Послушай сын. Я произношу эти слова в то время, когда ты спишь; твоя маленькая рука подложена под щечку, а вьющиеся белокурые волосы слиплись на влажном лбу. Я один прокрался в твою комнату. Несколько минут назад, когда я сидел в библиотеке и читал газету, на меня нахлынула тяжелая волна раскаяния. Я пришел к твоей кроватке с сознанием своей вины.
Вот о чем я думал, сын: я сорвал на тебе свое плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол. За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!» - я же нахмурил брови и отвечал: «Распрями плечи!».
Затем, в конце дня, все началось снова. Идя по дороге домой, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят – и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, ты был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошел затем в библиотеку, где я читал, - робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери.
«Что тебе нужно?» - резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую бог вложил в твое сердце и которую даже мое пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушел, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук, и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать - такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоем стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое сегодня не имеет значения, сын. Я пришел к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени!
Это слабое искупление. Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал все это, когда ты проснешься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздраженное слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!»
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съежившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты еще ребенок. Еще вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком многого, слишком многого...
Ливингстон Ларнед © 1927
Вот о чем я думал, сын: я сорвал на тебе свое плохое настроение. Я выбранил тебя, когда ты одевался, чтобы идти в школу, так как ты только прикоснулся к своему лицу мокрым полотенцем. Я отчитал тебя за то, что ты не почистил ботинки. Я сердито закричал на тебя, когда ты бросил что-то из своей одежды на пол. За завтраком я тоже к тебе придирался. Ты пролил чай. Ты жадно глотал пищу. Ты положил локти на стол. Ты слишком густо намазал хлеб маслом. А затем, когда ты отправился поиграть, а я торопился на поезд, ты обернулся, помахал мне рукой и крикнул: «До свидания, папа!» - я же нахмурил брови и отвечал: «Распрями плечи!».
Затем, в конце дня, все началось снова. Идя по дороге домой, я заметил тебя, когда ты на коленях играл в шарики. На твоих чулках были дыры. Я унизил тебя перед твоими товарищами, заставив идти домой впереди меня. Чулки дорого стоят – и если бы ты должен был покупать их на собственные деньги, ты был бы более аккуратным! Вообрази только, сын, что это говорил твой отец!
Помнишь, как ты вошел затем в библиотеку, где я читал, - робко, с болью во взгляде? Когда я мельком взглянул на тебя поверх газеты, раздраженный тем, что мне помешали, ты в нерешительности остановился у двери.
«Что тебе нужно?» - резко спросил я.
Ты ничего не ответил, но порывисто бросился ко мне, обнял за шею и поцеловал. Твои ручки сжали меня с любовью, которую бог вложил в твое сердце и которую даже мое пренебрежительное отношение не смогло иссушить. А затем ты ушел, семеня ножками, вверх по лестнице.
Так вот, сын, вскоре после этого газета выскользнула из моих рук, и мною овладел ужасный, тошнотворный страх. Что со мною сделала привычка? Привычка придираться, распекать - такова была моя награда тебе за то, что ты маленький мальчик. Нельзя ведь сказать, что я не любил тебя, все дело в том, что я ожидал слишком многого от юности и мерил тебя меркой своих собственных лет.
А в твоем характере так много здорового, прекрасного и искреннего. Твое маленькое сердце столь же велико, как рассвет над далекими холмами. Это проявилось в твоем стихийном порыве, когда ты бросился ко мне, чтобы поцеловать меня перед отходом ко сну. Ничто другое сегодня не имеет значения, сын. Я пришел к твоей кроватке в темноте и, пристыженный, преклонил перед тобой колени!
Это слабое искупление. Я знаю, ты не понял бы этих вещей, если бы я тебе сказал все это, когда ты проснешься. Но завтра я буду настоящим отцом! Я буду дружить с тобой, страдать, когда ты страдаешь, и смеяться, когда ты смеешься. Я прикушу свой язык, когда с него будет готово сорваться раздраженное слово. Я постоянно буду повторять как заклинание: «Он ведь только мальчик, маленький мальчик!»
Боюсь, что я мысленно видел в тебе взрослого мужчину. Однако сейчас, когда я вижу тебя, сын, устало съежившегося в твоей кроватке, я понимаю, что ты еще ребенок. Еще вчера ты был на руках у матери, и головка твоя лежала на ее плече. Я требовал слишком многого, слишком многого...
Ливингстон Ларнед © 1927
Listen son. I say these words while you are sleeping; your little hand is under your cheek, and curly blond hair is stuck together on your damp forehead. I sneaked into your room alone. A few minutes ago, as I was sitting in the library and reading the newspaper, a heavy wave of remorse swept over me. I came to your bed with a sense of my guilt.
This is what I was thinking, son: I ripped my bad mood on you. I scolded you when you were dressing to go to school, since you only touched your face with a wet towel. I scolded you for not cleaning your shoes. I screamed at you angrily when you threw some of your clothes on the floor. I was picking on you at breakfast too. You spilled your tea. You ate your food greedily. You put your elbows on the table. You spread too much butter on your bread. And then, when you went to play, and I was in a hurry for the train, you turned around, waved your hand and shouted: "Goodbye, dad!" - I knitted my brows and answered: "Straighten your shoulders!"
Then, at the end of the day, it all started again. On my way home, I noticed you playing balls on your knees. There were holes in your stockings. I humiliated you in front of your comrades by forcing you to go home in front of me. Stockings are expensive - and if you had to buy them with your own money, you would be neater! Imagine, son, what your father was saying!
Do you remember how you then entered the library where I was reading - timidly, with pain in your eyes? When I glanced at you over the top of the newspaper, annoyed at being interrupted, you hesitated at the door.
"What do you need?" I asked sharply.
You didn’t answer, but impulsively rushed to me, hugged me by the neck and kissed me. Your hands squeezed me with the love that God put into your heart and which even my disdain could not dry out. And then you left, sperm with your legs, up the stairs.
So, son, soon after that the newspaper slipped out of my hands, and a terrible, sickening fear took possession of me. What has habit done to me? The habit of finding fault, scolding - that was my reward for being a little boy. It cannot be said that I did not love you, the whole point is that I expected too much from my youth and measured you by the yardstick of my own years.
And in your character there is so much healthy, beautiful and sincere. Your little heart is as big as the dawn over the distant hills. This manifested itself in your spontaneous impulse when you rushed to me to kiss me before going to bed. Nothing else matters today, son. I came to your bed in the dark and, ashamed, knelt before you!
This is a weak atonement. I know you would not understand these things if I told you all this when you wake up. But tomorrow I will be a real father! I will be friends with you, suffer when you suffer, and laugh when you laugh. I'll bite my tongue when the irritated word is about to come off it. I will constantly repeat like a spell: "He's only a boy, a little boy!"
I'm afraid I saw you in my mind as a grown man. However, now, when I see you, son, cringing wearily in your crib, I understand that you are still a child. Yesterday you were in your mother's arms, and your head was on her shoulder. I asked too much, too much ...
Livingston Larned © 1927
This is what I was thinking, son: I ripped my bad mood on you. I scolded you when you were dressing to go to school, since you only touched your face with a wet towel. I scolded you for not cleaning your shoes. I screamed at you angrily when you threw some of your clothes on the floor. I was picking on you at breakfast too. You spilled your tea. You ate your food greedily. You put your elbows on the table. You spread too much butter on your bread. And then, when you went to play, and I was in a hurry for the train, you turned around, waved your hand and shouted: "Goodbye, dad!" - I knitted my brows and answered: "Straighten your shoulders!"
Then, at the end of the day, it all started again. On my way home, I noticed you playing balls on your knees. There were holes in your stockings. I humiliated you in front of your comrades by forcing you to go home in front of me. Stockings are expensive - and if you had to buy them with your own money, you would be neater! Imagine, son, what your father was saying!
Do you remember how you then entered the library where I was reading - timidly, with pain in your eyes? When I glanced at you over the top of the newspaper, annoyed at being interrupted, you hesitated at the door.
"What do you need?" I asked sharply.
You didn’t answer, but impulsively rushed to me, hugged me by the neck and kissed me. Your hands squeezed me with the love that God put into your heart and which even my disdain could not dry out. And then you left, sperm with your legs, up the stairs.
So, son, soon after that the newspaper slipped out of my hands, and a terrible, sickening fear took possession of me. What has habit done to me? The habit of finding fault, scolding - that was my reward for being a little boy. It cannot be said that I did not love you, the whole point is that I expected too much from my youth and measured you by the yardstick of my own years.
And in your character there is so much healthy, beautiful and sincere. Your little heart is as big as the dawn over the distant hills. This manifested itself in your spontaneous impulse when you rushed to me to kiss me before going to bed. Nothing else matters today, son. I came to your bed in the dark and, ashamed, knelt before you!
This is a weak atonement. I know you would not understand these things if I told you all this when you wake up. But tomorrow I will be a real father! I will be friends with you, suffer when you suffer, and laugh when you laugh. I'll bite my tongue when the irritated word is about to come off it. I will constantly repeat like a spell: "He's only a boy, a little boy!"
I'm afraid I saw you in my mind as a grown man. However, now, when I see you, son, cringing wearily in your crib, I understand that you are still a child. Yesterday you were in your mother's arms, and your head was on her shoulder. I asked too much, too much ...
Livingston Larned © 1927
У записи 5 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Катеринка Уланова
