- Приглашаю на выставку работ прадеда -
Сегодня отрывается выставка работ прадеда, кто будет в Петербурге, милости просим, можно и коллективный поход будет организовать, если у вас будет желание. По скольку я лицо ангажированное, о прадеде и его работах предоставлю слова искусствоведам:
Борис Александрович Смирнов рисовал постоянно: рисунок сопровождал все стороны его разносторонней художественной деятельности. Архитектор по образованию, Смирнов в 1930-х сотрудничает с журналами «Чиж» и «Ёж», работая как иллюстратор в детской книге. Во время войны он служит на флоте, занимаясь маскировкой военных кораблей. После войны он становится главной фигурой в становлении и развитии ленинградской школы художественного стекла. Его рисунки – это своего рода дневник – наблюдений, размышлений, впечатлений, в них можно увидеть мир, окружающий художника, и в тоже время проникнуть в лабораторию его замыслов.
Так, в блокадном Ленинграде он рисует эскизы военного камуфляжа, помечая их словом «сокрытие». Военные корабли и пристани меняют свою конфигурацию, теряют узнаваемые формы за счет нанесенной защитной окраски или же ложных конструкций, превращаясь в разваленные хибары, хаотичный пейзаж, трудно опознаваемый с самолёта. На одном рисунке-эскизе 1944 года Смирнов пишет: «назначение камуфляжа – затруднение определения скорости движения корабля и его направления, причем с подводного наблюдения». Придуманный им камуфляж – чистая геометрическая абстракция, так модернизм, изгнанный из сферы официальной культуры, появляется там, где, его невозможно себе представить. Абстрактные формы разбивают целостность зрительного образа, размыкая его навстречу пространству, уводя глаз от предметных очертаний.
Смирнов сознательно использует приемы кубизма и абстракции там, где требуется максимальная ответственность, а не эстетская игра. Во время Первой мировой войны американцы применяли кубистические приемы в раскраске кораблей, скрывая их тем самым от немецких подводных лодок. Смирнов изучал всё, что относится к военному камуфляжу, и великолепно разбирался во всех тонкостях маскировки, где требовалось учитывать и оптические, и психофизиологические особенности. В архиве художника есть вырезки и выписки из зарубежных журналов, подтверждающие то, что сложные задачи военной маскировки он решал на самом высоком уровне. Конечно, из нашего далеко, закамуфлированный под руину дома крейсер «Киров» может и эрмитажного Хиршхорна напомнить. Однако же, стоит заметить, что высокая формалистическая культура, отличавшая Смирнова, соединялась у него с богатым ассоциативным воображением, благодаря которому он мог с легкостью трансформировать предметный мир в нужном ему направлении. Фантазируя, он как будто примеривается глазом летчика люфтваффе на спрятанные им объекты, изображая в небе над городом зловещую фигуру ангела-киборга или же мифическую валькирию в шлеме и с арбалетом в руке, подписывая рисунок: «не увидел».
Сюрреалистическое вторжение текста в ленинградский пейзаж обусловлено реальностью блокадного города: среди пышных крон деревьев Александровского сада перед Исаакиевским собором буквально повисает в воздухе фраза «странно у нас в Ленинграде нет ни яблок, ни ягод и я забыла, даже как они пахнут. 27 сентября 1941 года». Рядом, как будто в подтверждении того, что они всё же где-то существуют, изображены парящие, как и буквы, разноцветные фрукты. Эта фраза, кажется, относится к разговору двух мужчин в фуражках и женщины на переднем плане. Иногда зарисовки блокадного города совпадают с фотографиями, сделанными художниками с того же места, как, например, кочаны капусты на огородах, разбитых у Исакия, или же часто встречающиеся на снимках железные кровати, выброшенные на улицу. Даже трудно вообразить себе, что рисунок, названный художником «Петропавловская крепость. Белая тишина», возможно, выполнен не по фотографии или же по предварительной зарисовке, настолько он отточен и сделан.
Тончайшей паутинной линией-проволокой он плетет кружево рисунка, на котором прямо посреди белого безмолвия Невы, стен крепости и деревьев вырастает из-под снега ажурный каркас покалеченной железной кровати. И здесь сухая геометрия линий работает на пронзительный эффект восприятия вымороченного пространства с остановившимся временем.
Вместе с отодвигающимся на Запад фронтом в 1944-45 годах появляется множество рисунков, сделанных в Восточной Пруссии и Померании, где быстрым мягким карандашом набрасываются пейзажи войны с руинами, следами от снарядов, военной техникой, крестами. Занимает Смирнова и немецкий опыт камуфлирования – он рисует авианосец «Граф Цеппелин» в маскировке. Это, как правило, небольшие зарисовки, сделанные цветным карандашом, так что всё увиденное рассказывается яркими красками. Их отличает точность и скорострельность, они сделаны уверенной и быстрой рукой, со знанием того, что нужно изобразить. Смирнов предстает вооруженным художником, «с лейкой и блокнотом», идущим по следу войны. Его взгляд отличает жизнелюбие и открытость, в быстрых зарисовках проявляет себя жажда жизни, увлеченность открывающейся натурой – будь это военный или же мирный пейзаж.
Воспитанный ленинградской школой рисунка, Смирнов культивирует индивидуальность стиля, всегда изобретательно и находчиво относясь к средствам формальной выразительности. Карандаш в его руках – разящий инструмент, мгновенно считывающий увиденное и переводящий его на язык графических знаков. Он находит нужные линии для выразительной обрисовки натуры, всегда очень живо воспроизводимой, проникнутой каким-то особым счастливым видением. Рисунки импрессионистичны, в них переживается острота происходящего перед глазами именно в данный конкретный отрезок времени, как то неповторимое состояние, которое надо непременно выхватить, убедительно передать. В тоже время в них есть особая приватность и камерность, лиричность переживания, что, в принципе, отличает ленинградскую пейзажную школу, сложившуюся в 1930-е годы. Смирнов, безусловно, сформировался в это время, воспитав свой собственный стиль среди таких блестящих мастеров рисунка как Н.Ф. Лапшин, Н.А. Тырса, В.В. Лебедев, Ю.А. Васнецов, В.М. Конашевич и многие другие художники, сотрудничавшие, как и Смирнов, с Детгизом.
Его собственное видение отличает любовь к ярким сочным краскам, подчеркнуто цветовое решение листа, ясность и архитектоничность построения пространства. Художника привлекают южные солнечные пейзажи – так много зарисовок портов Одессы, где цвет дан в полную силу, целыми кусками, будто выломанными из какой-то цветной массы или каменной породы. Широкие перекрестные штрихи цветным карандашом и мелками передают порт, залитый солнцем, с глубокими фиолетовыми тенями, множеством разноцветных кораблей, цветной геометрией мачт, портовых кранов, сетей. Это воздушные, легкие рисунки, где при умении видеть все целиком очень точно и со знанием отмечены все части корабельной оснастки. Есть великое множество рисунков простым карандашом со словесным или же даже буквенным обозначением цветов – «красный», «светло серый», «лилово синее», «белый» и др., что говорит о важности цветового видения для него.
Везде, где он бывает – пригороды Петербурга, Карельский перешеек, Москва, Вильнюс, Львов, Хоста, Гурзуф, Сибирь – он рисует. На юге в пейзажных зарисовках проявляется фовистская сказочная красочность, в пейзажах Ломоносова – мягкая сдержанность, серебряный колорит. В Вильнюсе, рисуя костел Петра и Павла, он находит упоение в придуманных приемах, так что каждый фрагмент листа обнаруживает собственный графический строй. Он открывает возможность увидеть в небольшом пейзажном мотиве универсум модернистских форм, отдельный фрагмент оборачивается изысканной абстракцией в духе Клее, или же может напомнить об экспрессионистской графике.
Своими рисунками 1950-60-х годов он оказывается близок и Р. Васми с его ясностью и продуманным минималистским отбором и А. Арефьеву – живостью, экспрессивностью и даже страстностью цветового напора. Сочетание четкой структуры, когда сохраняется архитектоника пространственного построения, с легкостью и воздушностью цвета, насыщающего экспрессию линий – вот отличительные особенности графического языка художника. От небольших зарисовок в размер блокнота до станковых листов, от зарисовок дневникового характера до проработанных графических композиций представляют художника страстно одержимого рисованием с натуры.
В 1980-е годы Смирнов увлекается рисованием композиций, названных им самим «парафразами». Очевидно, художник имел в виду обыгрывание в одном рисунке своего рода цитат и отсылок к разным стилям и художникам. Так он откликнулся на постмодернистскую игру в историю искусства, на свой лад и с высоты богатейшего художественного опыта выбирая то, что было для него особенно близким и дорогим. Здесь можно увидеть и древнерусские фрески, и лубок, и главные имена искусства ХХ века, и Японию, и барокко. Он соединяет их в пространстве Петербурга, населяя город ожившими персонажами картин и рисунков из прошлого. Юноша на белом коне, сошедший с ярославских фресок церкви Ильи Пророка, оказывается на петербургской улице у Адмиралтейства. Рисунки этой серии – добрые фантазии с мягким юмором, возвращающие ощущение смешного, открытого и наивного мира, где люди и персонажи с картин соединены одним сюжетом. «Изгнание из Александровского сада» - рисунок, в котором аранжированы мотивы лубка и фресок Мазаччо, композиции «Изгнание из рая». Вход на Дворцовую площадь решен как коллаж, где несколько фигур как будто бы предваряют посещение Эрмитажа, в котором сосуществуют разные эпохи и стили. Тут и античная Венера, и барочная статуя, и лубочный герой, и минотавр Пикассо, и персонаж из рисунков Малевича к опере «Победа над Солнцем».
Сформировавшись в 1930-е годы стиль Смирнова, меняясь со временем, оказался включенным в самую сокровенную линию ленинградской-петербургской художественной культуры, ставшей уже историей и традицией. Воспитанный на языке графики «Мира искусства», а потом художников «Круга», включенный, будучи архитектором и мастером прикладником, в самые смелые
Сегодня отрывается выставка работ прадеда, кто будет в Петербурге, милости просим, можно и коллективный поход будет организовать, если у вас будет желание. По скольку я лицо ангажированное, о прадеде и его работах предоставлю слова искусствоведам:
Борис Александрович Смирнов рисовал постоянно: рисунок сопровождал все стороны его разносторонней художественной деятельности. Архитектор по образованию, Смирнов в 1930-х сотрудничает с журналами «Чиж» и «Ёж», работая как иллюстратор в детской книге. Во время войны он служит на флоте, занимаясь маскировкой военных кораблей. После войны он становится главной фигурой в становлении и развитии ленинградской школы художественного стекла. Его рисунки – это своего рода дневник – наблюдений, размышлений, впечатлений, в них можно увидеть мир, окружающий художника, и в тоже время проникнуть в лабораторию его замыслов.
Так, в блокадном Ленинграде он рисует эскизы военного камуфляжа, помечая их словом «сокрытие». Военные корабли и пристани меняют свою конфигурацию, теряют узнаваемые формы за счет нанесенной защитной окраски или же ложных конструкций, превращаясь в разваленные хибары, хаотичный пейзаж, трудно опознаваемый с самолёта. На одном рисунке-эскизе 1944 года Смирнов пишет: «назначение камуфляжа – затруднение определения скорости движения корабля и его направления, причем с подводного наблюдения». Придуманный им камуфляж – чистая геометрическая абстракция, так модернизм, изгнанный из сферы официальной культуры, появляется там, где, его невозможно себе представить. Абстрактные формы разбивают целостность зрительного образа, размыкая его навстречу пространству, уводя глаз от предметных очертаний.
Смирнов сознательно использует приемы кубизма и абстракции там, где требуется максимальная ответственность, а не эстетская игра. Во время Первой мировой войны американцы применяли кубистические приемы в раскраске кораблей, скрывая их тем самым от немецких подводных лодок. Смирнов изучал всё, что относится к военному камуфляжу, и великолепно разбирался во всех тонкостях маскировки, где требовалось учитывать и оптические, и психофизиологические особенности. В архиве художника есть вырезки и выписки из зарубежных журналов, подтверждающие то, что сложные задачи военной маскировки он решал на самом высоком уровне. Конечно, из нашего далеко, закамуфлированный под руину дома крейсер «Киров» может и эрмитажного Хиршхорна напомнить. Однако же, стоит заметить, что высокая формалистическая культура, отличавшая Смирнова, соединялась у него с богатым ассоциативным воображением, благодаря которому он мог с легкостью трансформировать предметный мир в нужном ему направлении. Фантазируя, он как будто примеривается глазом летчика люфтваффе на спрятанные им объекты, изображая в небе над городом зловещую фигуру ангела-киборга или же мифическую валькирию в шлеме и с арбалетом в руке, подписывая рисунок: «не увидел».
Сюрреалистическое вторжение текста в ленинградский пейзаж обусловлено реальностью блокадного города: среди пышных крон деревьев Александровского сада перед Исаакиевским собором буквально повисает в воздухе фраза «странно у нас в Ленинграде нет ни яблок, ни ягод и я забыла, даже как они пахнут. 27 сентября 1941 года». Рядом, как будто в подтверждении того, что они всё же где-то существуют, изображены парящие, как и буквы, разноцветные фрукты. Эта фраза, кажется, относится к разговору двух мужчин в фуражках и женщины на переднем плане. Иногда зарисовки блокадного города совпадают с фотографиями, сделанными художниками с того же места, как, например, кочаны капусты на огородах, разбитых у Исакия, или же часто встречающиеся на снимках железные кровати, выброшенные на улицу. Даже трудно вообразить себе, что рисунок, названный художником «Петропавловская крепость. Белая тишина», возможно, выполнен не по фотографии или же по предварительной зарисовке, настолько он отточен и сделан.
Тончайшей паутинной линией-проволокой он плетет кружево рисунка, на котором прямо посреди белого безмолвия Невы, стен крепости и деревьев вырастает из-под снега ажурный каркас покалеченной железной кровати. И здесь сухая геометрия линий работает на пронзительный эффект восприятия вымороченного пространства с остановившимся временем.
Вместе с отодвигающимся на Запад фронтом в 1944-45 годах появляется множество рисунков, сделанных в Восточной Пруссии и Померании, где быстрым мягким карандашом набрасываются пейзажи войны с руинами, следами от снарядов, военной техникой, крестами. Занимает Смирнова и немецкий опыт камуфлирования – он рисует авианосец «Граф Цеппелин» в маскировке. Это, как правило, небольшие зарисовки, сделанные цветным карандашом, так что всё увиденное рассказывается яркими красками. Их отличает точность и скорострельность, они сделаны уверенной и быстрой рукой, со знанием того, что нужно изобразить. Смирнов предстает вооруженным художником, «с лейкой и блокнотом», идущим по следу войны. Его взгляд отличает жизнелюбие и открытость, в быстрых зарисовках проявляет себя жажда жизни, увлеченность открывающейся натурой – будь это военный или же мирный пейзаж.
Воспитанный ленинградской школой рисунка, Смирнов культивирует индивидуальность стиля, всегда изобретательно и находчиво относясь к средствам формальной выразительности. Карандаш в его руках – разящий инструмент, мгновенно считывающий увиденное и переводящий его на язык графических знаков. Он находит нужные линии для выразительной обрисовки натуры, всегда очень живо воспроизводимой, проникнутой каким-то особым счастливым видением. Рисунки импрессионистичны, в них переживается острота происходящего перед глазами именно в данный конкретный отрезок времени, как то неповторимое состояние, которое надо непременно выхватить, убедительно передать. В тоже время в них есть особая приватность и камерность, лиричность переживания, что, в принципе, отличает ленинградскую пейзажную школу, сложившуюся в 1930-е годы. Смирнов, безусловно, сформировался в это время, воспитав свой собственный стиль среди таких блестящих мастеров рисунка как Н.Ф. Лапшин, Н.А. Тырса, В.В. Лебедев, Ю.А. Васнецов, В.М. Конашевич и многие другие художники, сотрудничавшие, как и Смирнов, с Детгизом.
Его собственное видение отличает любовь к ярким сочным краскам, подчеркнуто цветовое решение листа, ясность и архитектоничность построения пространства. Художника привлекают южные солнечные пейзажи – так много зарисовок портов Одессы, где цвет дан в полную силу, целыми кусками, будто выломанными из какой-то цветной массы или каменной породы. Широкие перекрестные штрихи цветным карандашом и мелками передают порт, залитый солнцем, с глубокими фиолетовыми тенями, множеством разноцветных кораблей, цветной геометрией мачт, портовых кранов, сетей. Это воздушные, легкие рисунки, где при умении видеть все целиком очень точно и со знанием отмечены все части корабельной оснастки. Есть великое множество рисунков простым карандашом со словесным или же даже буквенным обозначением цветов – «красный», «светло серый», «лилово синее», «белый» и др., что говорит о важности цветового видения для него.
Везде, где он бывает – пригороды Петербурга, Карельский перешеек, Москва, Вильнюс, Львов, Хоста, Гурзуф, Сибирь – он рисует. На юге в пейзажных зарисовках проявляется фовистская сказочная красочность, в пейзажах Ломоносова – мягкая сдержанность, серебряный колорит. В Вильнюсе, рисуя костел Петра и Павла, он находит упоение в придуманных приемах, так что каждый фрагмент листа обнаруживает собственный графический строй. Он открывает возможность увидеть в небольшом пейзажном мотиве универсум модернистских форм, отдельный фрагмент оборачивается изысканной абстракцией в духе Клее, или же может напомнить об экспрессионистской графике.
Своими рисунками 1950-60-х годов он оказывается близок и Р. Васми с его ясностью и продуманным минималистским отбором и А. Арефьеву – живостью, экспрессивностью и даже страстностью цветового напора. Сочетание четкой структуры, когда сохраняется архитектоника пространственного построения, с легкостью и воздушностью цвета, насыщающего экспрессию линий – вот отличительные особенности графического языка художника. От небольших зарисовок в размер блокнота до станковых листов, от зарисовок дневникового характера до проработанных графических композиций представляют художника страстно одержимого рисованием с натуры.
В 1980-е годы Смирнов увлекается рисованием композиций, названных им самим «парафразами». Очевидно, художник имел в виду обыгрывание в одном рисунке своего рода цитат и отсылок к разным стилям и художникам. Так он откликнулся на постмодернистскую игру в историю искусства, на свой лад и с высоты богатейшего художественного опыта выбирая то, что было для него особенно близким и дорогим. Здесь можно увидеть и древнерусские фрески, и лубок, и главные имена искусства ХХ века, и Японию, и барокко. Он соединяет их в пространстве Петербурга, населяя город ожившими персонажами картин и рисунков из прошлого. Юноша на белом коне, сошедший с ярославских фресок церкви Ильи Пророка, оказывается на петербургской улице у Адмиралтейства. Рисунки этой серии – добрые фантазии с мягким юмором, возвращающие ощущение смешного, открытого и наивного мира, где люди и персонажи с картин соединены одним сюжетом. «Изгнание из Александровского сада» - рисунок, в котором аранжированы мотивы лубка и фресок Мазаччо, композиции «Изгнание из рая». Вход на Дворцовую площадь решен как коллаж, где несколько фигур как будто бы предваряют посещение Эрмитажа, в котором сосуществуют разные эпохи и стили. Тут и античная Венера, и барочная статуя, и лубочный герой, и минотавр Пикассо, и персонаж из рисунков Малевича к опере «Победа над Солнцем».
Сформировавшись в 1930-е годы стиль Смирнова, меняясь со временем, оказался включенным в самую сокровенную линию ленинградской-петербургской художественной культуры, ставшей уже историей и традицией. Воспитанный на языке графики «Мира искусства», а потом художников «Круга», включенный, будучи архитектором и мастером прикладником, в самые смелые
- I invite you to the exhibition of my great-grandfather's works -
Today, an exhibition of works by my great-grandfather is opening, who will be in St. Petersburg, you are welcome, you can organize a collective trip if you wish. Since I am an engaged person, I will give the words to art critics about my great-grandfather and his works:
Boris Aleksandrovich Smirnov painted constantly: drawing accompanied all aspects of his versatile artistic activity. An architect by training, Smirnov in the 1930s collaborated with the magazines "Chizh" and "Yozh", working as an illustrator in a children's book. During the war, he serves in the navy, doing the camouflage of warships. After the war, he became the main figure in the formation and development of the Leningrad school of art glass. His drawings are a kind of diary of observations, reflections, impressions, in them one can see the world surrounding the artist, and at the same time penetrate into the laboratory of his ideas.
So, in besieged Leningrad, he draws sketches of military camouflage, marking them with the word "concealment". Warships and marinas change their configuration, lose their recognizable shape due to the applied protective paint or false structures, turning into collapsed huts, a chaotic landscape that is difficult to recognize from an aircraft. In one sketch-sketch of 1944, Smirnov writes: "The purpose of camouflage is to make it difficult to determine the speed of the ship and its direction, moreover, from underwater observation." The camouflage he invented is a pure geometric abstraction, so modernism, expelled from the sphere of official culture, appears where it is impossible to imagine. Abstract forms break the integrity of the visual image, opening it towards space, taking the eye away from the subject outlines.
Smirnov deliberately uses the techniques of cubism and abstraction where maximum responsibility is required, and not an aesthetic game. During World War I, Americans used Cubist techniques in painting ships, thereby hiding them from German submarines. Smirnov studied everything related to military camouflage, and was well versed in all the intricacies of camouflage, where it was necessary to take into account both optical and psychophysiological features. The artist's archive contains clippings and extracts from foreign magazines, confirming that he solved complex tasks of military camouflage at the highest level. Of course, from our far away, the cruiser "Kirov" camouflaged as the ruins of a house can remind the Hermitage Hirschhorn. However, it is worth noting that the high formalistic culture that distinguished Smirnov was combined with a rich associative imagination, thanks to which he could easily transform the objective world in the direction he needed. Fantasizing, he seems to be trying on the objects hidden by the Luftwaffe pilot's eye, depicting an ominous figure of a cyborg angel in the sky above the city, or a mythical Valkyrie wearing a helmet and holding a crossbow in his hand, signing the drawing: “I did not see”.
The surrealistic intrusion of the text into the Leningrad landscape is due to the reality of the besieged city: among the lush trees of the Alexander Garden in front of St. Isaac's Cathedral, the phrase “strange we have neither apples nor berries in Leningrad, and I forgot how they even smell. September 27, 1941 ". Nearby, as if in confirmation that they still exist somewhere, multi-colored fruits are depicted floating, like letters. This phrase seems to refer to a conversation between two men in caps and a woman in the foreground. Sometimes sketches of the besieged city coincide with photographs taken by artists from the same place, such as, for example, cabbages in the gardens laid out at Isaac's, or iron beds, which are often found in the photographs, thrown into the street. It is even difficult to imagine that the drawing, named by the artist “Peter and Paul Fortress. White Silence ”, perhaps, was not made from a photograph or from a preliminary sketch, it is so polished and made.
With the thinnest spider-web line-wire, he weaves a lace pattern, in which, right in the middle of the white silence of the Neva, the walls of the fortress and trees, the openwork frame of a crippled iron bed grows out of the snow. And here the dry geometry of the lines works for the piercing effect of the perception of a dry space with a stopped time.
Along with the front moving back to the West in 1944-45, many drawings appeared, made in East Prussia and Pomerania, where landscapes of war with ruins, traces of shells, military equipment, and crosses were sketched with a quick soft pencil. Smirnov is also interested in the German experience in camouflage - he draws the aircraft carrier "Graf Zeppelin" in disguise. These are, as a rule, small sketches made with colored pencil, so that everything seen is told in bright colors. They are distinguished by accuracy and rate of fire, they are made with a confident and quick hand, with the knowledge of what needs to be portrayed. Smirnov appears as an armed artist, "with a watering can and a notebook", following the trail of the war. His gaze is distinguished by cheerfulness and openness, in quick sketches he showed
Today, an exhibition of works by my great-grandfather is opening, who will be in St. Petersburg, you are welcome, you can organize a collective trip if you wish. Since I am an engaged person, I will give the words to art critics about my great-grandfather and his works:
Boris Aleksandrovich Smirnov painted constantly: drawing accompanied all aspects of his versatile artistic activity. An architect by training, Smirnov in the 1930s collaborated with the magazines "Chizh" and "Yozh", working as an illustrator in a children's book. During the war, he serves in the navy, doing the camouflage of warships. After the war, he became the main figure in the formation and development of the Leningrad school of art glass. His drawings are a kind of diary of observations, reflections, impressions, in them one can see the world surrounding the artist, and at the same time penetrate into the laboratory of his ideas.
So, in besieged Leningrad, he draws sketches of military camouflage, marking them with the word "concealment". Warships and marinas change their configuration, lose their recognizable shape due to the applied protective paint or false structures, turning into collapsed huts, a chaotic landscape that is difficult to recognize from an aircraft. In one sketch-sketch of 1944, Smirnov writes: "The purpose of camouflage is to make it difficult to determine the speed of the ship and its direction, moreover, from underwater observation." The camouflage he invented is a pure geometric abstraction, so modernism, expelled from the sphere of official culture, appears where it is impossible to imagine. Abstract forms break the integrity of the visual image, opening it towards space, taking the eye away from the subject outlines.
Smirnov deliberately uses the techniques of cubism and abstraction where maximum responsibility is required, and not an aesthetic game. During World War I, Americans used Cubist techniques in painting ships, thereby hiding them from German submarines. Smirnov studied everything related to military camouflage, and was well versed in all the intricacies of camouflage, where it was necessary to take into account both optical and psychophysiological features. The artist's archive contains clippings and extracts from foreign magazines, confirming that he solved complex tasks of military camouflage at the highest level. Of course, from our far away, the cruiser "Kirov" camouflaged as the ruins of a house can remind the Hermitage Hirschhorn. However, it is worth noting that the high formalistic culture that distinguished Smirnov was combined with a rich associative imagination, thanks to which he could easily transform the objective world in the direction he needed. Fantasizing, he seems to be trying on the objects hidden by the Luftwaffe pilot's eye, depicting an ominous figure of a cyborg angel in the sky above the city, or a mythical Valkyrie wearing a helmet and holding a crossbow in his hand, signing the drawing: “I did not see”.
The surrealistic intrusion of the text into the Leningrad landscape is due to the reality of the besieged city: among the lush trees of the Alexander Garden in front of St. Isaac's Cathedral, the phrase “strange we have neither apples nor berries in Leningrad, and I forgot how they even smell. September 27, 1941 ". Nearby, as if in confirmation that they still exist somewhere, multi-colored fruits are depicted floating, like letters. This phrase seems to refer to a conversation between two men in caps and a woman in the foreground. Sometimes sketches of the besieged city coincide with photographs taken by artists from the same place, such as, for example, cabbages in the gardens laid out at Isaac's, or iron beds, which are often found in the photographs, thrown into the street. It is even difficult to imagine that the drawing, named by the artist “Peter and Paul Fortress. White Silence ”, perhaps, was not made from a photograph or from a preliminary sketch, it is so polished and made.
With the thinnest spider-web line-wire, he weaves a lace pattern, in which, right in the middle of the white silence of the Neva, the walls of the fortress and trees, the openwork frame of a crippled iron bed grows out of the snow. And here the dry geometry of the lines works for the piercing effect of the perception of a dry space with a stopped time.
Along with the front moving back to the West in 1944-45, many drawings appeared, made in East Prussia and Pomerania, where landscapes of war with ruins, traces of shells, military equipment, and crosses were sketched with a quick soft pencil. Smirnov is also interested in the German experience in camouflage - he draws the aircraft carrier "Graf Zeppelin" in disguise. These are, as a rule, small sketches made with colored pencil, so that everything seen is told in bright colors. They are distinguished by accuracy and rate of fire, they are made with a confident and quick hand, with the knowledge of what needs to be portrayed. Smirnov appears as an armed artist, "with a watering can and a notebook", following the trail of the war. His gaze is distinguished by cheerfulness and openness, in quick sketches he showed
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Илья Kerrigan
