Что я запомню в Питере навсегда.
– Что? Да пошла ты знаешь куда! – мужик сочно матерится и кидает трубку об асфальт. Щелчком выстреливает окурком в стену и пропадает из конуса фонаря. Питер. Осень. Час тридцать. Ночь. И только желтый свет от фонаря пляшет на желтой же стене какого-то бесконечно-длинного здания.
Я всегда пытался вообразить, а каким останется для меня Питер. Ну, тогда, когда я сюда (туда?) больше не вернусь.
С Невой
Начинаться река будет с ниловских строчек «Пойдем к Неве, здесь слишком тесно». В хорошие дни с мартини. В плохие с портвейном из гастронома напротив. Будет мороз, минус 15, вместо ветра – жесткий колючий норд-ост. А мы с одной небезызвестной поэтессой будем делать вид, что нам морозы нипочем, что нам интересны стихи другу друга, и что вообще мы влюблены. Без памяти, конечно.
Кончаться– стремительным броском на «Метеоре» в Кронштадт. Когда я пролетаю под Биржевым мостом, и кажется – корабль вот-вот мачтой вспорет мосту брюхо. Но все обходиться, туристы с моста радостно машут вслед. И мне кажется – лечу навстречу солнцу, волнам и приятному бризу в лицо. А на самом деле – чтобы поругаться в пух и прах.
С Невским
Свое начало проспект, правда, будет брать не у Зимнего, а где-то посердке. У Грибанала, на Казанском мосту. На том самом, через который за время учебы в университете пройду тысячи раз. Назначу сотни встреч и с десяток свиданий. И где за все время не состоится ничего примечательного. Лишь один раз на нем начнется один летающий разговор, но и тот оборвется на полуслове.
Закончится же Невский там, где я в очередной раз с него сверну. На Рубинштейна, в кафе «Проект», или в закрывшемся HomeWork. На Фонтанке, чтобы чесать пешком до самого Московского. На Садовой, чтобы опять куда-нибудь спешить, но опоздать. В метро, где опять Гребанал закрыт на вход. Чешешь до Михайловской.
С Купчино
Оно всегда начинается утром – я здесь (там?) живу (жил?). Утро в Купчино такое. Сначала видно только темноту и кучу фонарей. Россыпь огней. Красиво. А потом всходит солнце, и фальшивая бижутерия огней рассыпается и превращается в череду унылых однообразных кварталов.
Заканчивается же Купчино разговором:
– Слуш, ну давай за сотенчик, до конца Гашека, – не сторгуешься с водилой, и поплетешься пешком. По дороге наткнешься на гопников, и еще вдалеке обязательно кто-нибудь стрельнет. Ну и собаки будут гавкать. Из-за выстрелов.
– Ща, ща, ща. Все исправим, – это тот самый мужик из начала вернулся в конус фонаря, нагнулся и, шатаясь, начал по деталькам собирать мобилку, – милаая,пять минуточек. А я сижу напротив. На остановке, жду автобуса, который уже час как не ходит. И тут я понимаю, чем запомнится для меня Питер. Не, не мужиком, который поссорился в пух и прах со своей очередной бабенкой.
Желтой стеной в отблесках желтого тусклого фонаря. Бесконечной, грязной, замызганной, осенней, исписанной стеной неизвестного здания (что там внутри – никто не знает). Таких в Питере тыщи.
Потому что «Метеоры» в Кронштадт перестанут ходить, начатый на Казанском мосту разговор так и не будет закончен, а Купчино – наконец перестроят. Но эти желтые стены, с тусклыми желтыми фонарями в промозглый осенний вечер останутся.
Это питерская константа.
Григорий Набережнов
– Что? Да пошла ты знаешь куда! – мужик сочно матерится и кидает трубку об асфальт. Щелчком выстреливает окурком в стену и пропадает из конуса фонаря. Питер. Осень. Час тридцать. Ночь. И только желтый свет от фонаря пляшет на желтой же стене какого-то бесконечно-длинного здания.
Я всегда пытался вообразить, а каким останется для меня Питер. Ну, тогда, когда я сюда (туда?) больше не вернусь.
С Невой
Начинаться река будет с ниловских строчек «Пойдем к Неве, здесь слишком тесно». В хорошие дни с мартини. В плохие с портвейном из гастронома напротив. Будет мороз, минус 15, вместо ветра – жесткий колючий норд-ост. А мы с одной небезызвестной поэтессой будем делать вид, что нам морозы нипочем, что нам интересны стихи другу друга, и что вообще мы влюблены. Без памяти, конечно.
Кончаться– стремительным броском на «Метеоре» в Кронштадт. Когда я пролетаю под Биржевым мостом, и кажется – корабль вот-вот мачтой вспорет мосту брюхо. Но все обходиться, туристы с моста радостно машут вслед. И мне кажется – лечу навстречу солнцу, волнам и приятному бризу в лицо. А на самом деле – чтобы поругаться в пух и прах.
С Невским
Свое начало проспект, правда, будет брать не у Зимнего, а где-то посердке. У Грибанала, на Казанском мосту. На том самом, через который за время учебы в университете пройду тысячи раз. Назначу сотни встреч и с десяток свиданий. И где за все время не состоится ничего примечательного. Лишь один раз на нем начнется один летающий разговор, но и тот оборвется на полуслове.
Закончится же Невский там, где я в очередной раз с него сверну. На Рубинштейна, в кафе «Проект», или в закрывшемся HomeWork. На Фонтанке, чтобы чесать пешком до самого Московского. На Садовой, чтобы опять куда-нибудь спешить, но опоздать. В метро, где опять Гребанал закрыт на вход. Чешешь до Михайловской.
С Купчино
Оно всегда начинается утром – я здесь (там?) живу (жил?). Утро в Купчино такое. Сначала видно только темноту и кучу фонарей. Россыпь огней. Красиво. А потом всходит солнце, и фальшивая бижутерия огней рассыпается и превращается в череду унылых однообразных кварталов.
Заканчивается же Купчино разговором:
– Слуш, ну давай за сотенчик, до конца Гашека, – не сторгуешься с водилой, и поплетешься пешком. По дороге наткнешься на гопников, и еще вдалеке обязательно кто-нибудь стрельнет. Ну и собаки будут гавкать. Из-за выстрелов.
– Ща, ща, ща. Все исправим, – это тот самый мужик из начала вернулся в конус фонаря, нагнулся и, шатаясь, начал по деталькам собирать мобилку, – милаая,пять минуточек. А я сижу напротив. На остановке, жду автобуса, который уже час как не ходит. И тут я понимаю, чем запомнится для меня Питер. Не, не мужиком, который поссорился в пух и прах со своей очередной бабенкой.
Желтой стеной в отблесках желтого тусклого фонаря. Бесконечной, грязной, замызганной, осенней, исписанной стеной неизвестного здания (что там внутри – никто не знает). Таких в Питере тыщи.
Потому что «Метеоры» в Кронштадт перестанут ходить, начатый на Казанском мосту разговор так и не будет закончен, а Купчино – наконец перестроят. Но эти желтые стены, с тусклыми желтыми фонарями в промозглый осенний вечер останутся.
Это питерская константа.
Григорий Набережнов
That I will remember in St. Petersburg forever.
- What? Fuck you know where! - the man swears juicy and throws the phone on the asphalt. With a click he shoots his cigarette butt into the wall and disappears from the cone of the lantern. Peter. Fall. Half past twelve. Night. And only the yellow light from the lantern dances on the yellow wall of some infinitely long building.
I've always tried to imagine how Peter would remain for me. Well, then, when I don't come back here (there?).
From the Neva
The river will begin with the Nilov lines "Let's go to the Neva, it's too crowded here." On good days with martini. The bad ones with port from the deli opposite. There will be frost, minus 15, instead of wind - a hard prickly northeast. And one well-known poetess and I will pretend that we don't care about frosts, that we are interested in poetry to a friend of a friend, and that in general we are in love. Without memory, of course.
The end is a swift throw on the "Meteor" in Kronstadt. When I fly under the Exchange Bridge, and it seems that the ship is about to rip open the belly of the bridge with its mast. But everything can be done, tourists from the bridge happily wave after. And it seems to me - I am flying towards the sun, waves and a pleasant breeze in my face. But in fact - to swear to smithereens.
With Nevsky
True, the avenue will take its beginning not from Zimny, but somewhere in the middle. At Gribanal, on the Kazan bridge. On the same one, through which during my studies at the university I have passed thousands of times. I will make hundreds of appointments and a dozen dates. And where nothing remarkable will take place in all the time. Only once will one flying conversation start on it, but that one will end in mid-sentence.
Nevsky will end where I turn off it again. On Rubinstein, in the Project cafe, or in the closed HomeWork. On the Fontanka to scratch on foot all the way to Moskovsky. On Sadovaya, in order to hurry somewhere again, but to be late. In the subway, where again Grebanal is closed to the entrance. Scratching up to Mikhailovskaya.
From Kupchino
It always starts in the morning - I live here (there?) (Lived?). Morning in Kupchino is like that. At first, only darkness and a bunch of lanterns are visible. A scattering of lights. Handsomely. And then the sun rises, and the fake jewelry of lights crumbles and turns into a series of dull monotonous quarters.
Kupchino ends with a conversation:
- Listen, come on for a hundred, until the end of Hasek - you don't bargain with the carrier, and you will trudge on foot. On the way, you will stumble upon gopniks, and in the distance someone will surely shoot. Well, the dogs will bark. Because of the shots.
- SchA, schA, schA. We'll fix everything, - this is the same man from the beginning returned to the cone of the lantern, bent down and, staggering, began to assemble the cell phone by parts, - dear, five minutes. And I'm sitting opposite. At the bus stop, I'm waiting for the bus, which hasn't been running for an hour. And then I understand how Peter will be remembered for me. No, not a man who quarreled to smithereens with his next woman.
A yellow wall in the reflections of a yellow dim lantern. An endless, dirty, filthy, autumnal, wall-covered with an unknown building (no one knows what is inside). There are thousands of them in St. Petersburg.
Because "Meteora" will stop going to Kronstadt, the conversation started on the Kazan Bridge will never be finished, and Kupchino will finally be rebuilt. But these yellow walls, with dull yellow lanterns, will remain on a chilly autumn evening.
This is a St. Petersburg constant.
Grigory Naberezhnov
- What? Fuck you know where! - the man swears juicy and throws the phone on the asphalt. With a click he shoots his cigarette butt into the wall and disappears from the cone of the lantern. Peter. Fall. Half past twelve. Night. And only the yellow light from the lantern dances on the yellow wall of some infinitely long building.
I've always tried to imagine how Peter would remain for me. Well, then, when I don't come back here (there?).
From the Neva
The river will begin with the Nilov lines "Let's go to the Neva, it's too crowded here." On good days with martini. The bad ones with port from the deli opposite. There will be frost, minus 15, instead of wind - a hard prickly northeast. And one well-known poetess and I will pretend that we don't care about frosts, that we are interested in poetry to a friend of a friend, and that in general we are in love. Without memory, of course.
The end is a swift throw on the "Meteor" in Kronstadt. When I fly under the Exchange Bridge, and it seems that the ship is about to rip open the belly of the bridge with its mast. But everything can be done, tourists from the bridge happily wave after. And it seems to me - I am flying towards the sun, waves and a pleasant breeze in my face. But in fact - to swear to smithereens.
With Nevsky
True, the avenue will take its beginning not from Zimny, but somewhere in the middle. At Gribanal, on the Kazan bridge. On the same one, through which during my studies at the university I have passed thousands of times. I will make hundreds of appointments and a dozen dates. And where nothing remarkable will take place in all the time. Only once will one flying conversation start on it, but that one will end in mid-sentence.
Nevsky will end where I turn off it again. On Rubinstein, in the Project cafe, or in the closed HomeWork. On the Fontanka to scratch on foot all the way to Moskovsky. On Sadovaya, in order to hurry somewhere again, but to be late. In the subway, where again Grebanal is closed to the entrance. Scratching up to Mikhailovskaya.
From Kupchino
It always starts in the morning - I live here (there?) (Lived?). Morning in Kupchino is like that. At first, only darkness and a bunch of lanterns are visible. A scattering of lights. Handsomely. And then the sun rises, and the fake jewelry of lights crumbles and turns into a series of dull monotonous quarters.
Kupchino ends with a conversation:
- Listen, come on for a hundred, until the end of Hasek - you don't bargain with the carrier, and you will trudge on foot. On the way, you will stumble upon gopniks, and in the distance someone will surely shoot. Well, the dogs will bark. Because of the shots.
- SchA, schA, schA. We'll fix everything, - this is the same man from the beginning returned to the cone of the lantern, bent down and, staggering, began to assemble the cell phone by parts, - dear, five minutes. And I'm sitting opposite. At the bus stop, I'm waiting for the bus, which hasn't been running for an hour. And then I understand how Peter will be remembered for me. No, not a man who quarreled to smithereens with his next woman.
A yellow wall in the reflections of a yellow dim lantern. An endless, dirty, filthy, autumnal, wall-covered with an unknown building (no one knows what is inside). There are thousands of them in St. Petersburg.
Because "Meteora" will stop going to Kronstadt, the conversation started on the Kazan Bridge will never be finished, and Kupchino will finally be rebuilt. But these yellow walls, with dull yellow lanterns, will remain on a chilly autumn evening.
This is a St. Petersburg constant.
Grigory Naberezhnov
У записи 7 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Григорий Набережнов
