Весь этот год с его тоскою и злобою,
из каждой трещины полезшими вдруг,
я слышу ноту непростую, особую,
к любому голосу примешанный звук,
похожий, кажется, на пены шипение,
на шелест гальки после шторма в Крыму,
на выжидающего зверя сопение,
но только зверя не видать никому.
И вот, пока они кидаются бреднями,
и врут, как водится у них искони,
плюс измываются уже над последними,
кто не уехал и не стал, как они,
пока трясут, как прокаженный трещоткою,
своими байками о главном-родном
и глушат бабками, и кровью, и водкою
свой тихий ужас пред завтрашним днем,
покуда дергаются, словно повешенный,
похабно высунув язык-помело, —
я слышу голос, незаметно примешанный
к неутихающему их трололо.
И сквозь напавшее на всех отупение
он все отчетливее слышится мне —
как будто чайника ночное сипение,
его кипение на малом огне.
Покуда зреет напряженье предсудное,
рытье окопов и прокладка траншей —
всё четче слышится движенье подспудное,
однако внятное для чутких ушей.
Господь не в ветре, урагане и грохоте —
так может действовать испуганный бес;
и нарастание безумства и похоти
всегда карается не громом с небес;
Господь не действует ни криком, ни порохом —
его практически неслышимый глас
сопровождается таинственным шорохом,
с которым лопается пена подчас,
и вот я чувствую, чувствую, чувствую,
хоть признаваться и себе не хочу, —
как в громовую какофонию гнусную
уже вплетается нежнейшее «Чу»…
Пока последними становятся первые,
не остается ни порядков, ни схем,
оно мне сладостно, как ангелов пение
за темнотой, за облаками, за всем:
такое тихое, почти акапельное,
неуязвимое для споров и драк.
Ведь это ... лопается божье терпение.
Оно ведь лопается именно ТАК.
из каждой трещины полезшими вдруг,
я слышу ноту непростую, особую,
к любому голосу примешанный звук,
похожий, кажется, на пены шипение,
на шелест гальки после шторма в Крыму,
на выжидающего зверя сопение,
но только зверя не видать никому.
И вот, пока они кидаются бреднями,
и врут, как водится у них искони,
плюс измываются уже над последними,
кто не уехал и не стал, как они,
пока трясут, как прокаженный трещоткою,
своими байками о главном-родном
и глушат бабками, и кровью, и водкою
свой тихий ужас пред завтрашним днем,
покуда дергаются, словно повешенный,
похабно высунув язык-помело, —
я слышу голос, незаметно примешанный
к неутихающему их трололо.
И сквозь напавшее на всех отупение
он все отчетливее слышится мне —
как будто чайника ночное сипение,
его кипение на малом огне.
Покуда зреет напряженье предсудное,
рытье окопов и прокладка траншей —
всё четче слышится движенье подспудное,
однако внятное для чутких ушей.
Господь не в ветре, урагане и грохоте —
так может действовать испуганный бес;
и нарастание безумства и похоти
всегда карается не громом с небес;
Господь не действует ни криком, ни порохом —
его практически неслышимый глас
сопровождается таинственным шорохом,
с которым лопается пена подчас,
и вот я чувствую, чувствую, чувствую,
хоть признаваться и себе не хочу, —
как в громовую какофонию гнусную
уже вплетается нежнейшее «Чу»…
Пока последними становятся первые,
не остается ни порядков, ни схем,
оно мне сладостно, как ангелов пение
за темнотой, за облаками, за всем:
такое тихое, почти акапельное,
неуязвимое для споров и драк.
Ведь это ... лопается божье терпение.
Оно ведь лопается именно ТАК.
This whole year with his longing and anger,
from every crack climbed suddenly,
I hear a difficult note, special,
mixed sound to any voice,
looking like a hissing foam,
on the rustle of pebbles after a storm in the Crimea,
sniffing at the waiting beast,
but only the beast is not visible to anyone.
And so, while they throw ravings,
and they lie, as usual from their age,
plus they’re already mocking at the last,
who didn’t leave and become like them,
while shaking like a leper with a rattle,
their stories about the main-native
and drown grandmothers, and blood, and vodka
my quiet horror of tomorrow
while twitching like a hanged man
stupidly sticking out his tongue-pomelo -
I hear a voice imperceptibly mixed
to their unending trololo.
And through the stupor that attacked everyone
he is heard more clearly to me -
as if the teapot had a night hiss,
its boiling over low heat.
As the pre-trial tension ripens
digging trenches and trenching -
the underlying movement is heard more clearly
however intelligible to sensitive ears.
The Lord is not in the wind, hurricane and roar -
so can a frightened demon act;
and the growth of madness and lust
always punished not by thunder from heaven;
The Lord does not act either with a cry or with gunpowder -
his almost inaudible voice
accompanied by a mysterious rustle
sometimes the foam bursts
and so I feel, feel, feel,
I don’t want to admit to myself,
as in the thunderous cacophony of the vile
the most delicate Chu is already interwoven ...
While the first to be last
there are no orders or schemes left
it is sweet to me, like the singing of angels
beyond the darkness, beyond the clouds, beyond everything:
so quiet, almost drip
invulnerable to disputes and fights.
After all, it ... God's patience is bursting.
After all, it bursts precisely SO.
from every crack climbed suddenly,
I hear a difficult note, special,
mixed sound to any voice,
looking like a hissing foam,
on the rustle of pebbles after a storm in the Crimea,
sniffing at the waiting beast,
but only the beast is not visible to anyone.
And so, while they throw ravings,
and they lie, as usual from their age,
plus they’re already mocking at the last,
who didn’t leave and become like them,
while shaking like a leper with a rattle,
their stories about the main-native
and drown grandmothers, and blood, and vodka
my quiet horror of tomorrow
while twitching like a hanged man
stupidly sticking out his tongue-pomelo -
I hear a voice imperceptibly mixed
to their unending trololo.
And through the stupor that attacked everyone
he is heard more clearly to me -
as if the teapot had a night hiss,
its boiling over low heat.
As the pre-trial tension ripens
digging trenches and trenching -
the underlying movement is heard more clearly
however intelligible to sensitive ears.
The Lord is not in the wind, hurricane and roar -
so can a frightened demon act;
and the growth of madness and lust
always punished not by thunder from heaven;
The Lord does not act either with a cry or with gunpowder -
his almost inaudible voice
accompanied by a mysterious rustle
sometimes the foam bursts
and so I feel, feel, feel,
I don’t want to admit to myself,
as in the thunderous cacophony of the vile
the most delicate Chu is already interwoven ...
While the first to be last
there are no orders or schemes left
it is sweet to me, like the singing of angels
beyond the darkness, beyond the clouds, beyond everything:
so quiet, almost drip
invulnerable to disputes and fights.
After all, it ... God's patience is bursting.
After all, it bursts precisely SO.
У записи 9 лайков,
3 репостов.
3 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Настенька Кроткова
