Это самое странное, конечно - продолжать как ни в чем ни бывало жить, когда ты давно в курсе всех правил: нет ничего, что способно было бы раз и навсегда успокоить тебя, защитить, убедить в небессмысленности всего; мозг твой устроен так, что счастья он пугается значительно больше, чем несчастья: несчастье он изучил с юга на север и с запада на восток, у него есть карты всех существующих пустынь отчаяния, в нем отличный навигатор по самым чёрным илистым доньям тоски, по самым кривым и страшным переулкам горечи и отверженности; счастья он боится как огня, потому что к нему тут же, как кровь к морской воде, примешивается панический ужас счастье это потерять, или отравить, или не оправдать; к тому же, счастье всегда застигает нас врасплох, и мы вечно в момент его заняты чем-то посторонним: копаемся в пляжной сумке, поставленной на перила, в поисках фотоаппарата, и упускаем из виду дивного малайского ребенка, которого хотели снять; пытаемся дозвониться за тридевять земель, чтобы развернуть трубку к сцене и дать послушать великую песню - связь обрывается, и пока прижимаешь к уху телефон, пытаясь расслышать в грохоте динамиков гудки или голос, песню уже допевают; отсаживаемся от сидящего рядом, пахнущего терпко и прекрасного настолько, что пальцы немеют от желания, потому что нам кажется, что он углядит сейчас, что у нас блестит нос, или волосы заколоты по-дурацки, и почувствует, что от нас пахнет табаком и холодным потом; хорошо ли нам в момент, который мы пометим потом в архивах как самый счастливый? Да мы в ужасе, как правило: он приедет через полчаса, а у меня грязная голова; меня объявили победителем в номинации, а мне адски жмут туфли и я категорически не знаю, что говорить; точечка на узи, и доктор подтвердил беременность, только Господи, жизнь вообще больше прежней не будет никогда, и что он мне ответит, когда я ему сообщу? Счастье - месяц, сорванный с неба гоголевским чёртом, золотое яичко, снесённое дедке с бабкой - такое сокровище, только вот как его спрятать теперь, сохранить и главное - как им правильно распорядиться?
Я знаю, как жить, когда так себе, когда плохо и когда плохо совсем - у меня все свои там, всё знакомое, все нужные вещи в тех же местах, где я их оставила в прошлый раз; когда вдруг мне удивительно и чудесно, я знаю только, что когда это кончится, мне будет значительно хуже, чем обычно. Все путешествия завершаются паспортным контролем в Шереметьево или Домодедово, с этими ненавидящими лицами пограничниц в окошках; все романы - тонной бумажных дневников с цитатами и ощущением, будто стала нечувствительна целая огромная область сердца; все концерты и спектакли - утром следующего дня, когда ты опять самая обыкновенная голодная девочка с беспорядком в квартире и неопределёнными планами на будущее; я в курсе, что никто и ничто не даёт гарантий, что делать всё равно хоть что-нибудь, да нужно, иначе с ума сойдешь; что покою я тоже не буду радоваться, когда он наконец наступит, потому что в нём тоже окажется какой-нибудь подвох; вообще все всегда ни разу не таково внутри, каковым кажется снаружи - ни слава, ни причастность к чьей-нибудь великой жизни, ни деньги, ни возможности: если я по чему и скучаю, то это по времени, когда мне всерьёз казалось, будто вот сейчас поступлю в университет/ допишу поэму/ сыграю спектакль/ сверстаю книжку - и наступит совсем другая жизнь, качественно новая, сияющая, как царские палаты в мультфильмах - был хотя бы смысл поступать, дописывать и играть. Сейчас ты уже в курсе, что это совсем ничего не изменит, - разве только спасёт тебе вечер и обеспечит еще один день без угрызений совести, что ты опять что-то необратимо проебываешь. Пока тебе было семнадцать, у тебя не было ни черта, кроме амбиций, иллюзий и революцинерского пыла. Теперь тебе двадцать три, и ты, наконец, узнал всему цену, и выясняется, что иллюзии были дороже всего.
Полозкова
Я знаю, как жить, когда так себе, когда плохо и когда плохо совсем - у меня все свои там, всё знакомое, все нужные вещи в тех же местах, где я их оставила в прошлый раз; когда вдруг мне удивительно и чудесно, я знаю только, что когда это кончится, мне будет значительно хуже, чем обычно. Все путешествия завершаются паспортным контролем в Шереметьево или Домодедово, с этими ненавидящими лицами пограничниц в окошках; все романы - тонной бумажных дневников с цитатами и ощущением, будто стала нечувствительна целая огромная область сердца; все концерты и спектакли - утром следующего дня, когда ты опять самая обыкновенная голодная девочка с беспорядком в квартире и неопределёнными планами на будущее; я в курсе, что никто и ничто не даёт гарантий, что делать всё равно хоть что-нибудь, да нужно, иначе с ума сойдешь; что покою я тоже не буду радоваться, когда он наконец наступит, потому что в нём тоже окажется какой-нибудь подвох; вообще все всегда ни разу не таково внутри, каковым кажется снаружи - ни слава, ни причастность к чьей-нибудь великой жизни, ни деньги, ни возможности: если я по чему и скучаю, то это по времени, когда мне всерьёз казалось, будто вот сейчас поступлю в университет/ допишу поэму/ сыграю спектакль/ сверстаю книжку - и наступит совсем другая жизнь, качественно новая, сияющая, как царские палаты в мультфильмах - был хотя бы смысл поступать, дописывать и играть. Сейчас ты уже в курсе, что это совсем ничего не изменит, - разве только спасёт тебе вечер и обеспечит еще один день без угрызений совести, что ты опять что-то необратимо проебываешь. Пока тебе было семнадцать, у тебя не было ни черта, кроме амбиций, иллюзий и революцинерского пыла. Теперь тебе двадцать три, и ты, наконец, узнал всему цену, и выясняется, что иллюзии были дороже всего.
Полозкова
This is the strangest thing, of course - to continue living as if nothing had happened when you have been aware of all the rules for a long time: there is nothing that could once and for all reassure you, protect, convince you of the meaninglessness of everything; your brain is built in such a way that it scares much more happiness than misfortunes: it has studied misfortunes from south to north and from west to east, it has maps of all existing deserts of despair, it has an excellent navigator for the blackest muddy bottoms of longing, for the most the crooked and terrible alleys of bitterness and rejection; he fears happiness like fire, because panic horror is mixed with him right there, like blood to seawater, to lose this, or poison, or not justify it; besides, happiness always takes us by surprise, and we are always at the moment of it busy with something outsider: we dig in the beach bag, put on the railing, in search of a camera, and lose sight of the wondrous Malay child whom they wanted to take off; we try to reach the distant lands to turn the phone to the stage and let us listen to a great song - the connection breaks, and while you press the phone to your ear, trying to hear the buzzers or the voice in the roar of the speakers, the song is already singing; we sit back from the one sitting nearby, smelling astringently and so beautiful that the fingers go numb with desire, because it seems to us that he will see now that our nose is shining, or our hair is stupidly stupid, and will feel that it smells of tobacco and cold from us then; Are we happy at the moment that we later mark in the archives as the happiest? Yes, we are terrified, as a rule: he will arrive in half an hour, and I have a dirty head; I was declared the winner in the nomination, but they shook my shoes hellishly and I absolutely do not know what to say; a dot on the ultrasound, and the doctor confirmed the pregnancy, only Lord, life will never be the same again, and what will he answer me when I tell him? Happiness is a month torn from the sky by Gogol’s devil, a golden egg laid down by grandfather and grandmother is such a treasure, only now how to hide it now, to save and most importantly - how to dispose of it correctly?
I know how to live when so-so, when it’s bad and when it’s completely bad - I have everything of mine there, everything familiar, all the necessary things in the same places where I left them last time; when suddenly it is amazing and wonderful for me, I only know that when it ends, I will be much worse than usual. All trips end with passport control in Sheremetyevo or Domodedovo, with these hating border guards in the windows; all novels - a ton of paper diaries with quotes and the sensation as if a whole huge region of the heart had become insensitive; all concerts and performances - on the morning of the next day when you are again the most ordinary hungry girl with a mess in the apartment and uncertain plans for the future; I am aware that no one and nothing gives guarantees that it’s necessary to do anything anyway, but you need to, otherwise you will lose your mind; that I, too, will not rejoice when he finally comes, because there will also be some catch in him; in general, everything is always never like that inside, as it seems outside - neither fame, nor involvement in someone’s great life, nor money, nor opportunity: if I miss anything, it’s the time when it seemed to me seriously that Now I’ll go to university / add a poem / play a play / make up a book - and a completely different life will come, a brand new one, shining like the royal chambers in cartoons - it would at least make sense to act, add and play. Now you are already aware that this will not change anything at all - unless it will save you the evening and provide another day without remorse, that you will again undergo something irreversibly. Until you were seventeen, you had no hell except ambition, illusion, and revolutionary fervor. Now you are twenty-three, and you finally found out the price for everything, and it turns out that illusions were the most expensive.
Polozkova
I know how to live when so-so, when it’s bad and when it’s completely bad - I have everything of mine there, everything familiar, all the necessary things in the same places where I left them last time; when suddenly it is amazing and wonderful for me, I only know that when it ends, I will be much worse than usual. All trips end with passport control in Sheremetyevo or Domodedovo, with these hating border guards in the windows; all novels - a ton of paper diaries with quotes and the sensation as if a whole huge region of the heart had become insensitive; all concerts and performances - on the morning of the next day when you are again the most ordinary hungry girl with a mess in the apartment and uncertain plans for the future; I am aware that no one and nothing gives guarantees that it’s necessary to do anything anyway, but you need to, otherwise you will lose your mind; that I, too, will not rejoice when he finally comes, because there will also be some catch in him; in general, everything is always never like that inside, as it seems outside - neither fame, nor involvement in someone’s great life, nor money, nor opportunity: if I miss anything, it’s the time when it seemed to me seriously that Now I’ll go to university / add a poem / play a play / make up a book - and a completely different life will come, a brand new one, shining like the royal chambers in cartoons - it would at least make sense to act, add and play. Now you are already aware that this will not change anything at all - unless it will save you the evening and provide another day without remorse, that you will again undergo something irreversibly. Until you were seventeen, you had no hell except ambition, illusion, and revolutionary fervor. Now you are twenty-three, and you finally found out the price for everything, and it turns out that illusions were the most expensive.
Polozkova
У записи 4 лайков,
2 репостов.
2 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Инга Брик
