Пепел от стихов
Когда новостные агентства перестают сыпать молниями на ленты, а котировки замирают в красном секторе, я каждую ночь выхожу на балкон, закуриваю. Выдыхаю дым в лицо рассвету и молча сыплю пепел на пол балкона моей московской высотки.
Как в школе выходил на купчинский балкон и стрелял там часами в сверстниц своими стихами, строчками: «Это раньше мы шкедились по фьердам /
жизнью считали прятки за мысом». А сверстницы сыпали с сигарет пепел на пол и говорили: «Ну, нормально так. Ты ваще поэт».
Поэтому уютнее тогда было в трубе, переходе под Невским проспектом. Там собирались парни в косухах и девочки с фенечками, которые все грезили уехать в Хейт-Эшбери и курили, скидывая пепел под ноги на грязную плитку перехода. Но однажды это надоело: «У тебя неформальское прошлое, как жуткая, подкожная, инъекция, / впилась в вену гитара в переходе прелом. Отрава!» — как-то раз бросил я им в лицо строки. А они не позвали меня в свое лето любви в раздолбанной пятиэтажке на Лиговке.
В мужском туалете истфака мы тоже кидались пеплом на пол. «Я тут готовился к экзамену по Древнему Риму, и написал: «Польстившись складкой на тоге Praetexta, / приняли войну, с решимостью, гордо». Сокурсники тушили окурки о стену, там, где фломастером был нарисован котопес, и говорили: «Ну норм, а я вообще не учил, не знаю, как сдам».
А потом начались плацкарты в Москву. Ноль тридцать, в воздухе висит запах горящего угля в титане. А я в тамбуре сыплю пепел на металлический пол и в блокнотике карандашом строю планы на выходные в столице: «Ты у стойки, / Зонтики в коктейлях». Выходило не очень: красотки после планерок в московской редакции студенческой газеты поспешно убегали на редакционные задания.
Позже, на закрытии сезона работы, мы скидывали пепел с балкона гостиницы в Покровском Стрешнево. Конечно, мы понимали, что остановились в отеле «Президент» на Якиманке. Тогда мечты казались ближе всего: город на ладони, мы выдыхаем дым в сторону Сити. Башни звали нас, молодых журналистов, метать на эти проспекты внизу новостные молнии и пугать жителей хрущевок внизу красными котировками. Но в нашем бумбоксе садились батарейки, он жевал кассету, и мысль оставалась со «рванной кромкой, / капризами пленки, / магнитофонной, ломки».
Каждую ночь я выхожу на балкон моей московской высотки. Молнии потухли, красная краска на котировках подсохла. Сыплю пепел на пол балкона. Но стихи не пишутся.
Когда новостные агентства перестают сыпать молниями на ленты, а котировки замирают в красном секторе, я каждую ночь выхожу на балкон, закуриваю. Выдыхаю дым в лицо рассвету и молча сыплю пепел на пол балкона моей московской высотки.
Как в школе выходил на купчинский балкон и стрелял там часами в сверстниц своими стихами, строчками: «Это раньше мы шкедились по фьердам /
жизнью считали прятки за мысом». А сверстницы сыпали с сигарет пепел на пол и говорили: «Ну, нормально так. Ты ваще поэт».
Поэтому уютнее тогда было в трубе, переходе под Невским проспектом. Там собирались парни в косухах и девочки с фенечками, которые все грезили уехать в Хейт-Эшбери и курили, скидывая пепел под ноги на грязную плитку перехода. Но однажды это надоело: «У тебя неформальское прошлое, как жуткая, подкожная, инъекция, / впилась в вену гитара в переходе прелом. Отрава!» — как-то раз бросил я им в лицо строки. А они не позвали меня в свое лето любви в раздолбанной пятиэтажке на Лиговке.
В мужском туалете истфака мы тоже кидались пеплом на пол. «Я тут готовился к экзамену по Древнему Риму, и написал: «Польстившись складкой на тоге Praetexta, / приняли войну, с решимостью, гордо». Сокурсники тушили окурки о стену, там, где фломастером был нарисован котопес, и говорили: «Ну норм, а я вообще не учил, не знаю, как сдам».
А потом начались плацкарты в Москву. Ноль тридцать, в воздухе висит запах горящего угля в титане. А я в тамбуре сыплю пепел на металлический пол и в блокнотике карандашом строю планы на выходные в столице: «Ты у стойки, / Зонтики в коктейлях». Выходило не очень: красотки после планерок в московской редакции студенческой газеты поспешно убегали на редакционные задания.
Позже, на закрытии сезона работы, мы скидывали пепел с балкона гостиницы в Покровском Стрешнево. Конечно, мы понимали, что остановились в отеле «Президент» на Якиманке. Тогда мечты казались ближе всего: город на ладони, мы выдыхаем дым в сторону Сити. Башни звали нас, молодых журналистов, метать на эти проспекты внизу новостные молнии и пугать жителей хрущевок внизу красными котировками. Но в нашем бумбоксе садились батарейки, он жевал кассету, и мысль оставалась со «рванной кромкой, / капризами пленки, / магнитофонной, ломки».
Каждую ночь я выхожу на балкон моей московской высотки. Молнии потухли, красная краска на котировках подсохла. Сыплю пепел на пол балкона. Но стихи не пишутся.
Ashes from poetry
When news agencies stop streaming lightning bolts on tapes, and quotes freeze in the red sector, I go out on the balcony every night and light a cigarette. I breathe smoke into the face of the dawn and silently sprinkle ashes on the balcony floor of my Moscow skyscraper.
As in school I went out to the Kupchinsky balcony and shot there for hours at peers with my poems, lines: “We used to scamper along fjords /
hide and seek behind the cape was considered life. " And peers poured ash from cigarettes on the floor and said: “Well, that's okay. You are finally a poet. "
Therefore, it was more comfortable then in the chimney, underneath Nevsky Prospekt. There were guys in leather jackets and girls with baubles, who all dreamed of leaving for Haight Ashbury and smoked, throwing ashes under their feet on the dirty tiles of the passage. But once it got bored: “You have an informal past, like an eerie, subcutaneous injection, / the guitar stuck into a vein in the transition. Poison!" - Once I threw lines in their faces. And they did not invite me in their summer of love in a broken-down five-story building on Ligovka.
In the men's room of the history department, we also threw ashes on the floor. “I was here preparing for the exam in Ancient Rome, and wrote:“ Having flattered the fold on the Praetexta toga, / we accepted the war, with determination, proudly ”. Fellow students extinguished cigarette butts against the wall, where the cat-dog was drawn with a felt-tip pen, and said: "Well, okay, but I didn't teach at all, I don't know how I will pass it."
And then reserved seats to Moscow began. Zero thirty, the smell of burning coal in titanium hangs in the air. And in the vestibule I sprinkle ashes on the metal floor and in a notebook I make plans for the weekend in the capital in a notebook: "You are at the counter, / Umbrellas in cocktails." It didn't work out very well: after planning meetings in the Moscow editorial office of a student newspaper, the beauties hurriedly ran away to editorial assignments.
Later, at the close of the working season, we threw ashes from the balcony of the hotel in Pokrovsky Streshnevo. Of course, we understood that we were staying at the President Hotel on Yakimanka. Then dreams seemed closest: the city in the palm of your hand, we exhale smoke towards the City. The towers called us, young journalists, to throw news lightning on these avenues below and frighten the residents of the Khrushchevs below with red quotes. But in our boombox the batteries sat down, he chewed the cassette, and the thought remained with “a torn edge, / the vagaries of the tape, / tape, breaking”.
Every night I go out onto the balcony of my Moscow skyscraper. The lightning went out, the red paint on the quotes dried up. I sprinkle ashes on the balcony floor. But poetry is not written.
When news agencies stop streaming lightning bolts on tapes, and quotes freeze in the red sector, I go out on the balcony every night and light a cigarette. I breathe smoke into the face of the dawn and silently sprinkle ashes on the balcony floor of my Moscow skyscraper.
As in school I went out to the Kupchinsky balcony and shot there for hours at peers with my poems, lines: “We used to scamper along fjords /
hide and seek behind the cape was considered life. " And peers poured ash from cigarettes on the floor and said: “Well, that's okay. You are finally a poet. "
Therefore, it was more comfortable then in the chimney, underneath Nevsky Prospekt. There were guys in leather jackets and girls with baubles, who all dreamed of leaving for Haight Ashbury and smoked, throwing ashes under their feet on the dirty tiles of the passage. But once it got bored: “You have an informal past, like an eerie, subcutaneous injection, / the guitar stuck into a vein in the transition. Poison!" - Once I threw lines in their faces. And they did not invite me in their summer of love in a broken-down five-story building on Ligovka.
In the men's room of the history department, we also threw ashes on the floor. “I was here preparing for the exam in Ancient Rome, and wrote:“ Having flattered the fold on the Praetexta toga, / we accepted the war, with determination, proudly ”. Fellow students extinguished cigarette butts against the wall, where the cat-dog was drawn with a felt-tip pen, and said: "Well, okay, but I didn't teach at all, I don't know how I will pass it."
And then reserved seats to Moscow began. Zero thirty, the smell of burning coal in titanium hangs in the air. And in the vestibule I sprinkle ashes on the metal floor and in a notebook I make plans for the weekend in the capital in a notebook: "You are at the counter, / Umbrellas in cocktails." It didn't work out very well: after planning meetings in the Moscow editorial office of a student newspaper, the beauties hurriedly ran away to editorial assignments.
Later, at the close of the working season, we threw ashes from the balcony of the hotel in Pokrovsky Streshnevo. Of course, we understood that we were staying at the President Hotel on Yakimanka. Then dreams seemed closest: the city in the palm of your hand, we exhale smoke towards the City. The towers called us, young journalists, to throw news lightning on these avenues below and frighten the residents of the Khrushchevs below with red quotes. But in our boombox the batteries sat down, he chewed the cassette, and the thought remained with “a torn edge, / the vagaries of the tape, / tape, breaking”.
Every night I go out onto the balcony of my Moscow skyscraper. The lightning went out, the red paint on the quotes dried up. I sprinkle ashes on the balcony floor. But poetry is not written.
У записи 16 лайков,
1 репостов,
573 просмотров.
1 репостов,
573 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Григорий Набережнов
