Удивительная книга. Г. Дойчер. «Сквозь зеркало языка. Почему на других языках мир выглядит иначе»
Приезжающие в Японию люди с острым зрением могут заметить некоторую необычность в цвете светофоров. Не то чтобы там были какие-то странности с основной схемой: все как везде, красный свет в Японии означает «стойте», зеленый – «двигайтесь», а между ними загорается желтый. Но если хорошо присмотреться, то видно, что зеленый свет другого оттенка, нежели во многих странах, и в нем явственно заметна синева. Причина этого не в восточных предрассудках о защитной силе бирюзы и не в утечке синего красителя на японской фабрике пластмасс, а в причудливом повороте лингвистически-политической истории. Раньше японцы использовали для цветов холодной гаммы слово «ао», которое объединяло синий и зеленый. В современном языке, однако, «ао» ограничено в основном синими оттенками, а зеленый обычно обозначается словом «мидори» (хотя и в наши дни «ао» еще может относиться к зелени в смысле свежести или незрелости – зеленые яблоки, например, называются «ао ринго»). Когда в 1930-е импортировали из США и установили в Японии первые светофоры, они были такие же зеленые, как везде. Тем не менее в обычном стиле речи свет, разрешавший движение, называли «ао сингу», возможно, из-за того, что тремя главными цветами на палитрах японских художников традиционно были ака (красный), кииро (желтый) и ао. Ярлык «ао» для зеленого света сначала не казался таким жобычным из-за остававшихся ассоциаций слова «ао» с зеленью. Но со временем расхождение между зеленым светом и главным значением слова «ао» стало ощущаться как диссонанс. Более безразличный ко всему народ мог бы безвольно сменить официальное название света, разрешающего движение, на «мидори». Но не таковы японцы. Вместо того чтобы поменять название в соответствии с реальностью, японское правительство издало в 1973 году указ, что реальность должна измениться в соответствии с названием: отныне разрешающий сигнал должен был стать цвета, более соответствующего доминирующему значению слова «ао». Увы, сменить цвет на настоящий синий было невозможно, потому что Япония – участник международного соглашения, по которому дорожные знаки должны быть более-менее одинаковыми по всему земному шару. Так что решено было добавить в свет «ао» синий оттенок, чтобы он все еще мог называться официально зеленым. Изменение зеленого цвета светофора на более синий в Японии – очень необычный пример того, как причуда языка может изменить реальность и таким образом подействовать на мир, который люди увидят наяву. Но, конечно, это не то влияние языка, которым мы были озабочены в предыдущих главах. Нас интересует, могут ли носители разных языков воспринимать одну и ту же реальность по-разному просто из-за разных родных языков. Разве понятия цвета в нашем языке – не призма, сквозь которую мы воспринимаем цвета в нашем мире? Возвращаясь к предмету цвета, в заключительной главе мы постараемся вернуть старый долг, переворачивая вопрос XIX века об отношении между языком и восприятием. Вспомните, Гладстон, Гейгер и Магнус считали, что различия в цветовом словаре происходят из уже существующих различий в восприятии цвета. Но может ли быть, что причина и следствие здесь поменялись местами? Возможно ли, чтобы лингвистические различия стали причиной разницы в восприятии? Могут ли разные бытовые названия цветов влиять на нашу чувствительность к некоторым цветам? Могут ли наши ощущения от картин Шагала или витражей Шартрского собора зависеть от того, есть ли в нашем языке слово «синий»?
Приезжающие в Японию люди с острым зрением могут заметить некоторую необычность в цвете светофоров. Не то чтобы там были какие-то странности с основной схемой: все как везде, красный свет в Японии означает «стойте», зеленый – «двигайтесь», а между ними загорается желтый. Но если хорошо присмотреться, то видно, что зеленый свет другого оттенка, нежели во многих странах, и в нем явственно заметна синева. Причина этого не в восточных предрассудках о защитной силе бирюзы и не в утечке синего красителя на японской фабрике пластмасс, а в причудливом повороте лингвистически-политической истории. Раньше японцы использовали для цветов холодной гаммы слово «ао», которое объединяло синий и зеленый. В современном языке, однако, «ао» ограничено в основном синими оттенками, а зеленый обычно обозначается словом «мидори» (хотя и в наши дни «ао» еще может относиться к зелени в смысле свежести или незрелости – зеленые яблоки, например, называются «ао ринго»). Когда в 1930-е импортировали из США и установили в Японии первые светофоры, они были такие же зеленые, как везде. Тем не менее в обычном стиле речи свет, разрешавший движение, называли «ао сингу», возможно, из-за того, что тремя главными цветами на палитрах японских художников традиционно были ака (красный), кииро (желтый) и ао. Ярлык «ао» для зеленого света сначала не казался таким жобычным из-за остававшихся ассоциаций слова «ао» с зеленью. Но со временем расхождение между зеленым светом и главным значением слова «ао» стало ощущаться как диссонанс. Более безразличный ко всему народ мог бы безвольно сменить официальное название света, разрешающего движение, на «мидори». Но не таковы японцы. Вместо того чтобы поменять название в соответствии с реальностью, японское правительство издало в 1973 году указ, что реальность должна измениться в соответствии с названием: отныне разрешающий сигнал должен был стать цвета, более соответствующего доминирующему значению слова «ао». Увы, сменить цвет на настоящий синий было невозможно, потому что Япония – участник международного соглашения, по которому дорожные знаки должны быть более-менее одинаковыми по всему земному шару. Так что решено было добавить в свет «ао» синий оттенок, чтобы он все еще мог называться официально зеленым. Изменение зеленого цвета светофора на более синий в Японии – очень необычный пример того, как причуда языка может изменить реальность и таким образом подействовать на мир, который люди увидят наяву. Но, конечно, это не то влияние языка, которым мы были озабочены в предыдущих главах. Нас интересует, могут ли носители разных языков воспринимать одну и ту же реальность по-разному просто из-за разных родных языков. Разве понятия цвета в нашем языке – не призма, сквозь которую мы воспринимаем цвета в нашем мире? Возвращаясь к предмету цвета, в заключительной главе мы постараемся вернуть старый долг, переворачивая вопрос XIX века об отношении между языком и восприятием. Вспомните, Гладстон, Гейгер и Магнус считали, что различия в цветовом словаре происходят из уже существующих различий в восприятии цвета. Но может ли быть, что причина и следствие здесь поменялись местами? Возможно ли, чтобы лингвистические различия стали причиной разницы в восприятии? Могут ли разные бытовые названия цветов влиять на нашу чувствительность к некоторым цветам? Могут ли наши ощущения от картин Шагала или витражей Шартрского собора зависеть от того, есть ли в нашем языке слово «синий»?
0
У записи 51 лайков,
7 репостов,
2756 просмотров.
7 репостов,
2756 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Саша Гагарин
