ТВОЕ
Ты смотришь в окно, а там сад, в нем ромашки и лопухи,
Там старший твой ходит с задумчивым видом вокруг сохи,
Там воткнут в пенек топор, на веревке висит белье,
Ты смотришь на это, ты чувствуешь – все, что вокруг – твое.
На лавке под яблоней старый твой батя, седой, как лунь,
И в кружке его настоялся, взошел, раздобрел июнь,
Внезапно ты слышишь гул, да такой, что берет озноб,
И батя глядит на небо, и старчески морщит лоб.
Вот гул превращается в рев, который не перекричать,
И небо твое пожирает железная саранча,
Идёт саранча, не меняя ни строя, ни высоты,
Так нагло, так быстро, так низко - ты видишь на крыльях кресты.
И вот ты берешь винтовку и кирзовые сапоги,
Оркестр на вокзале нестройно играет прощальный гимн,
Ты пристально смотришь на запад, где лютая тьма встаёт.
И поезд идёт в эту темень, а все, что вокруг - твое.
За все, что вокруг и твое - ты чуть позже пойдешь под танк,
Со связкой гранат, с безотчетным скрежещущим "мать твою так",
В санбате вольют в тебя водку и вставят дощечку в рот:
Ты выдержишь, выживешь, справишься, встанешь - и снова фронт.
Ты многих потом и не вспомнишь - ни лиц, ни имён, ни мест,
Но будет стоять перед взором изрытый, дымящийся Брест,
И угол в землянке, в котором комбат, опуская взгляд,
Тебе говорит, что твой старший погиб, отстояв Ленинград.
Но будет и день - ты увидишь, как красное знамя несут на Рейхстаг.
И ты подойдёшь, постоишь, и штыком нацарапаешь: "мать твою так".
Потом ты вернёшься к сгоревшему дому, седой, как лунь.
Отыщешь могилу отца, и в глазах заблестит июнь.
Ты сядешь на лавку под яблоню, глядя, как солнце встаёт.
Все, что вокруг - твое, солдат. Все, что вокруг - твое.
Ты смотришь в окно, а там сад, в нем ромашки и лопухи,
Там старший твой ходит с задумчивым видом вокруг сохи,
Там воткнут в пенек топор, на веревке висит белье,
Ты смотришь на это, ты чувствуешь – все, что вокруг – твое.
На лавке под яблоней старый твой батя, седой, как лунь,
И в кружке его настоялся, взошел, раздобрел июнь,
Внезапно ты слышишь гул, да такой, что берет озноб,
И батя глядит на небо, и старчески морщит лоб.
Вот гул превращается в рев, который не перекричать,
И небо твое пожирает железная саранча,
Идёт саранча, не меняя ни строя, ни высоты,
Так нагло, так быстро, так низко - ты видишь на крыльях кресты.
И вот ты берешь винтовку и кирзовые сапоги,
Оркестр на вокзале нестройно играет прощальный гимн,
Ты пристально смотришь на запад, где лютая тьма встаёт.
И поезд идёт в эту темень, а все, что вокруг - твое.
За все, что вокруг и твое - ты чуть позже пойдешь под танк,
Со связкой гранат, с безотчетным скрежещущим "мать твою так",
В санбате вольют в тебя водку и вставят дощечку в рот:
Ты выдержишь, выживешь, справишься, встанешь - и снова фронт.
Ты многих потом и не вспомнишь - ни лиц, ни имён, ни мест,
Но будет стоять перед взором изрытый, дымящийся Брест,
И угол в землянке, в котором комбат, опуская взгляд,
Тебе говорит, что твой старший погиб, отстояв Ленинград.
Но будет и день - ты увидишь, как красное знамя несут на Рейхстаг.
И ты подойдёшь, постоишь, и штыком нацарапаешь: "мать твою так".
Потом ты вернёшься к сгоревшему дому, седой, как лунь.
Отыщешь могилу отца, и в глазах заблестит июнь.
Ты сядешь на лавку под яблоню, глядя, как солнце встаёт.
Все, что вокруг - твое, солдат. Все, что вокруг - твое.
YOUR
You look out the window, and there is a garden, in it daisies and burdocks,
There your eldest walks with a thoughtful look around the plow,
There is an ax stuck in the stump, clothes are hanging on a rope,
You look at it, you feel - everything around is yours.
On a bench under an apple tree your old dad, gray-haired as a harrier,
And in his mug he insisted, went up, got hold of June,
Suddenly you hear a hum, and such that it takes a chill,
And Dad looks at the sky, and his forehead wrinkles as an old man.
Here the roar turns into a roar that cannot be shouted down
And your sky is devoured by an iron locust,
Locusts are walking, without changing either the formation or the height,
So brazen, so fast, so low - you see crosses on the wings.
And so you take a rifle and tarpaulin boots,
The orchestra at the station plays the farewell hymn out of tune
You gaze to the west where fierce darkness rises.
And the train goes into this darkness, and everything around is yours.
For everything that is around and yours - you will go under the tank a little later,
With a bunch of pomegranates, with an unaccountable rasping "so damn it"
In the sanitary battalion they will pour vodka into you and put a tablet in your mouth:
You will stand, survive, cope, stand up - and again the front.
You won't remember many later - neither faces, nor names, nor places,
But the dug, smoking Brest will stand before our eyes,
And the corner in the dugout, in which the battalion commander, lowering his gaze,
He tells you that your eldest died after defending Leningrad.
But there will be a day - you will see how the red banner is being carried to the Reichstag.
And you will come up, stand there, and scribble with a bayonet: "That's the fucking thing."
Then you will return to the burned down house, gray-haired as a harrier.
You will find the grave of your father, and June will shine in your eyes.
You will sit on a bench under an apple tree, watching the sun rise.
Everything around is yours, soldier. Everything around is yours.
You look out the window, and there is a garden, in it daisies and burdocks,
There your eldest walks with a thoughtful look around the plow,
There is an ax stuck in the stump, clothes are hanging on a rope,
You look at it, you feel - everything around is yours.
On a bench under an apple tree your old dad, gray-haired as a harrier,
And in his mug he insisted, went up, got hold of June,
Suddenly you hear a hum, and such that it takes a chill,
And Dad looks at the sky, and his forehead wrinkles as an old man.
Here the roar turns into a roar that cannot be shouted down
And your sky is devoured by an iron locust,
Locusts are walking, without changing either the formation or the height,
So brazen, so fast, so low - you see crosses on the wings.
And so you take a rifle and tarpaulin boots,
The orchestra at the station plays the farewell hymn out of tune
You gaze to the west where fierce darkness rises.
And the train goes into this darkness, and everything around is yours.
For everything that is around and yours - you will go under the tank a little later,
With a bunch of pomegranates, with an unaccountable rasping "so damn it"
In the sanitary battalion they will pour vodka into you and put a tablet in your mouth:
You will stand, survive, cope, stand up - and again the front.
You won't remember many later - neither faces, nor names, nor places,
But the dug, smoking Brest will stand before our eyes,
And the corner in the dugout, in which the battalion commander, lowering his gaze,
He tells you that your eldest died after defending Leningrad.
But there will be a day - you will see how the red banner is being carried to the Reichstag.
And you will come up, stand there, and scribble with a bayonet: "That's the fucking thing."
Then you will return to the burned down house, gray-haired as a harrier.
You will find the grave of your father, and June will shine in your eyes.
You will sit on a bench under an apple tree, watching the sun rise.
Everything around is yours, soldier. Everything around is yours.
У записи 249 лайков,
44 репостов,
8529 просмотров.
44 репостов,
8529 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Сергей Загацкий
