Рассказ Елены Русановой (автора я знаю хорошо)
СИРЕНЬ
– Наверное, она была от Бога художником. Только творческие люди столь чувствительны в этом мире.
– Я же говорил… Можно было сразу определить, что это обычное пограничное состояние, и отпустить её на все четыре стороны. Всё же совершеннолетний человек. Внимательней надо относиться к больным. Тем более, что многое в этой тончайшей области мы с вами никогда не поймём, – с огорчением произнёс Илья Валентинович.
– Надоела мне эта работа! – с досадой хлопнула дверью Роза Александровна, чего раньше ни при каких обстоятельствах она не смогла бы себе позволить.
– Да что же вы все от меня хотите?! Сирень я, говорю же, Си-рень! – в голосе девушки слышалось нескрываемое отчаяние.
– Что будем делать? – доставая из верхнего кармана халата зажигалку, равнодушно спросил Илья Валентинович. Сколько раз пожалел он, что выбрал именно эту специальность. Вслух только никому не скажешь. Спасибо огромное родителям, постарались. Потомственный он теперь, только не врач, а мученик. Ни покоя, ни удовлетворения. Один дикий страх в глазах пациентов да вечные жалобы домашних на нехватку средств. Надо завязывать. Бизнес при медицине – это ещё куда ни шло. Хирург однокашник запчастями занимается – и молодец, сам живет по-человечески и людям польза. А этим убогим и клоунам только лекарства нужны, да и те не помогают, убивают разве что медленно и верно.
– Но на больную она не похожа. Не понимаю. Говорит, галлюцинаций нет, а это что если не галлюцинации? Надо понаблюдать, – усталым простуженным голосом ответила Роза Александровна, любуясь золотистой при свете ночных фонарей аллеей больницы.
– Не жалко тебе её в двенадцатую отправлять? Там сам с ума за ночь сойдёшь, – неожиданно посочувствовал девушке Илья Валентинович.
– Да-а-а, если бы люди знали, что здесь происходит, разве бы они смогли спать спокойно?.. – начала было Роза Александровна, но вечная бессонница сделала её неспособной к долгим беседам. – Всё. В конце концов мы тоже люди. Спокойной ночи. Все проходят через эту палату. Понаблюдаем, завтра ясно будет, куда переводить.
– Так как, говоришь, тебя зовут? – приступил опять Илья Валентинович к притихшей девушке (рядом с такой внушительной медсестрой нельзя было не присмиреть).
– Сирень! – смотря исподлобья, ответила она и разрыдалась.
– Диагноз почти ясен, – взглянул Илья на свою опытную коллегу и ушёл спать в ординаторскую.
– А-а-а-а-а-а-а! – глаза у Сирени расширились так, что больше уже было некуда, но этому никто не придал абсолютно никакого значения. Только свирепо-сосредоточенной бабке с жирной косичкой в какой-то невообразимой рубахе (такие шили, наверное, в пятидесятых годах в наших глубинках) интересно было посмотреть, что у Сирени в сумке.
– Сок! – крикнула она звериным голосом, вытягивая хищническим жестом упаковку Тонуса яблоко-ананас, и поставила его на свою тумбочку с уверенностью председателя колхоза.
На соседней кровати, сгорбившись по-стариковски, сидело непонятное существо и било себя в грудь:
– Я плохая! Я плохая! Я некрасивая! Я плохая! У меня всё плохо! Всё плохо!
Про остальных обитателей палаты распространяться было бы излишним, поелику щадить психику читателя – дело не последней степени важности.
– Ааааа! – закричала почти беззвучно Сирень, – Я что, такая? Разве я на самом деле такая? Почему они меня сюда поместили?
У неё начиналась истерика. В палату заглянула дородная медсестра. Бесстрастие в её глазах казалось в эту минуту не менее страшным, чем сумасшествие всех обитателей палаты, вместе взятых.
– Пей таблетку. И не вздумай выплёвывать, – сказала Дульсинея и проследила, чтоб дело было доведено до конца.
– Доброе утро! Как спалось? – спросила Роза у застывших в крепких объятьях и не успевших сориентироваться от неожиданности Ильи Валентиновича и Дульсинеи Тобосской (читай «Тобольской», ибо Евдокия родом была из-под Тобольска).
– На кого Вы работаете, Роза Александровна? Вы, похоже, всегда имеете доступ к скрытой камере, – кисло отозвался Илья, недовольный своим голосом, который вечно подставлял его в критическую минуту. Когда в самых щекотливых случаях все могла бы скрасить и оправдать невинная шутка, голос его совершенно не хотел принимать весёлого настроя.
Дульсинея Тобосская выскользнула из ординаторской и скрылась за дверью процедурного кабинета. Её муж, Григорий ненаглядный, отбывал срок очень далеко по ложному обвинению в убийстве, а Евдокия с детьми еле сводили концы с концами. С Ильёй Валентиновичем она играла от одиночества и безысходности.
– Я не понимаю, почему «Сирень»? Хоть бы весна была…
– Осеннее обострение и ничего больше, – Илья заглянул в карточку и загрузил компьютер.
– У меня сегодня тоже рабочий день, так что посмотрю за ней, – сказала Роза.
Илья Валентинович повернулся лицом к окну. Дежурные из мужского отделения с пустыми вёдрами неспешно перемещались по аллее в сторону кухни в сопровождении альтернативника Бодана (бравого солдата Швейка, как его между собой называли в больнице). И тут у доктора заныло сердце: на днях он вынужден был пообещать родственнице, приступившей с ножом к горлу, помочь откосить от армии её любимого Серафима.
– Справку какую-нибудь попроси или положи на лечение что ли, только на тебя надежда, – обрушилась Василиса с такой душераздирающей мольбой в глазах («ну прямо-таки мать приговоренного к смерти революционера» – пронеслось в те минуты в голове недовольно доктора).
«Просить будешь – потом сам не должен отказать. И так до бесконечности», – с ожесточением размышлял Илья.
– А откуда у тебя такое интересное имя? – почти ласково полюбопытствовал Илья Валентинович, не надеясь услышать ничего необычного.
– Как то есть откуда? Я – Сирень Врубеля! Вы не понимаете?
– Нет, не понимаю. Расскажите подробнее, – Илья вдруг перешёл на «вы». – Мне ведь о вас ничего не известно, кроме того, что вас нашли в парке на скамейке ночью, пытались помочь вам добраться домой и потом привезли к нам уже на медицинской машине. Вам, оказывается, негде жить. И вы не помните своего имени.
– Знаете, я не должна нигде жить, я просто сирень и всё, сирень с маленькой буквы. Я сирень Врубеля. Теперь Вы понимаете меня?
– Да нет же, совсем не понимаю, – Илья Валентинович хотел было закруглиться до следующей встречи, но девушка продолжала.
– Я – сирень Врубеля, сирень Беллы Ахмадулиной, как Вам ещё объяснить?
– Значит, Врубеля и Ахмадулиной? – переспросил Илья, – это что же – родители твои?
– Ну, пожалуйста, не издевайтесь надо мной, – простонала Сирень, – Или нет, – я требую, выпустите меня сейчас же отсюда! Я пойду до…
– Так где ты живёшь?
– В парках я живу и садах! – с вызовом почти убедительно ответила девушка.
– Евдокия Георгиевна! Переведите, пожалуйста, девушку в пятнадцатую палату.
– А когда домой? Отпустят когда? – с ужасом в глазах поднялась Сирень.
– Скоро. Скоро. Если поступил человек, нельзя его сразу выписать. Время нужно, чтоб все бумаги, как положено, оформить. Во всём порядочек должен быть, – невыносимо занудным голосом протянул доктор.
И, действительно, бумаг ему с коллегами приходилось оформлять столько, что на больных порой некогда было толком взглянуть.
В палате №15 так же не было дверей, публика совершенно отличалась от прежней, но это только более усугубляло положение. Здесь из разговоров с шестью молодыми и не очень молодыми девушками и женщинами Сирень узнала, что все они лежат много месяцев, что им только обещают, но почти ничего и никогда не выполняют, что если полежал в этой больнице один раз, – будешь возвращаться сюда бесконечно до конца жизни. И никакого просвета.
Больше всего Сирени понравилось беседовать с Асей. Она училась в универе, только на другом факультете заочно, сюда её отправляют ненавидящие родители уже несколько лет подряд. В первый раз – якобы за непослушание, а теперь – просто так, уже «по заведённой традиции». Ася активно участвовала в разговоре, со всем соглашалась, обещала больше не метать ножей и не думать постоянно о том, что она непременно убьёт отчима или мать. В беседе она оживала. Но проходил час, и она опять со смурным видом опускалась на кровать и начинала причитать, как же она терпеть не может своих родителей. И не могла, не могла уже остановиться. Если учесть, что из комнаты выходить надолго запрещалось, свихнуться при таком звуковом фоне ничего не стоило.
В один из солнечных дней, кода макушки тополей ещё помахивали последними жёлтыми листьями, Ася была в духе, и Сирень разоткровенничалась невзначай.
– Если бы я знала, что мир так страшен и жесток, и столько в нём лжи, грязи и несправедливости, я бы никогда не захотела родиться, – сказала она. – У нас дома все друг с другом в контрах. Мама ненавидит сестру, сестра ненавидит бабушку, бабушка ненавидит меня. А я их всех люблю, понимаешь? И ненавижу тоже…
– На четвёртом этаже ЧП! – закричала дежурная кому-то в трубку.
– Ещё и семи нет, – промелькнуло в голове у Розы Александровны, когда она, поправляя причёску, спешила из кабинета на зов коридорной.
– Роза Александровна! В пятнадцатой! Сирень!..
– Что такое? Все меры предосторожности приняты, ничего не может случиться, – успокаивала себя Роза. – Не хватало ещё объяснительные писать, и так все на волоске висят.
В палате все бесновались.
У подоконника, могучие, как рабочий и колхозница, стояли Илья Валентинович и Дульсинея и смотрели в окно. В стекле зияла огромная пробоина, именно пробоина, рана, прорубь какая-то, и в металлической решётке, защищавшей окно, зияла пробоина таких же размеров.
– Она подбежала к окну и… А я не спала, я всё видела, всё видела. Я тоже хочу туда! – кричала Ася жалобным нечеловеческим голосом.
Роза Александровна бросилась к окну.
Шёл лёгкий моросящий дождь, наверное, последний в эту осень. Трава на газоне была ещё абсолютно зелёной, несмотря на то, что бывали уже и заморозки и даже снежок.
Прямо под окном, где местный завхоз давно намеревался посадить дубок или берёзку, как живое существо, с множеством распустившихся ярко лиловых кистей, появился раскидистый, излучающий весеннее тепло и счастье куст с
СИРЕНЬ
– Наверное, она была от Бога художником. Только творческие люди столь чувствительны в этом мире.
– Я же говорил… Можно было сразу определить, что это обычное пограничное состояние, и отпустить её на все четыре стороны. Всё же совершеннолетний человек. Внимательней надо относиться к больным. Тем более, что многое в этой тончайшей области мы с вами никогда не поймём, – с огорчением произнёс Илья Валентинович.
– Надоела мне эта работа! – с досадой хлопнула дверью Роза Александровна, чего раньше ни при каких обстоятельствах она не смогла бы себе позволить.
– Да что же вы все от меня хотите?! Сирень я, говорю же, Си-рень! – в голосе девушки слышалось нескрываемое отчаяние.
– Что будем делать? – доставая из верхнего кармана халата зажигалку, равнодушно спросил Илья Валентинович. Сколько раз пожалел он, что выбрал именно эту специальность. Вслух только никому не скажешь. Спасибо огромное родителям, постарались. Потомственный он теперь, только не врач, а мученик. Ни покоя, ни удовлетворения. Один дикий страх в глазах пациентов да вечные жалобы домашних на нехватку средств. Надо завязывать. Бизнес при медицине – это ещё куда ни шло. Хирург однокашник запчастями занимается – и молодец, сам живет по-человечески и людям польза. А этим убогим и клоунам только лекарства нужны, да и те не помогают, убивают разве что медленно и верно.
– Но на больную она не похожа. Не понимаю. Говорит, галлюцинаций нет, а это что если не галлюцинации? Надо понаблюдать, – усталым простуженным голосом ответила Роза Александровна, любуясь золотистой при свете ночных фонарей аллеей больницы.
– Не жалко тебе её в двенадцатую отправлять? Там сам с ума за ночь сойдёшь, – неожиданно посочувствовал девушке Илья Валентинович.
– Да-а-а, если бы люди знали, что здесь происходит, разве бы они смогли спать спокойно?.. – начала было Роза Александровна, но вечная бессонница сделала её неспособной к долгим беседам. – Всё. В конце концов мы тоже люди. Спокойной ночи. Все проходят через эту палату. Понаблюдаем, завтра ясно будет, куда переводить.
– Так как, говоришь, тебя зовут? – приступил опять Илья Валентинович к притихшей девушке (рядом с такой внушительной медсестрой нельзя было не присмиреть).
– Сирень! – смотря исподлобья, ответила она и разрыдалась.
– Диагноз почти ясен, – взглянул Илья на свою опытную коллегу и ушёл спать в ординаторскую.
– А-а-а-а-а-а-а! – глаза у Сирени расширились так, что больше уже было некуда, но этому никто не придал абсолютно никакого значения. Только свирепо-сосредоточенной бабке с жирной косичкой в какой-то невообразимой рубахе (такие шили, наверное, в пятидесятых годах в наших глубинках) интересно было посмотреть, что у Сирени в сумке.
– Сок! – крикнула она звериным голосом, вытягивая хищническим жестом упаковку Тонуса яблоко-ананас, и поставила его на свою тумбочку с уверенностью председателя колхоза.
На соседней кровати, сгорбившись по-стариковски, сидело непонятное существо и било себя в грудь:
– Я плохая! Я плохая! Я некрасивая! Я плохая! У меня всё плохо! Всё плохо!
Про остальных обитателей палаты распространяться было бы излишним, поелику щадить психику читателя – дело не последней степени важности.
– Ааааа! – закричала почти беззвучно Сирень, – Я что, такая? Разве я на самом деле такая? Почему они меня сюда поместили?
У неё начиналась истерика. В палату заглянула дородная медсестра. Бесстрастие в её глазах казалось в эту минуту не менее страшным, чем сумасшествие всех обитателей палаты, вместе взятых.
– Пей таблетку. И не вздумай выплёвывать, – сказала Дульсинея и проследила, чтоб дело было доведено до конца.
– Доброе утро! Как спалось? – спросила Роза у застывших в крепких объятьях и не успевших сориентироваться от неожиданности Ильи Валентиновича и Дульсинеи Тобосской (читай «Тобольской», ибо Евдокия родом была из-под Тобольска).
– На кого Вы работаете, Роза Александровна? Вы, похоже, всегда имеете доступ к скрытой камере, – кисло отозвался Илья, недовольный своим голосом, который вечно подставлял его в критическую минуту. Когда в самых щекотливых случаях все могла бы скрасить и оправдать невинная шутка, голос его совершенно не хотел принимать весёлого настроя.
Дульсинея Тобосская выскользнула из ординаторской и скрылась за дверью процедурного кабинета. Её муж, Григорий ненаглядный, отбывал срок очень далеко по ложному обвинению в убийстве, а Евдокия с детьми еле сводили концы с концами. С Ильёй Валентиновичем она играла от одиночества и безысходности.
– Я не понимаю, почему «Сирень»? Хоть бы весна была…
– Осеннее обострение и ничего больше, – Илья заглянул в карточку и загрузил компьютер.
– У меня сегодня тоже рабочий день, так что посмотрю за ней, – сказала Роза.
Илья Валентинович повернулся лицом к окну. Дежурные из мужского отделения с пустыми вёдрами неспешно перемещались по аллее в сторону кухни в сопровождении альтернативника Бодана (бравого солдата Швейка, как его между собой называли в больнице). И тут у доктора заныло сердце: на днях он вынужден был пообещать родственнице, приступившей с ножом к горлу, помочь откосить от армии её любимого Серафима.
– Справку какую-нибудь попроси или положи на лечение что ли, только на тебя надежда, – обрушилась Василиса с такой душераздирающей мольбой в глазах («ну прямо-таки мать приговоренного к смерти революционера» – пронеслось в те минуты в голове недовольно доктора).
«Просить будешь – потом сам не должен отказать. И так до бесконечности», – с ожесточением размышлял Илья.
– А откуда у тебя такое интересное имя? – почти ласково полюбопытствовал Илья Валентинович, не надеясь услышать ничего необычного.
– Как то есть откуда? Я – Сирень Врубеля! Вы не понимаете?
– Нет, не понимаю. Расскажите подробнее, – Илья вдруг перешёл на «вы». – Мне ведь о вас ничего не известно, кроме того, что вас нашли в парке на скамейке ночью, пытались помочь вам добраться домой и потом привезли к нам уже на медицинской машине. Вам, оказывается, негде жить. И вы не помните своего имени.
– Знаете, я не должна нигде жить, я просто сирень и всё, сирень с маленькой буквы. Я сирень Врубеля. Теперь Вы понимаете меня?
– Да нет же, совсем не понимаю, – Илья Валентинович хотел было закруглиться до следующей встречи, но девушка продолжала.
– Я – сирень Врубеля, сирень Беллы Ахмадулиной, как Вам ещё объяснить?
– Значит, Врубеля и Ахмадулиной? – переспросил Илья, – это что же – родители твои?
– Ну, пожалуйста, не издевайтесь надо мной, – простонала Сирень, – Или нет, – я требую, выпустите меня сейчас же отсюда! Я пойду до…
– Так где ты живёшь?
– В парках я живу и садах! – с вызовом почти убедительно ответила девушка.
– Евдокия Георгиевна! Переведите, пожалуйста, девушку в пятнадцатую палату.
– А когда домой? Отпустят когда? – с ужасом в глазах поднялась Сирень.
– Скоро. Скоро. Если поступил человек, нельзя его сразу выписать. Время нужно, чтоб все бумаги, как положено, оформить. Во всём порядочек должен быть, – невыносимо занудным голосом протянул доктор.
И, действительно, бумаг ему с коллегами приходилось оформлять столько, что на больных порой некогда было толком взглянуть.
В палате №15 так же не было дверей, публика совершенно отличалась от прежней, но это только более усугубляло положение. Здесь из разговоров с шестью молодыми и не очень молодыми девушками и женщинами Сирень узнала, что все они лежат много месяцев, что им только обещают, но почти ничего и никогда не выполняют, что если полежал в этой больнице один раз, – будешь возвращаться сюда бесконечно до конца жизни. И никакого просвета.
Больше всего Сирени понравилось беседовать с Асей. Она училась в универе, только на другом факультете заочно, сюда её отправляют ненавидящие родители уже несколько лет подряд. В первый раз – якобы за непослушание, а теперь – просто так, уже «по заведённой традиции». Ася активно участвовала в разговоре, со всем соглашалась, обещала больше не метать ножей и не думать постоянно о том, что она непременно убьёт отчима или мать. В беседе она оживала. Но проходил час, и она опять со смурным видом опускалась на кровать и начинала причитать, как же она терпеть не может своих родителей. И не могла, не могла уже остановиться. Если учесть, что из комнаты выходить надолго запрещалось, свихнуться при таком звуковом фоне ничего не стоило.
В один из солнечных дней, кода макушки тополей ещё помахивали последними жёлтыми листьями, Ася была в духе, и Сирень разоткровенничалась невзначай.
– Если бы я знала, что мир так страшен и жесток, и столько в нём лжи, грязи и несправедливости, я бы никогда не захотела родиться, – сказала она. – У нас дома все друг с другом в контрах. Мама ненавидит сестру, сестра ненавидит бабушку, бабушка ненавидит меня. А я их всех люблю, понимаешь? И ненавижу тоже…
– На четвёртом этаже ЧП! – закричала дежурная кому-то в трубку.
– Ещё и семи нет, – промелькнуло в голове у Розы Александровны, когда она, поправляя причёску, спешила из кабинета на зов коридорной.
– Роза Александровна! В пятнадцатой! Сирень!..
– Что такое? Все меры предосторожности приняты, ничего не может случиться, – успокаивала себя Роза. – Не хватало ещё объяснительные писать, и так все на волоске висят.
В палате все бесновались.
У подоконника, могучие, как рабочий и колхозница, стояли Илья Валентинович и Дульсинея и смотрели в окно. В стекле зияла огромная пробоина, именно пробоина, рана, прорубь какая-то, и в металлической решётке, защищавшей окно, зияла пробоина таких же размеров.
– Она подбежала к окну и… А я не спала, я всё видела, всё видела. Я тоже хочу туда! – кричала Ася жалобным нечеловеческим голосом.
Роза Александровна бросилась к окну.
Шёл лёгкий моросящий дождь, наверное, последний в эту осень. Трава на газоне была ещё абсолютно зелёной, несмотря на то, что бывали уже и заморозки и даже снежок.
Прямо под окном, где местный завхоз давно намеревался посадить дубок или берёзку, как живое существо, с множеством распустившихся ярко лиловых кистей, появился раскидистый, излучающий весеннее тепло и счастье куст с
Elena Rusanova's story (I know the author well)
LILAC
- She was probably an artist from God. Only creative people are so sensitive in this world.
- I told you ... You could immediately determine that this is an ordinary borderline state, and let her go to all four sides. Still an adult. You need to be more attentive to the sick. Moreover, we will never understand much in this subtle area, ”Ilya Valentinovich said with chagrin.
- I'm tired of this job! - Rosa Aleksandrovna slammed the door with annoyance, which she could not afford under any circumstances before.
- What do you all want from me ?! I am lilac, I say, S-Ren! - in the girl's voice was heard undisguised despair.
- What do we do? - Ilya Valentinovich asked indifferently, taking out a lighter from the top pocket of his robe. How many times he regretted that he had chosen this particular specialty. You can't tell anyone out loud. Thank you very much to the parents, they did their best. He is now hereditary, only not a doctor, but a martyr. No peace, no satisfaction. One wild fear in the eyes of patients and the eternal complaints of households about the lack of funds. It is necessary to tie. Business in medicine is still all right. A classmate surgeon is engaged in spare parts - and well done, he himself lives like a man and people benefit. And these wretched and clowns only need medicine, and even they do not help, they kill only slowly and surely.
- But she doesn't look like a sick woman. I do not understand. He says there are no hallucinations, but what if not hallucinations? We must watch, ”Rosa Alexandrovna answered in a tired voice with a cold, admiring the avenue of the hospital, golden in the light of the night lamps.
- Do you feel sorry for you to send her at twelfth? There you yourself will go crazy overnight, - Ilya Valentinovich unexpectedly sympathized with the girl.
- Yes-ah, if people knew what was happening here, would they be able to sleep peacefully? .. - Roza Alexandrovna began, but eternal insomnia made her incapable of long conversations. - All. After all, we are human too. Good night. Everyone goes through this chamber. Let's see, tomorrow it will be clear where to translate.
- So what do you say your name is? - Ilya Valentinovich began again to the quiet girl (it was impossible not to calm down next to such an impressive nurse).
- Lilac! - looking sullenly, she answered and burst into tears.
- The diagnosis is almost clear, - Ilya looked at his experienced colleague and went to sleep in the staff room.
- A-a-a-a-a-a-a! - Lilac's eyes widened so that there was nowhere else, but no one attached absolutely no importance to this. Only a fiercely concentrated grandmother with a fat pigtail in some kind of unimaginable shirt (these were probably sewn in the fifties in our outbacks) was interested to see what Lilac had in her bag.
- Juice! - she shouted in a beastly voice, pulling out a package of Tonus apple-pineapple with a predatory gesture, and put it on her bedside table with the confidence of the collective farm chairman.
On the next bed, hunched over like an old man, an incomprehensible creature sat and beat itself in the chest:
- I am bad! I am bad! I am not pretty! I am bad! I'm doing terribly! Everything is bad!
It would be superfluous to dwell on the rest of the inhabitants of the chamber, since it is not the last degree of importance to spare the psyche of the reader.
- Aaaaa! - Lilac screamed almost silently, - Am I that? Am I really that? Why did they put me here?
She became hysterical. A burly nurse looked into the room. The dispassion in her eyes seemed at that moment no less terrible than the madness of all the inhabitants of the chamber taken together.
- Take a pill. And do not try to spit it out, ”said Dulcinea and saw to it that the case was brought to an end.
- Good morning! How did you sleep? - asked Rosa from those who were frozen in strong embrace and did not have time to orient themselves from the surprise of Ilya Valentinovich and Dulcinea Toboskaya (read "Tobolskaya", for Evdokia was from near Tobolsk).
- Who do you work for, Rosa Alexandrovna? You seem to always have access to a hidden camera, ”Ilya responded sourly, dissatisfied with his voice, which always substituted him at a critical moment. When in the most delicate cases everything could be brightened up and justified by an innocent joke, his voice did not want to accept the cheerful mood at all.
Dulcinea Tobosskaya slipped out of the staff room and disappeared behind the door of the treatment room. Her husband, Gregory beloved, was serving time very far away on false charges of murder, and Evdokia and her children could barely make ends meet. She played with Ilya Valentinovich out of loneliness and despair.
- I don't understand why Lilac? If only spring was ...
- Autumn aggravation and nothing else, - Ilya looked at the card and booted up the computer.
“I have a working day today, too, so I'll look after her,” said Rosa.
Ilya Valentinovich turned to face the window. The men on duty with empty buckets slowly moved along the alley towards the kitchen, accompanied by the alternative Bodan (the brave soldier Schweik, as he was called among themselves in the hospital). And then the doctor for
LILAC
- She was probably an artist from God. Only creative people are so sensitive in this world.
- I told you ... You could immediately determine that this is an ordinary borderline state, and let her go to all four sides. Still an adult. You need to be more attentive to the sick. Moreover, we will never understand much in this subtle area, ”Ilya Valentinovich said with chagrin.
- I'm tired of this job! - Rosa Aleksandrovna slammed the door with annoyance, which she could not afford under any circumstances before.
- What do you all want from me ?! I am lilac, I say, S-Ren! - in the girl's voice was heard undisguised despair.
- What do we do? - Ilya Valentinovich asked indifferently, taking out a lighter from the top pocket of his robe. How many times he regretted that he had chosen this particular specialty. You can't tell anyone out loud. Thank you very much to the parents, they did their best. He is now hereditary, only not a doctor, but a martyr. No peace, no satisfaction. One wild fear in the eyes of patients and the eternal complaints of households about the lack of funds. It is necessary to tie. Business in medicine is still all right. A classmate surgeon is engaged in spare parts - and well done, he himself lives like a man and people benefit. And these wretched and clowns only need medicine, and even they do not help, they kill only slowly and surely.
- But she doesn't look like a sick woman. I do not understand. He says there are no hallucinations, but what if not hallucinations? We must watch, ”Rosa Alexandrovna answered in a tired voice with a cold, admiring the avenue of the hospital, golden in the light of the night lamps.
- Do you feel sorry for you to send her at twelfth? There you yourself will go crazy overnight, - Ilya Valentinovich unexpectedly sympathized with the girl.
- Yes-ah, if people knew what was happening here, would they be able to sleep peacefully? .. - Roza Alexandrovna began, but eternal insomnia made her incapable of long conversations. - All. After all, we are human too. Good night. Everyone goes through this chamber. Let's see, tomorrow it will be clear where to translate.
- So what do you say your name is? - Ilya Valentinovich began again to the quiet girl (it was impossible not to calm down next to such an impressive nurse).
- Lilac! - looking sullenly, she answered and burst into tears.
- The diagnosis is almost clear, - Ilya looked at his experienced colleague and went to sleep in the staff room.
- A-a-a-a-a-a-a! - Lilac's eyes widened so that there was nowhere else, but no one attached absolutely no importance to this. Only a fiercely concentrated grandmother with a fat pigtail in some kind of unimaginable shirt (these were probably sewn in the fifties in our outbacks) was interested to see what Lilac had in her bag.
- Juice! - she shouted in a beastly voice, pulling out a package of Tonus apple-pineapple with a predatory gesture, and put it on her bedside table with the confidence of the collective farm chairman.
On the next bed, hunched over like an old man, an incomprehensible creature sat and beat itself in the chest:
- I am bad! I am bad! I am not pretty! I am bad! I'm doing terribly! Everything is bad!
It would be superfluous to dwell on the rest of the inhabitants of the chamber, since it is not the last degree of importance to spare the psyche of the reader.
- Aaaaa! - Lilac screamed almost silently, - Am I that? Am I really that? Why did they put me here?
She became hysterical. A burly nurse looked into the room. The dispassion in her eyes seemed at that moment no less terrible than the madness of all the inhabitants of the chamber taken together.
- Take a pill. And do not try to spit it out, ”said Dulcinea and saw to it that the case was brought to an end.
- Good morning! How did you sleep? - asked Rosa from those who were frozen in strong embrace and did not have time to orient themselves from the surprise of Ilya Valentinovich and Dulcinea Toboskaya (read "Tobolskaya", for Evdokia was from near Tobolsk).
- Who do you work for, Rosa Alexandrovna? You seem to always have access to a hidden camera, ”Ilya responded sourly, dissatisfied with his voice, which always substituted him at a critical moment. When in the most delicate cases everything could be brightened up and justified by an innocent joke, his voice did not want to accept the cheerful mood at all.
Dulcinea Tobosskaya slipped out of the staff room and disappeared behind the door of the treatment room. Her husband, Gregory beloved, was serving time very far away on false charges of murder, and Evdokia and her children could barely make ends meet. She played with Ilya Valentinovich out of loneliness and despair.
- I don't understand why Lilac? If only spring was ...
- Autumn aggravation and nothing else, - Ilya looked at the card and booted up the computer.
“I have a working day today, too, so I'll look after her,” said Rosa.
Ilya Valentinovich turned to face the window. The men on duty with empty buckets slowly moved along the alley towards the kitchen, accompanied by the alternative Bodan (the brave soldier Schweik, as he was called among themselves in the hospital). And then the doctor for
У записи 3 лайков,
0 репостов,
252 просмотров.
0 репостов,
252 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александра Бочарникова
