Прекрасный рассказ обсуждали недавно. Настолько прекрасный, что я опубликую его для вас полностью и намекну, что один критик рассматривал его через призму фрейдистского подхода. Это чтобы вам было ещё веселее читать.
Михаил Зощенко
Аристократка
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
— Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золочёный.
— Откуда,— говорю,— ты, гражданка? Из какого номера?
— Я,— говорит,— из седьмого.
— Пожалуйста,— говорю,— живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
— Да,— отвечает,— действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму её под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
— Что вы,— говорит,— меня всё по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,— говорит,— как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
— Можно,— говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то её вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошёл. Гляжу — антракт. А она в антракте ходит.
— Здравствуйте,— говорю.
— Здравствуйте.
— Интересно,— говорю,— действует ли тут водопровод?
— Не знаю,— говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю:
— Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
— Мерси,— говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт.
А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю:
— Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
— Нет.
И берёт третье.
Я говорю:
— Натощак — не много ли? Может вытошнить.
А она:
— Нет,— говорит,— мы привыкшие.
И берёт четвёртое.
Тут ударила мне кровь в голову.
— Ложи,— говорю,— взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять.
— Ложи,— говорю,— к чёртовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
— Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.
— С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столько-то.
— Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится.
— Нету,— отвечает,— хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято.
— Как,— говорю,— надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.
А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,— народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
— Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
— Давай,— говорит,— я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.
А я говорю:
— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.
1923
Михаил Зощенко
Аристократка
Григорий Иванович шумно вздохнул, вытер подбородок рукавом и начал рассказывать:
— Я, братцы мои, не люблю баб, которые в шляпках. Ежели баба в шляпке, ежели чулочки на ней фильдекосовые, или мопсик у ней на руках, или зуб золотой, то такая аристократка мне и не баба вовсе, а гладкое место.
А в своё время я, конечно, увлекался одной аристократкой. Гулял с ней и в театр водил. В театре-то всё и вышло. В театре она и развернула свою идеологию во всём объёме.
А встретился я с ней во дворе дома. На собрании. Гляжу, стоит этакая фря. Чулочки на ней, зуб золочёный.
— Откуда,— говорю,— ты, гражданка? Из какого номера?
— Я,— говорит,— из седьмого.
— Пожалуйста,— говорю,— живите.
И сразу как-то она мне ужасно понравилась. Зачастил я к ней. В седьмой номер. Бывало, приду, как лицо официальное. Дескать, как у вас, гражданка, в смысле порчи водопровода и уборной? Действует?
— Да,— отвечает,— действует.
И сама кутается в байковый платок, и ни мур-мур больше. Только глазами стрижёт. И зуб во рте блестит. Походил я к ней месяц — привыкла. Стала подробней отвечать. Дескать, действует водопровод, спасибо вам, Григорий Иванович.
Дальше — больше, стали мы с ней по улицам гулять. Выйдем на улицу, а она велит себя под руку принять. Приму её под руку и волочусь, что щука. И чего сказать — не знаю, и перед народом совестно.
Ну, а раз она мне и говорит:
— Что вы,— говорит,— меня всё по улицам водите? Аж голова закрутилась. Вы бы,— говорит,— как кавалер и у власти, сводили бы меня, например, в театр.
— Можно,— говорю.
И как раз на другой день прислала комячейка билеты в оперу. Один билет я получил, а другой мне Васька-слесарь пожертвовал.
На билеты я не посмотрел, а они разные. Который мой — внизу сидеть, а который Васькин — аж на самой галерке.
Вот мы и пошли. Сели в театр. Она села на мой билет, я — на Васькин. Сижу на верхотурье и ни хрена не вижу. А ежели нагнуться через барьер, то её вижу. Хотя плохо. Поскучал я, поскучал, вниз сошёл. Гляжу — антракт. А она в антракте ходит.
— Здравствуйте,— говорю.
— Здравствуйте.
— Интересно,— говорю,— действует ли тут водопровод?
— Не знаю,— говорит.
И сама в буфет. Я за ней. Ходит она по буфету и на стойку смотрит. А на стойке блюдо. На блюде пирожные.
А я этаким гусем, этаким буржуем нерезаным вьюсь вокруг её и предлагаю:
— Ежели,— говорю,— вам охота скушать одно пирожное, то не стесняйтесь. Я заплачу.
— Мерси,— говорит.
И вдруг подходит развратной походкой к блюду и цоп с кремом, и жрёт.
А денег у меня — кот наплакал. Самое большое, что на три пирожных. Она кушает, а я с беспокойством по карманам шарю, смотрю рукой, сколько у меня денег. А денег — с гулькин нос.
Съела она с кремом, цоп другое. Я аж крякнул. И молчу. Взяла меня этакая буржуйская стыдливость. Дескать, кавалер, а не при деньгах.
Я хожу вокруг неё, что петух, а она хохочет и на комплименты напрашивается.
Я говорю:
— Не пора ли нам в театр сесть? Звонили, может быть.
А она говорит:
— Нет.
И берёт третье.
Я говорю:
— Натощак — не много ли? Может вытошнить.
А она:
— Нет,— говорит,— мы привыкшие.
И берёт четвёртое.
Тут ударила мне кровь в голову.
— Ложи,— говорю,— взад!
А она испужалась. Открыла рот, а во рте зуб блестит.
А мне будто попала вожжа под хвост. Всё равно, думаю, теперь с ней не гулять.
— Ложи,— говорю,— к чёртовой матери!
Положила она назад. А я говорю хозяину:
— Сколько с нас за скушанные три пирожные?
А хозяин держится индифферентно — ваньку валяет.
— С вас,— говорит,— за скушанные четыре штуки столько-то.
— Как,— говорю,— за четыре?! Когда четвёртое в блюде находится.
— Нету,— отвечает,— хотя оно и в блюде находится, но надкус на ём сделан и пальцем смято.
— Как,— говорю,— надкус, помилуйте! Это ваши смешные фантазии.
А хозяин держится индифферентно — перед рожей руками крутит.
Ну, народ, конечно, собрался. Эксперты.
Одни говорят — надкус сделан, другие — нету.
А я вывернул карманы — всякое, конечно, барахло на пол вывалилось,— народ хохочет. А мне не смешно. Я деньги считаю.
Сосчитал деньги — в обрез за четыре штуки. Зря, мать честная, спорил.
Заплатил. Обращаюсь к даме:
— Докушайте,— говорю,— гражданка. Заплачено.
А дама не двигается. И конфузится докушивать.
А тут какой-то дядя ввязался.
— Давай,— говорит,— я докушаю.
И докушал, сволочь. За мои-то деньги.
Сели мы в театр. Досмотрели оперу. И домой.
А у дома она мне и говорит своим буржуйским тоном:
— Довольно свинство с вашей стороны. Которые без денег — не ездют с дамами.
А я говорю:
— Не в деньгах, гражданка, счастье. Извините за выражение.
Так мы с ней и разошлись.
Не нравятся мне аристократки.
1923
A beautiful story was discussed recently. So beautiful that I will publish it in full for you and hint that one critic viewed it through the prism of a Freudian approach. This is to make it even more fun for you to read.
Mikhail Zoshchenko
Aristocrat
Grigory Ivanovich sighed noisily, wiped his chin with his sleeve and began to tell:
- I, my brothers, do not like women in hats. If a woman is in a hat, if her stockings are fildekos, or a pug in her arms, or a gold tooth, then such an aristocrat is not a woman to me at all, but a smooth place.
And at one time, of course, I was fond of one aristocrat. I walked with her and took her to the theater. Everything worked out in the theater. In the theater, she expanded her ideology in full.
And I met her in the courtyard of the house. At the meeting. I look, there is a sort of frya. Stockings on her, gilded tooth.
- Where, - I say, - you, citizen? From which room?
- I, - he says, - from the seventh.
- Please, - I say, - live.
And immediately somehow I liked her terribly. I often visited her. In the seventh number. Sometimes, I will come as an official person. Say, how are you, citizen, in terms of damage to the water supply system and the toilet? Does it work?
- Yes, - he answers, - it works.
And she wraps herself in a flannel shawl, and no murmur anymore. He only cuts with his eyes. And the tooth in the mouth shines. I went to see her for a month - I got used to it. I began to answer in more detail. Say, there is a water supply system, thank you, Grigory Ivanovich.
Further - more, we began to walk with her along the streets. Let's go out into the street, and she tells her to take her arm. I will take her by the arm and drag like a pike. I don't know what to say, and I am ashamed of the people.
Well, since she says to me:
- What are you, - he says, - you keep driving me through the streets? My head started spinning. You would, - he says, - as a gentleman and in power, would take me, for example, to the theater.
- You can, - I say.
And just the very next day I sent a bundle of tickets to the opera. I received one ticket, and Vaska the locksmith donated the other to me.
I have not looked at the tickets, but they are different. Which is mine - to sit downstairs, and which Vaskin is already in the gallery itself.
So we went. We sat down in the theater. She got on my ticket, I on Vaskin. I sit on the verkhoturye and I don't see a damn thing. And if I bend over the barrier, I see her. Bad though. I got bored, bored, went downstairs. I look - intermission. And she walks during the intermission.
- Hello, - I say.
- Hello.
- I wonder, - I say, - is there a water supply here?
“I don’t know,” he says.
And herself to the buffet. I follow her. She walks around the sideboard and looks at the counter. And on the counter is a dish. On a platter, cakes.
And I'm like a goose, like a bourgeois uncut, I twine around her and suggest:
- If, - I say, - you want to eat one cake, then do not hesitate. I will pay.
“Mercy,” he says.
And suddenly he comes up with a depraved gait to a dish and a creamy platter, and eats.
And I have money - the cat cried. The biggest thing is three cakes. She eats, and I'm worried about my pockets, looking with my hand how much money I have. And money - with a gulkin's nose.
She ate it with cream, another one. I grunted. And I am silent. A sort of bourgeois modesty took me. Say, a gentleman, and not with money.
I walk around her like a rooster, and she laughs and begs for compliments.
I say:
- Isn't it time for us to sit down at the theater? They called, maybe.
And she says:
- Not.
And takes the third.
I say:
- On an empty stomach - isn't it a lot? May vomit.
And she:
- No, - he says, - we are accustomed.
And takes the fourth.
Then blood hit me in the head.
- Lie, - I say, - back!
And she was scared. I opened my mouth, and in my mouth the tooth is glistening.
And it was as if the reins got under my tail. All the same, I think, now do not walk with her.
“Lies,” I say, “to hell!
She put it back. And I say to the owner:
- How much are we for the three cakes we have eaten?
And the owner behaves indifferently - he walks around.
- From you, - he says, - for the eaten four pieces so much.
- How, - I say, - for four ?! When the fourth is in the dish.
- No, - answers, - although it is in the dish, but the bite on it is made and the finger is crumpled.
- How, - I say, - a bite, have mercy! These are your funny fantasies.
And the owner behaves indifferently - twists his hands in front of the face.
Well, the people, of course, gathered. Experts.
Some say - the bite is done, others - no.
And I turned out my pockets - all kinds of junk, of course, fell out on the floor - people laugh. And I'm not funny. I count money.
I counted the money - just barely four. In vain, honest mother, arguing.
I paid. I appeal to the lady:
- Give it to me, - I say, - a citizen. Paid.
And the lady doesn't move. And he is embarrassed to finish.
And then some uncle got involved.
- Come on, - he says, - I'm finishing it.
And he did it, you bastard. For my money.
We sat down at the theater. We saw the opera. And home.
And at the house she says to me in her bourgeois tone:
- Quite disgusting on your part. Those who have no money - don't go with ladies.
And I say:
- Not in money, citizen, happiness. Sorry for the expression.
So we parted with her.
I don't like aristocrats.
1923
Mikhail Zoshchenko
Aristocrat
Grigory Ivanovich sighed noisily, wiped his chin with his sleeve and began to tell:
- I, my brothers, do not like women in hats. If a woman is in a hat, if her stockings are fildekos, or a pug in her arms, or a gold tooth, then such an aristocrat is not a woman to me at all, but a smooth place.
And at one time, of course, I was fond of one aristocrat. I walked with her and took her to the theater. Everything worked out in the theater. In the theater, she expanded her ideology in full.
And I met her in the courtyard of the house. At the meeting. I look, there is a sort of frya. Stockings on her, gilded tooth.
- Where, - I say, - you, citizen? From which room?
- I, - he says, - from the seventh.
- Please, - I say, - live.
And immediately somehow I liked her terribly. I often visited her. In the seventh number. Sometimes, I will come as an official person. Say, how are you, citizen, in terms of damage to the water supply system and the toilet? Does it work?
- Yes, - he answers, - it works.
And she wraps herself in a flannel shawl, and no murmur anymore. He only cuts with his eyes. And the tooth in the mouth shines. I went to see her for a month - I got used to it. I began to answer in more detail. Say, there is a water supply system, thank you, Grigory Ivanovich.
Further - more, we began to walk with her along the streets. Let's go out into the street, and she tells her to take her arm. I will take her by the arm and drag like a pike. I don't know what to say, and I am ashamed of the people.
Well, since she says to me:
- What are you, - he says, - you keep driving me through the streets? My head started spinning. You would, - he says, - as a gentleman and in power, would take me, for example, to the theater.
- You can, - I say.
And just the very next day I sent a bundle of tickets to the opera. I received one ticket, and Vaska the locksmith donated the other to me.
I have not looked at the tickets, but they are different. Which is mine - to sit downstairs, and which Vaskin is already in the gallery itself.
So we went. We sat down in the theater. She got on my ticket, I on Vaskin. I sit on the verkhoturye and I don't see a damn thing. And if I bend over the barrier, I see her. Bad though. I got bored, bored, went downstairs. I look - intermission. And she walks during the intermission.
- Hello, - I say.
- Hello.
- I wonder, - I say, - is there a water supply here?
“I don’t know,” he says.
And herself to the buffet. I follow her. She walks around the sideboard and looks at the counter. And on the counter is a dish. On a platter, cakes.
And I'm like a goose, like a bourgeois uncut, I twine around her and suggest:
- If, - I say, - you want to eat one cake, then do not hesitate. I will pay.
“Mercy,” he says.
And suddenly he comes up with a depraved gait to a dish and a creamy platter, and eats.
And I have money - the cat cried. The biggest thing is three cakes. She eats, and I'm worried about my pockets, looking with my hand how much money I have. And money - with a gulkin's nose.
She ate it with cream, another one. I grunted. And I am silent. A sort of bourgeois modesty took me. Say, a gentleman, and not with money.
I walk around her like a rooster, and she laughs and begs for compliments.
I say:
- Isn't it time for us to sit down at the theater? They called, maybe.
And she says:
- Not.
And takes the third.
I say:
- On an empty stomach - isn't it a lot? May vomit.
And she:
- No, - he says, - we are accustomed.
And takes the fourth.
Then blood hit me in the head.
- Lie, - I say, - back!
And she was scared. I opened my mouth, and in my mouth the tooth is glistening.
And it was as if the reins got under my tail. All the same, I think, now do not walk with her.
“Lies,” I say, “to hell!
She put it back. And I say to the owner:
- How much are we for the three cakes we have eaten?
And the owner behaves indifferently - he walks around.
- From you, - he says, - for the eaten four pieces so much.
- How, - I say, - for four ?! When the fourth is in the dish.
- No, - answers, - although it is in the dish, but the bite on it is made and the finger is crumpled.
- How, - I say, - a bite, have mercy! These are your funny fantasies.
And the owner behaves indifferently - twists his hands in front of the face.
Well, the people, of course, gathered. Experts.
Some say - the bite is done, others - no.
And I turned out my pockets - all kinds of junk, of course, fell out on the floor - people laugh. And I'm not funny. I count money.
I counted the money - just barely four. In vain, honest mother, arguing.
I paid. I appeal to the lady:
- Give it to me, - I say, - a citizen. Paid.
And the lady doesn't move. And he is embarrassed to finish.
And then some uncle got involved.
- Come on, - he says, - I'm finishing it.
And he did it, you bastard. For my money.
We sat down at the theater. We saw the opera. And home.
And at the house she says to me in her bourgeois tone:
- Quite disgusting on your part. Those who have no money - don't go with ladies.
And I say:
- Not in money, citizen, happiness. Sorry for the expression.
So we parted with her.
I don't like aristocrats.
1923
У записи 5 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Мария Штанова
