Прочитала дневник Марии Башкирцевой. Заинтересовалась ей после чтения...

Прочитала дневник Марии Башкирцевой. Заинтересовалась ей после чтения "Истории флирта", где приводились довольно смелые для 1870-х годов эпизоды ее ранней юности. Дневник переиздавали много раз, по большей части с купюрами. Вот и мне досталась приглаженная версия, почти без тайных поцелуев и объятий, которые едва не стоили Башкирцевой репутации. Ну и фиг с этими объятиями. Поначалу, читая, думаешь - как вообще можно быть такой самовлюбленной и самоуверенной, эрудированной, но, по сути, ограниченной? Я, я, я, я, я! Я бедная-несчастная, опять я в этом жутком Париже, в этой постылой Ницце. Я так красиво пою, я неотразима, я буду великой, а все вокруг дураки. Одергиваешь себя: это дневник подростка, ты сама вспомни, что в её возрасте писала. Но потом все совершенно меняется.
Башкирцева становится одержима рисунком, скульптурой и живописью настолько, что работает с утра до ночи, несколько лет подряд. И все - это совершенно другой человек, художник до мозга костей, практически отрешенный от мира и одновременно зорко наблюдающий за ним.
Она повсюду видит сюжеты для своих картин, она пишет их даже во сне. Она совершенно не уверена в себе, ей очень страшно, что она ничего не успеет сделать. Ей всегда казалось, что она рано умрет. Это можно объяснить романтичностью ее натуры, тем, что сплошь и рядом люди в ее время не доживали до старости. Но, как бы то ни было, ужас охватывает от того, что ты знаешь, что она права, знаешь, когда и чем все закончится.
Одновременно с мастерством и первыми успехами к ней приходит чахотка. Она слабеет, но, что для неё еще ужаснее - начинает терять слух. Но она все равно работает, как одержимая, до последних дней. Она всю жизнь подробно писала о всех своих капризах и досадах, чуть ли не о каждом чихе, а про смертельную болезнь пишет мало, только как про досадную помеху в работе.
Под самый конец Башкирцева много общается с художником Жюлем Бастьен-Лепажем (его самая известная картина "Сенокос" гуляет по соцсетям в виде мема). Они близки по духу, они становятся друзьями, они нравятся друг другу. Но у него - рак желудка, а у неё - туберкулез. И вот сначала она ходит к нему, пока есть силы, сидит у его постели. А когда не может встать, брат Бастьен-Лепажа, Эмиль (кстати, известный архитектор) приносит Жюля к ней на руках. Так они и проводят последние дни, лёжа рядом, в соседних креслах, в одной комнате. Марии 25, Жюлю 36, они понимают, что это конец, и самое страшное для обоих - что они больше не смогут работать над своими картинами.
Башкирцева умирает первой. Бастьен-Лепаж смотрит из окна на похоронную процессию и пишет "Похороны молодой художницы". А через пять недель умирает сам.
О Башкирцевой понаписана масса спорного, кого только из неё не лепили - развратницу (но она умерла невинной), суперученую (читала она очень много, но до научной картины мира там, судя по дневнику, далеко), расчётливую светскую львицу (плевать ей было на свет в последние годы), феминистку (она разумно отмечала, как мало у женщин прав, но звать её феминисткой - это чересчур), великой писательницей (тоже перебор). Настоящий художник - вот она кто. А что касается юношеских флиртов с поцелуями по углам, надежд на брак с каким-нибудь светским красавцем - чего они стоят перед её дружбой с Бастьен-Лепажем? Он был некрасив по общему признанию, но она, всегда остро реагировавшая на чужие внешние изъяны, видела в нем красоту - даже в изможденном и умирающем. Вот ради этой метаморфозы из самовлюблённой девочки в настоящего художника и стоит читать её дневник.

Картины: автопортреты Башкирцевой и Бастьен-Лепажа, " Жан и Жак" Башкирцевой, "Сенокос" Бастьен-Лепажа.