Как не стыдно сидеть...
...Наконец прозвучало: «Встать, суд идет!» Как я уже говорил, власти решили использовать Василия Шульгина в качестве свидетеля. Эти люди не могли взять в толк, что этот знаменитый монархист вернулся не в Советский Союз, а в Россию, на родину, и приручить его невозможно. Меня обвиняли, в частности, в том, что я пытался настроить Василия Витальевича против режима. Предполагалось, что он должен это подтвердить. И вот Шульгин поднимается со скамьи свидетеля и начинает говорить. О том, что его убеждения относительно империи, национализма, религии сформировали такие люди, как Николай Второй, Столыпин, Колчак... Что он был и остается убежденным сторонником самодержавия. Что задолго до моего рождения он под номером 27 записался в Добровольческую армию, был противником Ленина, редактором антибольшевистской газеты «Великая Россия». А в эмиграции вместе с ротмистром Байдаковым стал крестным отцом Народно-трудового союза. «Таким образом, я никак не мог быть объектом пропаганды со стороны обвиняемого и выступаю в его защиту», – закончил Василий Витальевич свое выступление.
...
Среди прочего мне поставили в вину стихотворение о казни Николая Гумилева. Оно было расценено как воспевание «участника белогвардейского заговора»:
Не у водопоя, где буйволов стадо,
И не под дикарский напев зурны,
А в осенних окрестностях Петрограда,
Где над заводью речною три тихих сосны.
И не к африканским водопадам
Слова его были обращены,
А к единоверцам, стоящим рядом,
С локтями, связанными у спины...
Читая эти строки, я в какой-то момент заметил, что в зале, где сидели почти сплошь чекисты в мундирах, творится необычное. Сотрудники Комитета усиленно кивали головами в такт стихам. Как я понял позже, они реагировали не на содержание текстов, а на их исполнение – декламировал я достаточно выразительно.
Наше «дело» составило 37 томов. Патриотические убеждения обвиняемых приводили следователей в растерянность. Им вообще было трудно. Приходилось учиться правильно выговаривать такие слова, как «экзистенциализм», богословские термины; свои показания я лично редактировал, расставляя знаки препинания. Выдать нас за террористов или нацистов не получилось, поэтому КГБ остановился на элементарной «антисоветчине», хотя это обвинение можно было предъявить половине населения страны. Вместо последнего слова я зачитал приговор коммунистическому режиму, который начинался словами: «Обвиняемый: коммунистический режим, год рождения – 1917...», а заканчивался – «Приговор окончательный, обжалованию не подлежит».
http://www.rusvera.mrezha.ru/452/5.htm
http://www.rusvera.mrezha.ru/453/10.htm
...Наконец прозвучало: «Встать, суд идет!» Как я уже говорил, власти решили использовать Василия Шульгина в качестве свидетеля. Эти люди не могли взять в толк, что этот знаменитый монархист вернулся не в Советский Союз, а в Россию, на родину, и приручить его невозможно. Меня обвиняли, в частности, в том, что я пытался настроить Василия Витальевича против режима. Предполагалось, что он должен это подтвердить. И вот Шульгин поднимается со скамьи свидетеля и начинает говорить. О том, что его убеждения относительно империи, национализма, религии сформировали такие люди, как Николай Второй, Столыпин, Колчак... Что он был и остается убежденным сторонником самодержавия. Что задолго до моего рождения он под номером 27 записался в Добровольческую армию, был противником Ленина, редактором антибольшевистской газеты «Великая Россия». А в эмиграции вместе с ротмистром Байдаковым стал крестным отцом Народно-трудового союза. «Таким образом, я никак не мог быть объектом пропаганды со стороны обвиняемого и выступаю в его защиту», – закончил Василий Витальевич свое выступление.
...
Среди прочего мне поставили в вину стихотворение о казни Николая Гумилева. Оно было расценено как воспевание «участника белогвардейского заговора»:
Не у водопоя, где буйволов стадо,
И не под дикарский напев зурны,
А в осенних окрестностях Петрограда,
Где над заводью речною три тихих сосны.
И не к африканским водопадам
Слова его были обращены,
А к единоверцам, стоящим рядом,
С локтями, связанными у спины...
Читая эти строки, я в какой-то момент заметил, что в зале, где сидели почти сплошь чекисты в мундирах, творится необычное. Сотрудники Комитета усиленно кивали головами в такт стихам. Как я понял позже, они реагировали не на содержание текстов, а на их исполнение – декламировал я достаточно выразительно.
Наше «дело» составило 37 томов. Патриотические убеждения обвиняемых приводили следователей в растерянность. Им вообще было трудно. Приходилось учиться правильно выговаривать такие слова, как «экзистенциализм», богословские термины; свои показания я лично редактировал, расставляя знаки препинания. Выдать нас за террористов или нацистов не получилось, поэтому КГБ остановился на элементарной «антисоветчине», хотя это обвинение можно было предъявить половине населения страны. Вместо последнего слова я зачитал приговор коммунистическому режиму, который начинался словами: «Обвиняемый: коммунистический режим, год рождения – 1917...», а заканчивался – «Приговор окончательный, обжалованию не подлежит».
http://www.rusvera.mrezha.ru/452/5.htm
http://www.rusvera.mrezha.ru/453/10.htm
0
У записи 3 лайков,
0 репостов,
1115 просмотров.
0 репостов,
1115 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Григорий Юминов
