Вообще-то Альберто просто хотел увидеть снег.
Мы выехали с затуманенной и залитой рождественскими дождями Паданской равнины в восемь утра и по автостраде полетели на север. Я задремала, а когда открыла глаза, прямо перед нам уже были они. Высокие, крепко сбитые, солидные и молчаливые. Горы.
Еще всё это походило на поле боя стремительного кондитера. Там зубчатым ножом криво отхватил от куска масла, оставив глубокие продолговатые следы на склонах, там швырнул снежной сахарной пудры, там пролил студёную воду, здесь рассыпал соль горным серпанитном. Потом устал и рухнул спать посреди разбросанных гор посуды, муки и специй.
Лучше гор могут быть только горные озера. Никогда ничего не видела красивее и вряд ли увижу. Кого-то они повергают в меланхолию, я же каждый раз удивляюсь, насколько здорово придумано: сочетать шершавый камень и прозрачную воду, твёрдое и текучее, вечное и меняющееся.
Припарковались высоко, долго шли вверх по осеннему лесу, по опавшим листям, взбиралсь по булыжникам, ощупывали проступающую горную породу. На 1500 м осень превратилась в хоть какое-то подобие зимы: мелкими зёрнышками там был набросан колючий снег. Ближе к перевалу, на 1700 м, был и всамделишный наст, хрустящая, как у французской булки, корочка.
На высоте летали чёрные птицы, глотали на лету наши печеньки, мы лопали мандарины, а потом съезжали по крутому склону на пятой точке. Чувствуешь себя лавиной. Стремительной, неумолимой и не совсем понимающей, как тут тормозить. Почти как в детстве на горках.
Падания спит под туманами и ёжится под дождями, в Москве, говорят, тоже тепло и сыро. В следующий раз мы заберемся на эту высоту, во внесезонье, на крышу мира нескоро. Летом, если всё ничего.
Мы выехали с затуманенной и залитой рождественскими дождями Паданской равнины в восемь утра и по автостраде полетели на север. Я задремала, а когда открыла глаза, прямо перед нам уже были они. Высокие, крепко сбитые, солидные и молчаливые. Горы.
Еще всё это походило на поле боя стремительного кондитера. Там зубчатым ножом криво отхватил от куска масла, оставив глубокие продолговатые следы на склонах, там швырнул снежной сахарной пудры, там пролил студёную воду, здесь рассыпал соль горным серпанитном. Потом устал и рухнул спать посреди разбросанных гор посуды, муки и специй.
Лучше гор могут быть только горные озера. Никогда ничего не видела красивее и вряд ли увижу. Кого-то они повергают в меланхолию, я же каждый раз удивляюсь, насколько здорово придумано: сочетать шершавый камень и прозрачную воду, твёрдое и текучее, вечное и меняющееся.
Припарковались высоко, долго шли вверх по осеннему лесу, по опавшим листям, взбиралсь по булыжникам, ощупывали проступающую горную породу. На 1500 м осень превратилась в хоть какое-то подобие зимы: мелкими зёрнышками там был набросан колючий снег. Ближе к перевалу, на 1700 м, был и всамделишный наст, хрустящая, как у французской булки, корочка.
На высоте летали чёрные птицы, глотали на лету наши печеньки, мы лопали мандарины, а потом съезжали по крутому склону на пятой точке. Чувствуешь себя лавиной. Стремительной, неумолимой и не совсем понимающей, как тут тормозить. Почти как в детстве на горках.
Падания спит под туманами и ёжится под дождями, в Москве, говорят, тоже тепло и сыро. В следующий раз мы заберемся на эту высоту, во внесезонье, на крышу мира нескоро. Летом, если всё ничего.
Actually, Alberto just wanted to see the snow.
We left the Padan Plain with the foggy and drenched Christmas rains at eight in the morning and flew north along the freeway. I dozed off, and when I opened my eyes, they were right in front of us. Tall, sturdy, solid and silent. The mountains.
Still, all this was like the battlefield of a swift pastry chef. There, with a jagged knife, he crookedly cut off a piece of butter, leaving deep oblong traces on the slopes, threw snowing icing sugar there, spilled icy water there, scattered salt there with serpentine mountain. Then he got tired and collapsed to sleep in the midst of scattered mountains of dishes, flour and spices.
Better than mountains can only be mountain lakes. I have never seen anything more beautiful and I can hardly see it. Someone they plunge into melancholy, but every time I am amazed at how cool it was invented: to combine a rough stone and clear water, solid and fluid, eternal and changing.
They parked high, walked up the autumn forest for a long time, through the fallen leaves, climbed over the cobblestones, felt the emerging rock. At 1500 m, autumn turned into at least some semblance of winter: small grains of snow were thrown there. Closer to the pass, at 1700 m, there was a real crust, a crusty crust like that of a French loaf.
At the height, black birds flew, swallowed our cookies on the fly, we snapped tangerines, and then slid down the steep slope on the fifth point. You feel like an avalanche. Prompt, implacable and not quite understanding how to slow down. Almost like a kid on a roller coaster.
Falling sleeps under the mists and shackles in the rain, in Moscow, they say, it is also warm and damp. Next time we will climb to this height, during the off-season, on the roof of the world soon. In the summer, if everything is nothing.
We left the Padan Plain with the foggy and drenched Christmas rains at eight in the morning and flew north along the freeway. I dozed off, and when I opened my eyes, they were right in front of us. Tall, sturdy, solid and silent. The mountains.
Still, all this was like the battlefield of a swift pastry chef. There, with a jagged knife, he crookedly cut off a piece of butter, leaving deep oblong traces on the slopes, threw snowing icing sugar there, spilled icy water there, scattered salt there with serpentine mountain. Then he got tired and collapsed to sleep in the midst of scattered mountains of dishes, flour and spices.
Better than mountains can only be mountain lakes. I have never seen anything more beautiful and I can hardly see it. Someone they plunge into melancholy, but every time I am amazed at how cool it was invented: to combine a rough stone and clear water, solid and fluid, eternal and changing.
They parked high, walked up the autumn forest for a long time, through the fallen leaves, climbed over the cobblestones, felt the emerging rock. At 1500 m, autumn turned into at least some semblance of winter: small grains of snow were thrown there. Closer to the pass, at 1700 m, there was a real crust, a crusty crust like that of a French loaf.
At the height, black birds flew, swallowed our cookies on the fly, we snapped tangerines, and then slid down the steep slope on the fifth point. You feel like an avalanche. Prompt, implacable and not quite understanding how to slow down. Almost like a kid on a roller coaster.
Falling sleeps under the mists and shackles in the rain, in Moscow, they say, it is also warm and damp. Next time we will climb to this height, during the off-season, on the roof of the world soon. In the summer, if everything is nothing.
У записи 14 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Екатерина Ескина
