"Русское убеждение, что в малом количестве немец пошл, а в большом – пошл нестерпимо, было, он знал это, убеждением, недостойным художника; а все-таки его пробирала дрожь, – и только угрюмый кондуктор с загнанными глазами и пластырем на пальце, вечно-мучительно ищущий равновесия и прохода среди судорожных толчков вагона и скотской тесноты стоящих, внешне казался, если не человеком, то хоть бедным родственником человека. На второй остановке перед Федором Константиновичем сел сухощавый, в полупальто с лисьим воротником, в зеленой шляпе и потрепанных гетрах, мужчина, – севши, толкнул его коленом да углом толстого, с кожаной хваткой, портфеля – и тем самым обратил его раздражение в какое-то ясное бешенство, так что, взглянув пристально на сидящего, читая его черты, он мгновенно сосредоточил на нем всю свою грешную ненависть (к жалкой, бедной, вымирающей нации) и отчетливо знал, за что ненавидит его: за этот низкий лоб, за эти бледные глаза; за фольмильх и экстраштарк, – подразумевающие законное существование разбавленного и поддельного; за полишинелевый строй движений, – угрозу пальцем детям – не как у нас стойком стоящее напоминание о небесном Суде, а символ колеблющейся палки, – палец, а не перст; за любовь к частоколу, ряду, заурядности; за культ конторы; за то, что если прислушаться, что у него говорится внутри (или к любому разговору на улице), неизбежно услышишь цифры, деньги; за дубовый юмор и пипифаксовый смех; за толщину задов у обоего пола, – даже если в остальной своей части субъект и не толст; за отсутствие брезгливости; за видимость чистоты – блеск кастрюльных днищ на кухне и варварскую грязь ванных комнат; за склонность к мелким гадостям, за аккуратность в гадостях, за мерзкий предмет, аккуратно нацепленный на решетку сквера; за чужую живую кошку, насквозь проткнутую в отместку соседу проволокой, к тому же ловко закрученной с конца; за жестокость во всем, самодовольную, как-же-иначную; за неожиданную восторженную услужливость, с которой человек пять прохожих помогают тебе подбирать оброненные гроши; за… Так он нанизывал пункты пристрастного обвинения, глядя на сидящего против него, – покуда тот не вынул из кармана номер васильевской «Газеты», равнодушно кашлянув с русской интонацией.
«Вот это славно», – подумал Федор Константинович, едва не улыбнувшись от восхищения. Как умна, изящно лукава и в сущности добра жизнь! Теперь в чертах читавшего газету он различал такую отечественную мягкость – морщины у глаз, большие ноздри, по-русски подстриженные усы, – что сразу стало и смешно, и непонятно, как это можно было обмануться."
В.В. Набоков. Дар
«Вот это славно», – подумал Федор Константинович, едва не улыбнувшись от восхищения. Как умна, изящно лукава и в сущности добра жизнь! Теперь в чертах читавшего газету он различал такую отечественную мягкость – морщины у глаз, большие ноздри, по-русски подстриженные усы, – что сразу стало и смешно, и непонятно, как это можно было обмануться."
В.В. Набоков. Дар
"The Russian conviction that in small numbers a German went, and in large numbers, went intolerable, was, he knew, a conviction unworthy of an artist; but still he was trembling, - and only a sullen conductor with hunted eyes and a plaster on his finger, Always painfully seeking balance and passage amid the convulsive jolts of the carriage and the bestial crowding of the standing, outwardly seemed, if not a man, then at least a poor relative of a man. , man, - sat down, pushed him with his knee and the corner of a thick, leather-gripped briefcase - and thus turned his irritation into some kind of clear fury, so that, looking intently at the seated person, reading his features, he instantly concentrated on him all his sinful hatred (for the miserable, poor, dying nation) and clearly knew why he hated him: for that low forehead, for those pale eyes; for the folmilch and extrastark, implying zak the oneness existence of the watered-down and fake; for the polyscale system of movements, - a threat with a finger to children - not like a standing reminder of the heavenly Judgment, but a symbol of a wavering stick - a finger, not a finger; for the love of the palisade, row, ordinariness; for the cult of the office; for the fact that if you listen to what he says inside (or to any conversation on the street), you will inevitably hear numbers, money; for oak humor and pipifax laugh; for the thickness of the rear of both sexes - even if the rest of the subject is not fat; for the absence of disgust; for the appearance of cleanliness - the shine of the pan bases in the kitchen and the barbaric filth of the bathrooms; for a penchant for petty nasty things, for being neat in nasty things, for a nasty object neatly attached to the grating of the square; for someone else's live cat, pierced through and through in revenge on a neighbor with a wire, moreover, deftly twisted from the end; for cruelty in everything, self-righteous, somehow different; for the unexpected enthusiastic helpfulness with which five passers-by help you pick up the dropped pennies; for ... So he strung up the points of biased accusations, looking at the one sitting opposite him - until he took the number of Vasiliev's Gazeta out of his pocket, coughing indifferently with Russian intonation.
"This is glorious," thought Fyodor Konstantinovich, almost smiling with admiration. How clever, gracefully sly, and in essence good life! Now, in the features of a newspaper reader, he discerned such domestic softness - wrinkles near the eyes, large nostrils, a Russian-trimmed mustache - that immediately became both funny and incomprehensible how it could have been deceived. "
V.V. Nabokov. Gift
"This is glorious," thought Fyodor Konstantinovich, almost smiling with admiration. How clever, gracefully sly, and in essence good life! Now, in the features of a newspaper reader, he discerned such domestic softness - wrinkles near the eyes, large nostrils, a Russian-trimmed mustache - that immediately became both funny and incomprehensible how it could have been deceived. "
V.V. Nabokov. Gift
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Андрей Кремков
