Чем больше я смотрю фильмов, читаю книг и любуюсь картинами, тем сильнее мне начинает казаться, что каждой стране, каждой нации свойственно своё настроение, своя цветовая палитра. Русские комедии получаются натянутыми и неестественными, боевики пластмассовыми, а романтические сюжеты насквозь пропитаны фальшью. Потому что единственное, что русскому всегда удавалось хорошо — это безрадостными красками рисовать своих демонов. То, что действительно всегда объединяло эту землю, этих людей и эту ментальность в целом — не религия, не национальность и не история, а именно тот бездонный колодец скорби, который столетиями омывает наши проклятые души. Всё всегда плохо: это альфа и омега, начало пути длинною в жизнь и её конец. Выпившие из этой чаши навсегда остаются братьями.
Это не малодушные депрессии западного мира, начинающего горстями давиться прозаком при первых признаках того, что бездна смотрит в тебя, и не без эмоциональный дзен Азии, этого тысячелетнего полусонного чудовища, самого нырнувшего в бездну. Это тот самый желтушный Петербург Достоевского, построенный на костях, покрытый ими сверху, но продолжающий кишеть жизнью, тот серый исполинский монолит Советского союза, чей вес принимал на свои плечи каждый, как только выбирался из материнской утробы, и проносил до вскопанной под утомлённую плоть земли, та самая Москва нового тысячелетия, изо всех сил старающаяся быть пёстрой, но при этом бесконечно блеклая, где разбитая жизнь страдальца, со всеми его страхами, одиночеством и абсолютным вакуумом всего человеческого в огромном радиусе вокруг, не имеет никакой цены и стекает в канализацию оставаясь незамеченной и неоплаканной, но успевая до этого породить других и только приумножить горести.
Это не малодушные депрессии западного мира, начинающего горстями давиться прозаком при первых признаках того, что бездна смотрит в тебя, и не без эмоциональный дзен Азии, этого тысячелетнего полусонного чудовища, самого нырнувшего в бездну. Это тот самый желтушный Петербург Достоевского, построенный на костях, покрытый ими сверху, но продолжающий кишеть жизнью, тот серый исполинский монолит Советского союза, чей вес принимал на свои плечи каждый, как только выбирался из материнской утробы, и проносил до вскопанной под утомлённую плоть земли, та самая Москва нового тысячелетия, изо всех сил старающаяся быть пёстрой, но при этом бесконечно блеклая, где разбитая жизнь страдальца, со всеми его страхами, одиночеством и абсолютным вакуумом всего человеческого в огромном радиусе вокруг, не имеет никакой цены и стекает в канализацию оставаясь незамеченной и неоплаканной, но успевая до этого породить других и только приумножить горести.
The more I watch movies, read books and admire pictures, the more I begin to feel that every country, every nation has its own mood, its own color palette. Russian comedies turn out to be strained and unnatural, plastic action films, and romantic scenes are imbued with false. Because the only thing that the Russian has always managed well is to paint his demons with unhappy paints. What really has always united this land, these people and this mentality as a whole is not religion, not nationality and not history, but the very bottomless well of sorrow that has washed our damned souls for centuries. Everything is always bad: it is alpha and omega, the beginning of a life-long journey and its end. Drunk from this cup forever remain brothers.
These are not craven depressions of the Western world, which begin handfuls with a handful of Prozac at the first signs that the abyss looks at you, and not without emotional Zen of Asia, this millennial half-asleep monster, who has dived himself into the abyss. This is the same jaundiced Petersburg of Dostoevsky, built on bones, covered with them from above, but continuing to teem with life, that gray gigantic monolith of the Soviet Union, whose weight each took on its shoulders, as soon as it was selected from its mother’s womb, and carried it to the ground dug under the weary flesh Moscow is the new millennium, trying with all its might to be motley but infinitely faded, where the life of the sufferer is broken, with all his fears, loneliness and the absolute vacuum of everything human in a huge radius pyr, has no value, and drains into the sewer unnoticed and unmourned, but managing to produce this and other only multiply sorrow.
These are not craven depressions of the Western world, which begin handfuls with a handful of Prozac at the first signs that the abyss looks at you, and not without emotional Zen of Asia, this millennial half-asleep monster, who has dived himself into the abyss. This is the same jaundiced Petersburg of Dostoevsky, built on bones, covered with them from above, but continuing to teem with life, that gray gigantic monolith of the Soviet Union, whose weight each took on its shoulders, as soon as it was selected from its mother’s womb, and carried it to the ground dug under the weary flesh Moscow is the new millennium, trying with all its might to be motley but infinitely faded, where the life of the sufferer is broken, with all his fears, loneliness and the absolute vacuum of everything human in a huge radius pyr, has no value, and drains into the sewer unnoticed and unmourned, but managing to produce this and other only multiply sorrow.
У записи 83 лайков,
34 репостов.
34 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Валерий Сопин
