,
И тушью испачкаешь куртку,
Как будто штрихкодом.
Так рвет трубопровод.
Истерику не перекроешь, как вентилем воду.
На улице кашляет дядька.
И едет машина,
По камешкам чуть шелестя – так волна отбегает.
И из фонаря выливается свет, как из душа.
Зимой из него по чуть-чуть вытекают снежинки.
Она закусила кулак, чтобы не было громко.
И правда негромко.
Чего она плачет? Черт знает – вернулась с работы,
Оставила сумку в прихожей, поставила чайник.
- Ты ужинать будешь? – Не буду. – Пошла умываться,
А только зашла, только дверь за собой затворила –
Так губы свело,
И внутри всю скрутило, как будто
Белье выжимают.
И едет по стенке, и на пол садится, и рот зажимает ладонью,
И воздухом давится будто бы чадом табачным.
Но вроде легчает. И ноздри опухли, и веки,
Так, словно избили; глядит на себя и кривится.
Еще не прошло – но уже не срывает плотины.
Она себя слушает. Ставит и ждет. Проверяет.
Так ногу заносят на лед молодой, неокрепший,
И он под подошвой пружинит.
Выходит из ванной, и шлепает тапками в кухню,
Настойчиво топит на дне своей чашки пакетик
Имбирного чаю. Внутри нежило и спокойно,
Как после цунами.
У мамы глаза словно бездны – и все проницают.
- Я очень устала. – Я вижу. Достать шоколадку?..
А вечер просунулся в щелку оконную, дует
Осенней прохладой, сложив по-утиному губы.
Две женщины молча пьют чай на полуночной кухне,
Ломают себе по кирпичику от шоколадки,
Хрустя серебристой фольгою.
So the girls cry ...
Roars, and breathes a little, and eyelids painfully shuts,
As if from bright light; so squeezed the door handle -
The knuckles on the fingers are white; the hand smells of wet brass.
And the water opened, and the mouth clamps with a palm,
So as not to be heard in the kitchen.
There is a sleepy mom.
And an old mother does not need to worry at all.
Roars, and can not, and angry, so it's like a woman,
So it's stupid and childish, and stupid, and irreparable.
And the air swallows with clods, gutturally bubbles
His tears, as if about to drown.
The cat looks round at her from the washing machine,
Big, smart-eyed, sad; and tugs at the ear -
Outside, it is red, inside - from the tick blackened.
It’s not that she didn’t know how to cope with herself - but they died
All fuses; you don’t have to cry for years
But somehow by accident
Hug, stroke, lips touch the crown -
And fly out a bullet
And you will sob all the way to the house like a fool
And you’ll stain your jacket with ink
Like a barcode.
So the pipeline breaks.
You can’t block a tantrum like a water valve.
On the street the uncle coughs.
And the car rides
On pebbles a little rustling - so the wave runs back.
And light spills from the lantern, as from a shower.
In winter, snowflakes flow a little from him.
She bit her fist so it wasn't loud.
And the truth is quiet.
Why is she crying? Damn knows - back from work,
I left my bag in the hallway, put the kettle on.
- Will you have dinner? - I won’t. - Went to wash,
And just came in, only the door shut behind itself -
So my lips came together
And inside everything twisted, as if
Lingerie is squeezed.
And rides on the wall, and sits on the floor, and clamps his mouth on his palm,
And the air chokes like a child of tobacco.
But it seems easier. And the nostrils were swollen and the eyelids
So, as if beaten up; looks at himself and is crooked.
It’s not yet - but it’s not breaking the dam.
She listens to herself. He sets and waits. Checks.
So a young, immature leg is brought to the ice,
And he springs under the sole.
He leaves the bathroom and slaps slippers into the kitchen,
Persistently drowns a bag at the bottom of his cup
Ginger tea. Undead and calm inside
Like after the tsunami.
Mom’s eyes are like abysses - and everything penetrates.
- I'm very tired. - I see. Get a chocolate bar? ..
And the evening slipped into the window slot, blowing
Autumn cool, ducked lips.
Two women silently drink tea in the midnight kitchen,
Break yourself a brick from chocolate,
Crunching with silver foil.
Roars, and breathes a little, and eyelids painfully shuts,
As if from bright light; so squeezed the door handle -
The knuckles on the fingers are white; the hand smells of wet brass.
And the water opened, and the mouth clamps with a palm,
So as not to be heard in the kitchen.
There is a sleepy mom.
And an old mother does not need to worry at all.
Roars, and can not, and angry, so it's like a woman,
So it's stupid and childish, and stupid, and irreparable.
And the air swallows with clods, gutturally bubbles
His tears, as if about to drown.
The cat looks round at her from the washing machine,
Big, smart-eyed, sad; and tugs at the ear -
Outside, it is red, inside - from the tick blackened.
It’s not that she didn’t know how to cope with herself - but they died
All fuses; you don’t have to cry for years
But somehow by accident
Hug, stroke, lips touch the crown -
And fly out a bullet
And you will sob all the way to the house like a fool
And you’ll stain your jacket with ink
Like a barcode.
So the pipeline breaks.
You can’t block a tantrum like a water valve.
On the street the uncle coughs.
And the car rides
On pebbles a little rustling - so the wave runs back.
And light spills from the lantern, as from a shower.
In winter, snowflakes flow a little from him.
She bit her fist so it wasn't loud.
And the truth is quiet.
Why is she crying? Damn knows - back from work,
I left my bag in the hallway, put the kettle on.
- Will you have dinner? - I won’t. - Went to wash,
And just came in, only the door shut behind itself -
So my lips came together
And inside everything twisted, as if
Lingerie is squeezed.
And rides on the wall, and sits on the floor, and clamps his mouth on his palm,
And the air chokes like a child of tobacco.
But it seems easier. And the nostrils were swollen and the eyelids
So, as if beaten up; looks at himself and is crooked.
It’s not yet - but it’s not breaking the dam.
She listens to herself. He sets and waits. Checks.
So a young, immature leg is brought to the ice,
And he springs under the sole.
He leaves the bathroom and slaps slippers into the kitchen,
Persistently drowns a bag at the bottom of his cup
Ginger tea. Undead and calm inside
Like after the tsunami.
Mom’s eyes are like abysses - and everything penetrates.
- I'm very tired. - I see. Get a chocolate bar? ..
And the evening slipped into the window slot, blowing
Autumn cool, ducked lips.
Two women silently drink tea in the midnight kitchen,
Break yourself a brick from chocolate,
Crunching with silver foil.
У записи 3 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Настенька Кроткова
