Ты хочешь, милый друг, узнать
Мои мечты, желанья, цели
И тихий глас простой свирели
С улыбкой дружества внимать.
Но можно ль резвому поэту,
Невольнику мечты младой,
В картине быстрой и живой
Изобразить в порядке свету
Все то, что в юности златой
Воображение мне кажет?
Теперь, когда в покое лень,
Укрыв меня в пустынну сень,
Своею цепью чувства вяжет,
И век мой тих, как ясный день,
Пустого неги украшенья
Не видя в хижине моей,
Смотрю с улыбкой сожаленья
На пышность бедных богачей
И, счастливый самим собою,
Не жажду горы серебра,
Не знаю завтра, ни вчера,
Доволен скромною судьбою
И думаю: «К чему певцам
Алмазы, яхонты, топазы,
Порфирные пустые вазы,
Драгие куклы по углам?
341
К чему им сукны Альбиона
И пышные чехлы Лиона
На модных креслах и столах,
И ложе шалевое в спальней?
Какая нужда в зеркалах?
Не лучше ли в деревне дальней,
Или в смиренном городке,
Вдали столиц, забот и грома,
Укрыться в мирном уголке,
С которым роскошь незнакома,
Где можно в праздник отдохнуть!»
О, если бы когда-нибудь
Сбылись поэта сновиденья!
Ужель отрад уединенья
Ему вкушать не суждено?
Мне видится мое селенье,
Мое Захарово; оно
С заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой: с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где вместе Флора и Помона
Цветы с плодами мне дарят,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона,
И глухо тополы шумят, —
Туда зарею поспешаю
С смиренным заступом в руках,
В лугах тропинку извиваю,
Тюльпан и розу поливаю —
И счастлив в утренних трудах;
Вот здесь под дубом наклоненным
С Горацием и Лафонтеном
В приятных погружен мечтах.
Вблизи ручей шумит и скачет,
И мчится в влажных берегах,
И светлый ток с досадой прячет
В соседних рощах и лугах.
Но вот уж полдень. В светлой зале
Весельем круглый стол накрыт;
342
Хлеб-соль на чистом покрывале,
Дымятся щи, вино в бокале,
И щука в скатерти лежит.
Соседи шумною толпою
Взошли, прервали тишину,
Садятся; чаш внимаем звону:
Все хвалят Вакха и Помону
И с ними красную весну...
Вот кабинет уединенный,
Где я, Москвою утомленный,
Вдали обманчивых красот,
Вдали нахмуренных забот
И той волшебницы лукавой,
Которая весь мир вертит,
В трубу немолчную гремит,
И — помнится — зовется Славой, —
Живу с природной простотой,
С философической забавой
И с музой резвой и младой...
Вот мой камин — под вечер темный,
Осенней бурною порой,
Люблю под сению укромной
Пред ним задумчиво мечтать,
Вольтера, Виланда читать,
Или в минуту вдохновенья
Небрежно стансы намарать
И жечь потом свои творенья...
Вот здесь... но быстро привиденья,
Родясь в волшебном фонаре,
На белом полотне мелькают;
Мечты находят, исчезают,
Как тень на утренней заре.
Меж тем как в келье молчаливой
Во плен отдался я мечтам,
Рукой беспечной и ленивой
Разбросив рифмы здесь и там,
Я слышу топот, слышу ржанье.
Блеснув узорным чепраком,
В блестящем ментии сиянье
Гусар промчался под окном...
343
И где вы, мирные картины
Прелестной сельской простоты?
Среди воинственной долины
Ношусь на крыльях я мечты,
Огни во стане догорают;
Меж них, окутанный плащом,
С седым, усатым казаком
Лежу — вдали штыки сверкают,
Лихие ржут, бразды кусают,
Да изредка грохочет гром,
Летя с высокого раската...
Трепещет бранью грудь моя
При блеске бранного булата,
Огнем пылает взор, — и я
Лечу на гибель супостата.
Мой конь в ряды врагов орлом
Несется с грозным седоком —
С размаха сыплются удары.
О вы, отеческие лары,
Спасите юношу в боях!
Там свищет саблей он зубчатой,
Там кивер зыблется пернатый;
С черкесской буркой на плечах
И молча преклонясь ко гриве,
Он мчит стрелой по скользкой ниве
С цыгарой дымною в зубах...
Но, лаврами побед увиты,
Бойцы из чаши мира пьют.
Военной славою забытый,
Спешу в смиренный свой приют;
Нашед на поле битв и чести
Одни болезни, костыли,
На век оставил саблю мести...
Уж вижу в сумрачной дали
Мой тесный домик, рощи темны,
Калитку, садик, ближний пруд,
И снова я, философ скромный,
Укрылся в милый мне приют
И, мир забыв и им забвенный,
Покой души вкушаю вновь...
344
Скажи, о сердцу друг бесценный,
Мечта ль и дружба и любовь?
Доселе в резвости беспечной
Брели по розам дни мои;
В невинной ясности серд
Мои мечты, желанья, цели
И тихий глас простой свирели
С улыбкой дружества внимать.
Но можно ль резвому поэту,
Невольнику мечты младой,
В картине быстрой и живой
Изобразить в порядке свету
Все то, что в юности златой
Воображение мне кажет?
Теперь, когда в покое лень,
Укрыв меня в пустынну сень,
Своею цепью чувства вяжет,
И век мой тих, как ясный день,
Пустого неги украшенья
Не видя в хижине моей,
Смотрю с улыбкой сожаленья
На пышность бедных богачей
И, счастливый самим собою,
Не жажду горы серебра,
Не знаю завтра, ни вчера,
Доволен скромною судьбою
И думаю: «К чему певцам
Алмазы, яхонты, топазы,
Порфирные пустые вазы,
Драгие куклы по углам?
341
К чему им сукны Альбиона
И пышные чехлы Лиона
На модных креслах и столах,
И ложе шалевое в спальней?
Какая нужда в зеркалах?
Не лучше ли в деревне дальней,
Или в смиренном городке,
Вдали столиц, забот и грома,
Укрыться в мирном уголке,
С которым роскошь незнакома,
Где можно в праздник отдохнуть!»
О, если бы когда-нибудь
Сбылись поэта сновиденья!
Ужель отрад уединенья
Ему вкушать не суждено?
Мне видится мое селенье,
Мое Захарово; оно
С заборами в реке волнистой,
С мостом и рощею тенистой
Зерцалом вод отражено.
На холме домик мой: с балкона
Могу сойти в веселый сад,
Где вместе Флора и Помона
Цветы с плодами мне дарят,
Где старых кленов темный ряд
Возносится до небосклона,
И глухо тополы шумят, —
Туда зарею поспешаю
С смиренным заступом в руках,
В лугах тропинку извиваю,
Тюльпан и розу поливаю —
И счастлив в утренних трудах;
Вот здесь под дубом наклоненным
С Горацием и Лафонтеном
В приятных погружен мечтах.
Вблизи ручей шумит и скачет,
И мчится в влажных берегах,
И светлый ток с досадой прячет
В соседних рощах и лугах.
Но вот уж полдень. В светлой зале
Весельем круглый стол накрыт;
342
Хлеб-соль на чистом покрывале,
Дымятся щи, вино в бокале,
И щука в скатерти лежит.
Соседи шумною толпою
Взошли, прервали тишину,
Садятся; чаш внимаем звону:
Все хвалят Вакха и Помону
И с ними красную весну...
Вот кабинет уединенный,
Где я, Москвою утомленный,
Вдали обманчивых красот,
Вдали нахмуренных забот
И той волшебницы лукавой,
Которая весь мир вертит,
В трубу немолчную гремит,
И — помнится — зовется Славой, —
Живу с природной простотой,
С философической забавой
И с музой резвой и младой...
Вот мой камин — под вечер темный,
Осенней бурною порой,
Люблю под сению укромной
Пред ним задумчиво мечтать,
Вольтера, Виланда читать,
Или в минуту вдохновенья
Небрежно стансы намарать
И жечь потом свои творенья...
Вот здесь... но быстро привиденья,
Родясь в волшебном фонаре,
На белом полотне мелькают;
Мечты находят, исчезают,
Как тень на утренней заре.
Меж тем как в келье молчаливой
Во плен отдался я мечтам,
Рукой беспечной и ленивой
Разбросив рифмы здесь и там,
Я слышу топот, слышу ржанье.
Блеснув узорным чепраком,
В блестящем ментии сиянье
Гусар промчался под окном...
343
И где вы, мирные картины
Прелестной сельской простоты?
Среди воинственной долины
Ношусь на крыльях я мечты,
Огни во стане догорают;
Меж них, окутанный плащом,
С седым, усатым казаком
Лежу — вдали штыки сверкают,
Лихие ржут, бразды кусают,
Да изредка грохочет гром,
Летя с высокого раската...
Трепещет бранью грудь моя
При блеске бранного булата,
Огнем пылает взор, — и я
Лечу на гибель супостата.
Мой конь в ряды врагов орлом
Несется с грозным седоком —
С размаха сыплются удары.
О вы, отеческие лары,
Спасите юношу в боях!
Там свищет саблей он зубчатой,
Там кивер зыблется пернатый;
С черкесской буркой на плечах
И молча преклонясь ко гриве,
Он мчит стрелой по скользкой ниве
С цыгарой дымною в зубах...
Но, лаврами побед увиты,
Бойцы из чаши мира пьют.
Военной славою забытый,
Спешу в смиренный свой приют;
Нашед на поле битв и чести
Одни болезни, костыли,
На век оставил саблю мести...
Уж вижу в сумрачной дали
Мой тесный домик, рощи темны,
Калитку, садик, ближний пруд,
И снова я, философ скромный,
Укрылся в милый мне приют
И, мир забыв и им забвенный,
Покой души вкушаю вновь...
344
Скажи, о сердцу друг бесценный,
Мечта ль и дружба и любовь?
Доселе в резвости беспечной
Брели по розам дни мои;
В невинной ясности серд
Do you want to know, dear friend
My dreams, desires, goals
And the quiet voice of a simple pipe
Listen with a smile of friendship.
But it is possible for a fast poet,
To the slave of a young dream,
In a picture fast and alive
Portray in order to light
All that is golden in youth
Does my imagination seem to me?
Now that laziness is at rest,
Covering me in the desert shade,
He knits with his chain of feelings,
And my age is quiet, like a clear day,
Empty bliss of decoration
Not seeing in my hut,
I look with a smile of regret
To the pomp of the poor rich
And, happy with himself,
I do not thirst for a mountain of silver
I don't know tomorrow or yesterday
Satisfied with a modest fate
And I think: “Why singers
Diamonds, yachts, topaz,
Porphyry empty vases
Drag dolls in the corners?
341
Why do they need the cloths of Albion
And the lush covers of Lyon
On fancy chairs and tables
And a shawl bed in the bedroom?
What is the need for mirrors?
Isn't it better in the far village
Or in a humble town
Away from capitals, worries and thunder,
Take refuge in a peaceful corner
With whom luxury is unfamiliar,
Where can you relax on holiday! "
Oh, if ever
The poet's dreams have come true!
The joy of solitude
Is he not destined to eat?
I see my village
My Zakharovo; it
With fences in the wavy river,
With a bridge and a shady grove
The mirror of the waters is reflected.
My house on the hill: from the balcony
I can go to the fun garden
Where are Flora and Pomona together
They give me flowers with fruits,
Where the old maple trees are dark
Ascends to the sky
And the poplars rustle dully, -
I hasten to dawn there
With a humble spade in hand
I wind a path in the meadows,
I water the tulip and the rose -
And happy in the morning labors;
Here under the leaning oak
With Horace and La Fontaine
In pleasant dreams.
Near the stream is noisy and galloping,
And rushes in wet shores
And the light current hides with annoyance
In the neighboring groves and meadows.
But now it’s noon. In a bright room
The round table is set with fun;
342
Bread and salt on a clean blanket
Steamed cabbage soup, wine in a glass,
And the pike is in the tablecloth.
Neighbors in a noisy crowd
Ascended, broke the silence,
They sit down; We listen to the chalice:
All Praise Bacchus and Pomona
And with them a red spring ...
Here is a secluded office,
Where am I, tired of Moscow,
Far away deceiving beauties
Away from frowned worries
And that wily sorceress
That the whole world turns
Thundering into the pipe,
And - I remember - it is called Glory, -
I live with natural simplicity
With philosophical fun
And with a frisky and young muse ...
Here is my fireplace - dark in the evening,
Autumn stormy times
I love under a secluded canopy
To dream thoughtfully before him,
Voltaire, Wieland read,
Or in a moment of inspiration
Casually stanzas to smear
And then burn your creations ...
Here ... but quickly ghosts,
Born in a magic lantern
They flash on a white canvas;
Dreams find, disappear
Like a shadow in the morning dawn.
While the silent cell
I surrendered myself to my dreams
With a careless and lazy hand
Scattering rhymes here and there
I hear a stomp, I hear a neigh.
Flashing a patterned saddlebag,
In a shining mentality, a radiance
The hussar rushed under the window ...
343
And where are you, peaceful pictures
Sweet rural simplicity?
Among the warlike valley
I fly on the wings of a dream
The fires in the camp are dying out;
Between them, wrapped in a cloak,
With a gray-haired, mustachioed Cossack
I lie - bayonets sparkle in the distance,
Dashing laugh, bite the reins,
Yes, sometimes thunder rumbles
Flying from a high roll ...
My chest trembles with abuse
With the shine of abusive damask steel,
The gaze blazes with fire - and I
I'm flying to the death of an adversary.
My horse is an eagle in the ranks of enemies
Rushing with a formidable rider -
The blows are pouring in.
Oh you, fatherly lares,
Save the young man in battles!
There he is whistling with a toothed saber,
There the feathered shako sways;
With a Circassian burka on the shoulders
And silently bowing to the mane,
He rushes an arrow through a slippery field
With a smoky gypsy in his teeth ...
But, laurels of victories are entwined,
Soldiers drink from the cup of the world.
Forgotten by military glory,
I hurry to my humble shelter;
Found on the battlefield and honor
Some diseases, crutches,
For a century left the sword of revenge ...
I can see in the gloomy distance
My cramped house, the groves are dark,
A gate, a garden, a nearby pond,
And again I, a humble philosopher,
I took refuge in my sweet shelter
And, having forgotten the world and forgotten by them,
I taste the peace of my soul again ...
344
Tell me, priceless friend of your heart,
Is it a dream and friendship and love?
Until now, in reckless agility
My days wandered through the roses;
In the innocent clarity of the heart
My dreams, desires, goals
And the quiet voice of a simple pipe
Listen with a smile of friendship.
But it is possible for a fast poet,
To the slave of a young dream,
In a picture fast and alive
Portray in order to light
All that is golden in youth
Does my imagination seem to me?
Now that laziness is at rest,
Covering me in the desert shade,
He knits with his chain of feelings,
And my age is quiet, like a clear day,
Empty bliss of decoration
Not seeing in my hut,
I look with a smile of regret
To the pomp of the poor rich
And, happy with himself,
I do not thirst for a mountain of silver
I don't know tomorrow or yesterday
Satisfied with a modest fate
And I think: “Why singers
Diamonds, yachts, topaz,
Porphyry empty vases
Drag dolls in the corners?
341
Why do they need the cloths of Albion
And the lush covers of Lyon
On fancy chairs and tables
And a shawl bed in the bedroom?
What is the need for mirrors?
Isn't it better in the far village
Or in a humble town
Away from capitals, worries and thunder,
Take refuge in a peaceful corner
With whom luxury is unfamiliar,
Where can you relax on holiday! "
Oh, if ever
The poet's dreams have come true!
The joy of solitude
Is he not destined to eat?
I see my village
My Zakharovo; it
With fences in the wavy river,
With a bridge and a shady grove
The mirror of the waters is reflected.
My house on the hill: from the balcony
I can go to the fun garden
Where are Flora and Pomona together
They give me flowers with fruits,
Where the old maple trees are dark
Ascends to the sky
And the poplars rustle dully, -
I hasten to dawn there
With a humble spade in hand
I wind a path in the meadows,
I water the tulip and the rose -
And happy in the morning labors;
Here under the leaning oak
With Horace and La Fontaine
In pleasant dreams.
Near the stream is noisy and galloping,
And rushes in wet shores
And the light current hides with annoyance
In the neighboring groves and meadows.
But now it’s noon. In a bright room
The round table is set with fun;
342
Bread and salt on a clean blanket
Steamed cabbage soup, wine in a glass,
And the pike is in the tablecloth.
Neighbors in a noisy crowd
Ascended, broke the silence,
They sit down; We listen to the chalice:
All Praise Bacchus and Pomona
And with them a red spring ...
Here is a secluded office,
Where am I, tired of Moscow,
Far away deceiving beauties
Away from frowned worries
And that wily sorceress
That the whole world turns
Thundering into the pipe,
And - I remember - it is called Glory, -
I live with natural simplicity
With philosophical fun
And with a frisky and young muse ...
Here is my fireplace - dark in the evening,
Autumn stormy times
I love under a secluded canopy
To dream thoughtfully before him,
Voltaire, Wieland read,
Or in a moment of inspiration
Casually stanzas to smear
And then burn your creations ...
Here ... but quickly ghosts,
Born in a magic lantern
They flash on a white canvas;
Dreams find, disappear
Like a shadow in the morning dawn.
While the silent cell
I surrendered myself to my dreams
With a careless and lazy hand
Scattering rhymes here and there
I hear a stomp, I hear a neigh.
Flashing a patterned saddlebag,
In a shining mentality, a radiance
The hussar rushed under the window ...
343
And where are you, peaceful pictures
Sweet rural simplicity?
Among the warlike valley
I fly on the wings of a dream
The fires in the camp are dying out;
Between them, wrapped in a cloak,
With a gray-haired, mustachioed Cossack
I lie - bayonets sparkle in the distance,
Dashing laugh, bite the reins,
Yes, sometimes thunder rumbles
Flying from a high roll ...
My chest trembles with abuse
With the shine of abusive damask steel,
The gaze blazes with fire - and I
I'm flying to the death of an adversary.
My horse is an eagle in the ranks of enemies
Rushing with a formidable rider -
The blows are pouring in.
Oh you, fatherly lares,
Save the young man in battles!
There he is whistling with a toothed saber,
There the feathered shako sways;
With a Circassian burka on the shoulders
And silently bowing to the mane,
He rushes an arrow through a slippery field
With a smoky gypsy in his teeth ...
But, laurels of victories are entwined,
Soldiers drink from the cup of the world.
Forgotten by military glory,
I hurry to my humble shelter;
Found on the battlefield and honor
Some diseases, crutches,
For a century left the sword of revenge ...
I can see in the gloomy distance
My cramped house, the groves are dark,
A gate, a garden, a nearby pond,
And again I, a humble philosopher,
I took refuge in my sweet shelter
And, having forgotten the world and forgotten by them,
I taste the peace of my soul again ...
344
Tell me, priceless friend of your heart,
Is it a dream and friendship and love?
Until now, in reckless agility
My days wandered through the roses;
In the innocent clarity of the heart
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Сергей Усатов
