ГОРЮ ТВОЕМУ, ЛЕНИНГРАД
Каждый раз, когда на Пискаревском кладбище звучит метроном, мне очень хочется попасть туда, на 77 лет назад, в сентябрь 1941-го. И больше всего на свете я боюсь попасть туда, в тот страшный сентябрь.
Память, конечно, с годами неизбежно превращается в ритуал. И вот уже по самому большому в мире военному кладбищу бегают улыбчивые мальчики в шарфиках с символикой известной политической партии, юная корреспондентка городского канала пританцовывает под траурную музыку. Блестят георгиевскими крестами казаки, служители культа заправляют ладан в кадила.
Я, хоть и довольно смутно, но помню свое детство, когда сюда, на Пискаревском, меня приводил мой дед. И помню не старых ещё людей, стоявших на коленях около камней с датами. Помню детский страх и ужас оттого, что не понимал, почему так горько плачут все эти люди.
Теперь нет уже и их. Но за эти годы я узнал, что здесь, на Пискаревском кладбище, в братской могиле номер 6 лежит и мой прадед, Владимир Ефимович Рахман. История Ленинградской блокады, покрывшаяся теперь ненужной внешней мишурой и поддельным трауром, до сих пор про каждого из нас с вами. Именно поэтому мне очень хочется попасть туда, на 77 лет назад. И больше всего на свете я боюсь туда попасть.
Каждый раз, когда на Пискаревском кладбище звучит метроном, мне очень хочется попасть туда, на 77 лет назад, в сентябрь 1941-го. И больше всего на свете я боюсь попасть туда, в тот страшный сентябрь.
Память, конечно, с годами неизбежно превращается в ритуал. И вот уже по самому большому в мире военному кладбищу бегают улыбчивые мальчики в шарфиках с символикой известной политической партии, юная корреспондентка городского канала пританцовывает под траурную музыку. Блестят георгиевскими крестами казаки, служители культа заправляют ладан в кадила.
Я, хоть и довольно смутно, но помню свое детство, когда сюда, на Пискаревском, меня приводил мой дед. И помню не старых ещё людей, стоявших на коленях около камней с датами. Помню детский страх и ужас оттого, что не понимал, почему так горько плачут все эти люди.
Теперь нет уже и их. Но за эти годы я узнал, что здесь, на Пискаревском кладбище, в братской могиле номер 6 лежит и мой прадед, Владимир Ефимович Рахман. История Ленинградской блокады, покрывшаяся теперь ненужной внешней мишурой и поддельным трауром, до сих пор про каждого из нас с вами. Именно поэтому мне очень хочется попасть туда, на 77 лет назад. И больше всего на свете я боюсь туда попасть.
BURNING TO YOUR LENINGRAD
Every time a metronome sounds at the Piskarevskoye cemetery, I really want to get there, 77 years ago, in September 1941. And more than anything else I am afraid to get there, in that terrible September.
Memory, of course, inevitably turns into a ritual over the years. And now, smiling boys in scarves with the symbols of a famous political party are running around the world's largest military cemetery, a young correspondent of the city canal dances to the funeral music. Cossacks shine with the crosses of St. George, clergymen fill incense into the censer.
I, albeit rather vaguely, remember my childhood, when my grandfather brought me here, on Piskarevsky. And I remember still not old people kneeling near the stones with dates. I remember my childhood fear and horror because I did not understand why all these people were crying so bitterly.
Now they are no longer there. But over the years, I learned that here, at the Piskarevskoye cemetery, in mass grave number 6, lies my great-grandfather, Vladimir Efimovich Rakhman. The history of the Leningrad blockade, now covered with unnecessary external tinsel and fake mourning, is still about each of us. That is why I really want to get there, 77 years ago. And more than anything else, I'm afraid to get there.
Every time a metronome sounds at the Piskarevskoye cemetery, I really want to get there, 77 years ago, in September 1941. And more than anything else I am afraid to get there, in that terrible September.
Memory, of course, inevitably turns into a ritual over the years. And now, smiling boys in scarves with the symbols of a famous political party are running around the world's largest military cemetery, a young correspondent of the city canal dances to the funeral music. Cossacks shine with the crosses of St. George, clergymen fill incense into the censer.
I, albeit rather vaguely, remember my childhood, when my grandfather brought me here, on Piskarevsky. And I remember still not old people kneeling near the stones with dates. I remember my childhood fear and horror because I did not understand why all these people were crying so bitterly.
Now they are no longer there. But over the years, I learned that here, at the Piskarevskoye cemetery, in mass grave number 6, lies my great-grandfather, Vladimir Efimovich Rakhman. The history of the Leningrad blockade, now covered with unnecessary external tinsel and fake mourning, is still about each of us. That is why I really want to get there, 77 years ago. And more than anything else, I'm afraid to get there.
У записи 100 лайков,
7 репостов,
2440 просмотров.
7 репостов,
2440 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Сергей Загацкий
