...Припоминаю теперь, с каким жадным интересом я стал следить тогда за ихнею жизнью; такого интереса прежде не бывало. Я с нетерпением и с бранью ждал иногда Колю, когда сам становился так болен, что не мог выходить из комнаты. Я до того вникал во все мелочи, интересовался всякими слухами, что, кажется, сделался сплетником.
Я не понимал, например, как эти люди, имея столько жизни, не умеют сделаться богачами (впрочем, не понимаю и теперь). Я знал одного бедняка, про которого мне потом рассказывали, что он умер с голоду, и, помню, это вывело меня из себя: если бы можно было этого бедняка оживить, я бы, кажется, казнил его. Мне иногда становилось легче на целые недели, и я мог выходить на улицу; но улица стала наконец производить во мне такое озлобление, что я по целым дням нарочно сидел взаперти, хотя и мог выходить, как и все.
Я не мог выносить этого шныряющего, суетящегося, вечно озабоченного, угрюмого и встревоженного народа, который сновал около меня по тротуарам. К чему их вечная печаль, вечная их тревога и суета; вечная угрюмая злость их (потому что они злы, злы, злы)? Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по шестидесяти лет жизни? Зачем Зарницын допустил себя умереть с голоду, имея у себя шестьдесят лет впереди? И каждый-то показывает свое рубище, свои рабочие руки, злится и кричит: "Мы работаем как волы, мы трудимся, мы голодны как собаки и бедны! Другие не работают и не трудятся, а они богаты!" (Вечный припев!).
Рядом с ними бегает и суетится с утра до ночи какой-нибудь несчастный сморчок "из благородных", Иван Фомич Суриков, -- в нашем доме, над нами живет, -- вечно с продранными локтями, с обсыпавшимися пуговицами, у разных людей на посылках, по чьим-нибудь поручениям, да еще с утра до ночи. Разговоритесь с ним: "Беден, нищ и убог, умерла жена, лекарства купить было не на что, а зимой заморозили ребенка; старшая дочь на содержанье пошла..." -- вечно хнычет, вечно плачется!
О, никакой, никакой во мне не было жалости к этим дуракам, ни теперь, ни прежде, -- я с гордостью это говорю! Зачем же он сам не Ротшильд? Кто виноват, что у него нет миллионов, как у Ротшильда, что у него нет горы золотых империалов и наполеондоров, такой горы, такой точно высокой горы, как на масленице под балаганами! Коли он живет, стало быть, всё в его власти! Кто виноват, что он этого не понимает?
О, теперь мне уже всё равно, теперь уже мне некогда злиться, но тогда, тогда, повторяю, я буквально грыз по ночам мою подушку и рвал мое одеяло от бешенства.
О, как я мечтал тогда, как желал, как нарочно желал, чтобы меня, восемнадцатилетнего, едва одетого, едва прикрытого, выгнали вдруг на улицу и оставили совершенно одного, без квартиры, без работы, без куска хлеба, без родственников, без единого знакомого человека в огромнейшем городе, голодного, прибитого (тем лучше!), но здорового, и тут-то бы я показал...
Я не понимал, например, как эти люди, имея столько жизни, не умеют сделаться богачами (впрочем, не понимаю и теперь). Я знал одного бедняка, про которого мне потом рассказывали, что он умер с голоду, и, помню, это вывело меня из себя: если бы можно было этого бедняка оживить, я бы, кажется, казнил его. Мне иногда становилось легче на целые недели, и я мог выходить на улицу; но улица стала наконец производить во мне такое озлобление, что я по целым дням нарочно сидел взаперти, хотя и мог выходить, как и все.
Я не мог выносить этого шныряющего, суетящегося, вечно озабоченного, угрюмого и встревоженного народа, который сновал около меня по тротуарам. К чему их вечная печаль, вечная их тревога и суета; вечная угрюмая злость их (потому что они злы, злы, злы)? Кто виноват, что они несчастны и не умеют жить, имея впереди по шестидесяти лет жизни? Зачем Зарницын допустил себя умереть с голоду, имея у себя шестьдесят лет впереди? И каждый-то показывает свое рубище, свои рабочие руки, злится и кричит: "Мы работаем как волы, мы трудимся, мы голодны как собаки и бедны! Другие не работают и не трудятся, а они богаты!" (Вечный припев!).
Рядом с ними бегает и суетится с утра до ночи какой-нибудь несчастный сморчок "из благородных", Иван Фомич Суриков, -- в нашем доме, над нами живет, -- вечно с продранными локтями, с обсыпавшимися пуговицами, у разных людей на посылках, по чьим-нибудь поручениям, да еще с утра до ночи. Разговоритесь с ним: "Беден, нищ и убог, умерла жена, лекарства купить было не на что, а зимой заморозили ребенка; старшая дочь на содержанье пошла..." -- вечно хнычет, вечно плачется!
О, никакой, никакой во мне не было жалости к этим дуракам, ни теперь, ни прежде, -- я с гордостью это говорю! Зачем же он сам не Ротшильд? Кто виноват, что у него нет миллионов, как у Ротшильда, что у него нет горы золотых империалов и наполеондоров, такой горы, такой точно высокой горы, как на масленице под балаганами! Коли он живет, стало быть, всё в его власти! Кто виноват, что он этого не понимает?
О, теперь мне уже всё равно, теперь уже мне некогда злиться, но тогда, тогда, повторяю, я буквально грыз по ночам мою подушку и рвал мое одеяло от бешенства.
О, как я мечтал тогда, как желал, как нарочно желал, чтобы меня, восемнадцатилетнего, едва одетого, едва прикрытого, выгнали вдруг на улицу и оставили совершенно одного, без квартиры, без работы, без куска хлеба, без родственников, без единого знакомого человека в огромнейшем городе, голодного, прибитого (тем лучше!), но здорового, и тут-то бы я показал...
... I now remember with what eager interest I then began to follow their lives; there was no such interest before. Sometimes I waited impatiently and with abuse for Kolya, when I myself became so ill that I could not leave the room. I was so into all the little things, I was interested in all sorts of rumors, that I seem to have become a gossip.
I did not understand, for example, how these people, having so much life, did not know how to become rich (however, I don’t understand even now). I knew one poor man, about whom I was later told that he died of hunger, and, I remember, it pissed me off: if it were possible to revive this poor man, I would seem to have executed him. Sometimes I felt better for whole weeks, and I could go out; but the street finally began to generate such anger in me that I was deliberately locked up all day long, although I could go out like everyone else.
I could not bear this darting, fussing, eternally anxious, gloomy and anxious people who scurried about me on the sidewalks. Why their eternal sadness, their eternal anxiety and vanity; their eternal gloomy anger (because they are evil, evil, evil)? Who is to blame that they are unhappy and do not know how to live, having sixty years of life ahead? Why did Zarnitsyn allow himself to die of hunger, having sixty years ahead of him? And each one shows his rags, his working hands, gets angry and shouts: "We work like oxen, we work, we are hungry like dogs and poor! Others do not work and do not work, but they are rich!" (Eternal Chorus!).
Next to them, some unfortunate morel "from the noble", Ivan Fomich Surikov, runs and fusses from morning to night, - in our house, lives above us, - always with ripped elbows, with sprinkled buttons, with different people on parcels , on someone's instructions, and even from morning to night. Talk to him: "Poor, poor and wretched, his wife died, there was nothing to buy medicine, and in the winter they froze the child; the eldest daughter went to support ..." - she always whines, always cries!
Oh, there was no, no pity in me for these fools, neither now nor before - I say this with pride! Why isn't he himself a Rothschild? Who is to blame that he does not have millions, like Rothschild, that he does not have a mountain of golden imperials and napoleons, such a mountain, such a high mountain as at Shrovetide under the booths! If he lives, then everything is in his power! Who is to blame for not understanding this?
Oh, now I don't care, now I have no time to get angry, but then, then, I repeat, I literally gnawed at my pillow at night and tore my blanket out of rage.
Oh, how I dreamed then, how I wanted, how I deliberately wanted, that I, an eighteen-year-old, barely dressed, barely covered, would suddenly be kicked out into the street and left completely alone, without an apartment, without a job, without a piece of bread, without relatives, without a single acquaintance a man in a huge city, hungry, nailed (all the better!), but healthy, and then I would show ...
I did not understand, for example, how these people, having so much life, did not know how to become rich (however, I don’t understand even now). I knew one poor man, about whom I was later told that he died of hunger, and, I remember, it pissed me off: if it were possible to revive this poor man, I would seem to have executed him. Sometimes I felt better for whole weeks, and I could go out; but the street finally began to generate such anger in me that I was deliberately locked up all day long, although I could go out like everyone else.
I could not bear this darting, fussing, eternally anxious, gloomy and anxious people who scurried about me on the sidewalks. Why their eternal sadness, their eternal anxiety and vanity; their eternal gloomy anger (because they are evil, evil, evil)? Who is to blame that they are unhappy and do not know how to live, having sixty years of life ahead? Why did Zarnitsyn allow himself to die of hunger, having sixty years ahead of him? And each one shows his rags, his working hands, gets angry and shouts: "We work like oxen, we work, we are hungry like dogs and poor! Others do not work and do not work, but they are rich!" (Eternal Chorus!).
Next to them, some unfortunate morel "from the noble", Ivan Fomich Surikov, runs and fusses from morning to night, - in our house, lives above us, - always with ripped elbows, with sprinkled buttons, with different people on parcels , on someone's instructions, and even from morning to night. Talk to him: "Poor, poor and wretched, his wife died, there was nothing to buy medicine, and in the winter they froze the child; the eldest daughter went to support ..." - she always whines, always cries!
Oh, there was no, no pity in me for these fools, neither now nor before - I say this with pride! Why isn't he himself a Rothschild? Who is to blame that he does not have millions, like Rothschild, that he does not have a mountain of golden imperials and napoleons, such a mountain, such a high mountain as at Shrovetide under the booths! If he lives, then everything is in his power! Who is to blame for not understanding this?
Oh, now I don't care, now I have no time to get angry, but then, then, I repeat, I literally gnawed at my pillow at night and tore my blanket out of rage.
Oh, how I dreamed then, how I wanted, how I deliberately wanted, that I, an eighteen-year-old, barely dressed, barely covered, would suddenly be kicked out into the street and left completely alone, without an apartment, without a job, without a piece of bread, without relatives, without a single acquaintance a man in a huge city, hungry, nailed (all the better!), but healthy, and then I would show ...
У записи 18 лайков,
3 репостов.
3 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Полина Алексеева
