Я очень люблю лес. Мои ранние годы тесно связаны с лесом, и пусть не самую большую, но важную часть детства я провела именно там.
В лес мы ездили с папой. Особенно часто мы бывали в одном месте, которое находилось в 3 часах езды на велосипеде от города: где-то посередине между Ангарском и Усолье-Сибирским. Там за длинной и грязкой речкой под названием Картагон друг за другом распологались два леса: Веселый и Заячий.
Эти названия мы с папой придумали сами, и на то были основания. Но сначала о том, почему лесов было два, а не один, хотя, конечно, отсутствовало такое специальное место, стоя на котором можно было бы сказать "вот тут заканчивается Веселый лес и начинается Заячий". Нет, не было такого места. Но все же между этими лесами были существенные отличия, и переходя из одного в другой, можно было незамедлительно уловить их.
Веселый лес располагался первым на нашем велосипедном пути. Это был не слишком густой хвойный лес, с молодыми деревьями. Солнечный свет буквально пронизывал все его пространство: сквозь редкие ветви сосен били лучи, обтекая стволы и эффектно падая на изумрудный мох. Все это дополняло разнообразие цветов (странные кукушкины сапожки, яркие жарки, пышный шиповник и пр.) и пение птиц, которые в каком-то удивительном количестве перелетали с ветки на ветку. Даже шорох крыльев можно было уловить. И паутина! Скольно там было паутины! Помню, как однажды, собирая грибы, я подняла голову, что позвать папу, и вдруг увидела, что я окружена паутиной! Сверху и по сторонам, от дерева до дерева - все пустые места были занавешаны тонкими паутиновыми занавесками, через которые как сквозь решето, просвечивало солнце, и вся поляна, на которой я стояла, была в причудливых солнечных узорах.
Лес был очень веселым. Я носилась по нему вместе с собакой Дымкой, отец тем временем, щуря взгляд, устраивал нам место, а смех громоздился между нами тремя без всякого участия. Даже собака смеялась. Только однажды мне удалось поплакать там. Больно хлестнула тонкая ветка по правому глазу. В первый момент я ничего не видела, потом зрение понемногу стало возвращаться, но с тех пор я бережно отношусь к своим глазам - боюсь ослепнуть.
Лес был очень веселым. Но грибов и ягод в нем было не так много, как в Заячем.
Заячий лес был более основательным. Нельзя сказать, что он был мрачным, но в нем чувствовалась какая-то сила. Деревья были высокие, мощные, с густыми ветками, и их было больше. Солнце не так фривольно раскидывало там свои лучи, и свет, проходящий сквозь ветки, приобретал слегка зеленоватый оттенок. Птицы почти все время молчали, но всегда попадались кукушки, которые однообразно и назойливо отбивали ритм. Время тянулось медленно, и хотелось лежать, отыскивая глазами небо, вдыхать затвердевший прохладный воздух. Хотелось копаться в кустах, срывая горстями крепкую бордовую брусничку. Бродить тоже хотелось: продираться сквозь колючий кустарник, по пути сшибать листья, рвать ягоды шиповника и отплевывать мелкие косточки.
Однажды мы с папой забрались куда-то глубоко, развели костерок и отдыхали, лениво болтая, как вдруг услышали яростный лай Дымки. Лай то отдалялся, то приближался - звонко и азартно разносился по лесу. Через минуту он оборвался, и Дымка появилась на поляне, неся в зубах огромного придушенного зайца.
Папа очень обрадовался: Дымка ведь лайка, охотница. Собака была возбуждена этой добычей: носилась кругами вокруг нас, гордо поглядывала на отца, задирала мокрый нос, в нетерпении повизгивала. Папа гладил ее, хвалил, обнимал. Я тоже была рада за Дыму, ведь ей нечасто удавалось поохотиться. Но зайца все же было жалко.
Да, зайца было жалко. В память о нем мы придумали имя этому лесу. Моего папы, как и Дымки, и того зайца, уже нет, но лес по-прежнему стоит где-то посередине между Ангарском и Усолье-Сибирским и хранит там мой детский смех и слезы, папин голос и Дымкин счастливый лай.
В лес мы ездили с папой. Особенно часто мы бывали в одном месте, которое находилось в 3 часах езды на велосипеде от города: где-то посередине между Ангарском и Усолье-Сибирским. Там за длинной и грязкой речкой под названием Картагон друг за другом распологались два леса: Веселый и Заячий.
Эти названия мы с папой придумали сами, и на то были основания. Но сначала о том, почему лесов было два, а не один, хотя, конечно, отсутствовало такое специальное место, стоя на котором можно было бы сказать "вот тут заканчивается Веселый лес и начинается Заячий". Нет, не было такого места. Но все же между этими лесами были существенные отличия, и переходя из одного в другой, можно было незамедлительно уловить их.
Веселый лес располагался первым на нашем велосипедном пути. Это был не слишком густой хвойный лес, с молодыми деревьями. Солнечный свет буквально пронизывал все его пространство: сквозь редкие ветви сосен били лучи, обтекая стволы и эффектно падая на изумрудный мох. Все это дополняло разнообразие цветов (странные кукушкины сапожки, яркие жарки, пышный шиповник и пр.) и пение птиц, которые в каком-то удивительном количестве перелетали с ветки на ветку. Даже шорох крыльев можно было уловить. И паутина! Скольно там было паутины! Помню, как однажды, собирая грибы, я подняла голову, что позвать папу, и вдруг увидела, что я окружена паутиной! Сверху и по сторонам, от дерева до дерева - все пустые места были занавешаны тонкими паутиновыми занавесками, через которые как сквозь решето, просвечивало солнце, и вся поляна, на которой я стояла, была в причудливых солнечных узорах.
Лес был очень веселым. Я носилась по нему вместе с собакой Дымкой, отец тем временем, щуря взгляд, устраивал нам место, а смех громоздился между нами тремя без всякого участия. Даже собака смеялась. Только однажды мне удалось поплакать там. Больно хлестнула тонкая ветка по правому глазу. В первый момент я ничего не видела, потом зрение понемногу стало возвращаться, но с тех пор я бережно отношусь к своим глазам - боюсь ослепнуть.
Лес был очень веселым. Но грибов и ягод в нем было не так много, как в Заячем.
Заячий лес был более основательным. Нельзя сказать, что он был мрачным, но в нем чувствовалась какая-то сила. Деревья были высокие, мощные, с густыми ветками, и их было больше. Солнце не так фривольно раскидывало там свои лучи, и свет, проходящий сквозь ветки, приобретал слегка зеленоватый оттенок. Птицы почти все время молчали, но всегда попадались кукушки, которые однообразно и назойливо отбивали ритм. Время тянулось медленно, и хотелось лежать, отыскивая глазами небо, вдыхать затвердевший прохладный воздух. Хотелось копаться в кустах, срывая горстями крепкую бордовую брусничку. Бродить тоже хотелось: продираться сквозь колючий кустарник, по пути сшибать листья, рвать ягоды шиповника и отплевывать мелкие косточки.
Однажды мы с папой забрались куда-то глубоко, развели костерок и отдыхали, лениво болтая, как вдруг услышали яростный лай Дымки. Лай то отдалялся, то приближался - звонко и азартно разносился по лесу. Через минуту он оборвался, и Дымка появилась на поляне, неся в зубах огромного придушенного зайца.
Папа очень обрадовался: Дымка ведь лайка, охотница. Собака была возбуждена этой добычей: носилась кругами вокруг нас, гордо поглядывала на отца, задирала мокрый нос, в нетерпении повизгивала. Папа гладил ее, хвалил, обнимал. Я тоже была рада за Дыму, ведь ей нечасто удавалось поохотиться. Но зайца все же было жалко.
Да, зайца было жалко. В память о нем мы придумали имя этому лесу. Моего папы, как и Дымки, и того зайца, уже нет, но лес по-прежнему стоит где-то посередине между Ангарском и Усолье-Сибирским и хранит там мой детский смех и слезы, папин голос и Дымкин счастливый лай.
I really love the forest. My early years are closely connected with the forest, and if not the biggest, but an important part of my childhood I spent there.
Dad and I went to the forest. Especially often we visited one place, which was 3 hours away by bike from the city: somewhere in the middle between Angarsk and Usolye-Sibirskiy. There, behind a long and muddy river called Cartagon, two forests were located one after another: Vesely and Zayachiy.
Dad and I came up with these names ourselves, and there were good reasons for that. But first, about why there were two forests, and not one, although, of course, there was no such special place, standing on which one could say "this is where the Merry Forest ends and the Hare begins." No, there was no such place. Nevertheless, there were significant differences between these forests, and passing from one to another, one could immediately catch them.
The cheerful forest was the first on our cycle path. It was not a very dense coniferous forest, with young trees. Sunlight literally penetrated all its space: rays beat through the rare branches of pine trees, flowing around the trunks and effectively falling on the emerald moss. All this was complemented by a variety of flowers (strange cuckoo boots, bright fries, lush rose hips, etc.) and the singing of birds that flew from branch to branch in some surprising amount. Even the rustle of wings could be heard. And the web! How many cobwebs were there! I remember how one day, while picking mushrooms, I raised my head to call my dad, and suddenly I saw that I was surrounded by cobwebs! Above and on the sides, from tree to tree, all the empty spaces were covered with thin cobweb curtains, through which the sun shone through like a sieve, and the whole clearing on which I stood was in bizarre sun patterns.
The forest was very funny. I ran along it along with the dog Dymka, while my father, squinting his eyes, arranged a place for us, and laughter piled up between the three of us without any participation. Even the dog was laughing. Only once did I manage to cry there. A thin branch whipped painfully across the right eye. At the first moment I did not see anything, then my vision began to return a little, but since then I have been careful with my eyes - I am afraid of going blind.
The forest was very funny. But there were not so many mushrooms and berries in it as in Hare.
The hare forest was more solid. It cannot be said that he was gloomy, but there was some strength in him. The trees were tall, powerful, with dense branches, and there were more of them. The sun was not so frivolously scattering its rays there, and the light passing through the branches acquired a slightly greenish tint. The birds were silent almost all the time, but they always came across cuckoos, which monotonously and annoyingly beat the rhythm. Time passed slowly, and I wanted to lie, looking for the sky with my eyes, inhale the hardened cool air. I wanted to dig in the bushes, picking handfuls of strong burgundy lingonberries. I also wanted to wander: to wade through thorny bushes, to knock off leaves on the way, to pick rose hips and spit out small bones.
Once my dad and I climbed somewhere deep, lit a fire and were resting, chatting lazily, when suddenly we heard the furious barking of Haze. Barking was moving away, then approaching - ringing and recklessly spreading through the forest. A minute later, he broke off, and Mist appeared in the clearing, carrying a huge strangled hare in his teeth.
Dad was very happy: Smoke is a husky, a hunter. The dog was excited by this prey: it ran in circles around us, proudly looked at its father, lifted its wet nose, and squealed impatiently. Dad stroked her, praised her, hugged her. I was also glad for Smoke, because she rarely managed to hunt. But the hare was still sorry.
Yes, it was a pity for the hare. In memory of him, we have invented a name for this forest. My dad, like Dymka, and that hare are no longer there, but the forest still stands somewhere in the middle between Angarsk and Usolye-Sibirskiy and keeps there my children's laughter and tears, my father's voice and Dymkin's happy barking.
Dad and I went to the forest. Especially often we visited one place, which was 3 hours away by bike from the city: somewhere in the middle between Angarsk and Usolye-Sibirskiy. There, behind a long and muddy river called Cartagon, two forests were located one after another: Vesely and Zayachiy.
Dad and I came up with these names ourselves, and there were good reasons for that. But first, about why there were two forests, and not one, although, of course, there was no such special place, standing on which one could say "this is where the Merry Forest ends and the Hare begins." No, there was no such place. Nevertheless, there were significant differences between these forests, and passing from one to another, one could immediately catch them.
The cheerful forest was the first on our cycle path. It was not a very dense coniferous forest, with young trees. Sunlight literally penetrated all its space: rays beat through the rare branches of pine trees, flowing around the trunks and effectively falling on the emerald moss. All this was complemented by a variety of flowers (strange cuckoo boots, bright fries, lush rose hips, etc.) and the singing of birds that flew from branch to branch in some surprising amount. Even the rustle of wings could be heard. And the web! How many cobwebs were there! I remember how one day, while picking mushrooms, I raised my head to call my dad, and suddenly I saw that I was surrounded by cobwebs! Above and on the sides, from tree to tree, all the empty spaces were covered with thin cobweb curtains, through which the sun shone through like a sieve, and the whole clearing on which I stood was in bizarre sun patterns.
The forest was very funny. I ran along it along with the dog Dymka, while my father, squinting his eyes, arranged a place for us, and laughter piled up between the three of us without any participation. Even the dog was laughing. Only once did I manage to cry there. A thin branch whipped painfully across the right eye. At the first moment I did not see anything, then my vision began to return a little, but since then I have been careful with my eyes - I am afraid of going blind.
The forest was very funny. But there were not so many mushrooms and berries in it as in Hare.
The hare forest was more solid. It cannot be said that he was gloomy, but there was some strength in him. The trees were tall, powerful, with dense branches, and there were more of them. The sun was not so frivolously scattering its rays there, and the light passing through the branches acquired a slightly greenish tint. The birds were silent almost all the time, but they always came across cuckoos, which monotonously and annoyingly beat the rhythm. Time passed slowly, and I wanted to lie, looking for the sky with my eyes, inhale the hardened cool air. I wanted to dig in the bushes, picking handfuls of strong burgundy lingonberries. I also wanted to wander: to wade through thorny bushes, to knock off leaves on the way, to pick rose hips and spit out small bones.
Once my dad and I climbed somewhere deep, lit a fire and were resting, chatting lazily, when suddenly we heard the furious barking of Haze. Barking was moving away, then approaching - ringing and recklessly spreading through the forest. A minute later, he broke off, and Mist appeared in the clearing, carrying a huge strangled hare in his teeth.
Dad was very happy: Smoke is a husky, a hunter. The dog was excited by this prey: it ran in circles around us, proudly looked at its father, lifted its wet nose, and squealed impatiently. Dad stroked her, praised her, hugged her. I was also glad for Smoke, because she rarely managed to hunt. But the hare was still sorry.
Yes, it was a pity for the hare. In memory of him, we have invented a name for this forest. My dad, like Dymka, and that hare are no longer there, but the forest still stands somewhere in the middle between Angarsk and Usolye-Sibirskiy and keeps there my children's laughter and tears, my father's voice and Dymkin's happy barking.
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Лена Савенко
