Мне чудится в Рождественское утро
мой легкий, мой воздушный Петербург...
Я странствую по набережной... Солнце
взошло туманной розой. Пухлым слоем
снег тянется по выпуклым перилам.
И рысаки под сетками цветными
проносятся, как сказочные птицы;
а вдалеке, за ширью снежной, тают
в лазури сизой розовые струи
над кровлями; как призрак золотистый,
мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:
сперва дымок, потом раскат звенящий);
и на снегу зеленой бирюзою
горят квадраты вырезанных льдин.
Приземистый вагончик темно-синий,
пером скользя по проволоке тонкой,
через Неву пушистую по рельсам
игрушечным бежит себе; а рядом
расчищенная искрится дорожка
меж елочек, повоткнутых в сугробы:
бывало, сядешь в кресло на сосновых
полозьях -- парень в желтых рукавицах
за спинку хвать, -- и вот по голубому
гудящему ледку толкает, крепко
отбрасывая ноги, косо ставя
ножи коньков, веревкой кое-как
прикрученные к валенкам, тупые,
такие же, как в пушкинские зимы...
Я странствую по городу родному,
по улицам таинственно-широким,
гляжу с мостов на белые каналы,
на пристани и рыбные садки.
Катки, катки -- на Мойке, на Фонтанке,
в Юсуповском серебряном раю:
кто учится, смешно раскинув руки,
кто плавные описывает дуги,
и бегуны в рейтузах шерстяных
гоняются по кругу, перегнувшись,
сжав за спиной футляр от этих длинных
коньков своих, сверкающих, как бритвы,
по звучному лоснящемуся льду.
А в городском саду -- моем любимом, --
между Невой и дымчатым собором,
сияющие, легкие виденья
сквозных ветвей склоняются над снегом,
над будками, над каменным верблюдом
Пржевальского, над скованным бассейном, --
и дети с гор катаются, гремят,
ложась ничком на бархатные санки.
Я помню все: Сенат охряный, тумбы
и цепи их чугунные вокруг
седой скалы, откуда рвется в небо
крутой восторг зеленоватой бронзы.
А там, вдали, над сетью серебристой,
над кружевами дивными деревьев --
там величаво плавает в лазури
морозом очарованный Исакий:
воздушный луч -- на куполе туманном,
по дернутые инеем колонны...
Мой девственный, мой призрачный!.. Навеки
в душе моей, как чудо, сохранится
твой легкий лик, твой воздух несравненный,
твои сады, и дали, и каналы,
твоя зима, высокая, как сон
о стройности нездешней...
Ты растаял,
ты отлетел, а я влачу виденья
в иных краях -- на площадях зеркальных,
на палубах скользящих... Трудно мне...
Но иногда во сне я слышу звуки
далекие, я слышу, как в раю
о Петербурге Пушкин ясноглазый
беседует с другим поэтом, поздно
пришедшим в мир и скорбно отошедшим,
любившим город свой непостижимый
рыдающей и реющей любовью...
И слышу я, как Пушкин вспоминает
все мелочи крылатые, оттенки
и отзвуки: "Я помню, -- говорит, --
летучий снег, и Летний сад, и лепет
Олениной... Я помню, как, женатый,
я возвращался с медленных балов
в карете дребезжащей по Мильонной,
и радуги по стеклам проходили;
но, веришь ли, всего живее помню
тот легкий мост, где встретил я Данзаса
в январский день, пред самою дуэлью..."
<Берлин, не позднее 14 января 1923>
Владимир Набоков
мой легкий, мой воздушный Петербург...
Я странствую по набережной... Солнце
взошло туманной розой. Пухлым слоем
снег тянется по выпуклым перилам.
И рысаки под сетками цветными
проносятся, как сказочные птицы;
а вдалеке, за ширью снежной, тают
в лазури сизой розовые струи
над кровлями; как призрак золотистый,
мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:
сперва дымок, потом раскат звенящий);
и на снегу зеленой бирюзою
горят квадраты вырезанных льдин.
Приземистый вагончик темно-синий,
пером скользя по проволоке тонкой,
через Неву пушистую по рельсам
игрушечным бежит себе; а рядом
расчищенная искрится дорожка
меж елочек, повоткнутых в сугробы:
бывало, сядешь в кресло на сосновых
полозьях -- парень в желтых рукавицах
за спинку хвать, -- и вот по голубому
гудящему ледку толкает, крепко
отбрасывая ноги, косо ставя
ножи коньков, веревкой кое-как
прикрученные к валенкам, тупые,
такие же, как в пушкинские зимы...
Я странствую по городу родному,
по улицам таинственно-широким,
гляжу с мостов на белые каналы,
на пристани и рыбные садки.
Катки, катки -- на Мойке, на Фонтанке,
в Юсуповском серебряном раю:
кто учится, смешно раскинув руки,
кто плавные описывает дуги,
и бегуны в рейтузах шерстяных
гоняются по кругу, перегнувшись,
сжав за спиной футляр от этих длинных
коньков своих, сверкающих, как бритвы,
по звучному лоснящемуся льду.
А в городском саду -- моем любимом, --
между Невой и дымчатым собором,
сияющие, легкие виденья
сквозных ветвей склоняются над снегом,
над будками, над каменным верблюдом
Пржевальского, над скованным бассейном, --
и дети с гор катаются, гремят,
ложась ничком на бархатные санки.
Я помню все: Сенат охряный, тумбы
и цепи их чугунные вокруг
седой скалы, откуда рвется в небо
крутой восторг зеленоватой бронзы.
А там, вдали, над сетью серебристой,
над кружевами дивными деревьев --
там величаво плавает в лазури
морозом очарованный Исакий:
воздушный луч -- на куполе туманном,
по дернутые инеем колонны...
Мой девственный, мой призрачный!.. Навеки
в душе моей, как чудо, сохранится
твой легкий лик, твой воздух несравненный,
твои сады, и дали, и каналы,
твоя зима, высокая, как сон
о стройности нездешней...
Ты растаял,
ты отлетел, а я влачу виденья
в иных краях -- на площадях зеркальных,
на палубах скользящих... Трудно мне...
Но иногда во сне я слышу звуки
далекие, я слышу, как в раю
о Петербурге Пушкин ясноглазый
беседует с другим поэтом, поздно
пришедшим в мир и скорбно отошедшим,
любившим город свой непостижимый
рыдающей и реющей любовью...
И слышу я, как Пушкин вспоминает
все мелочи крылатые, оттенки
и отзвуки: "Я помню, -- говорит, --
летучий снег, и Летний сад, и лепет
Олениной... Я помню, как, женатый,
я возвращался с медленных балов
в карете дребезжащей по Мильонной,
и радуги по стеклам проходили;
но, веришь ли, всего живее помню
тот легкий мост, где встретил я Данзаса
в январский день, пред самою дуэлью..."
<Берлин, не позднее 14 января 1923>
Владимир Набоков
It seems to me on Christmas morning
my light, my airy Petersburg ...
I wander along the embankment ... the sun
rose as a misty rose. Plump layer
snow stretches along the convex railing.
And the trotters under the colored nets
rush like fabulous birds;
and in the distance, beyond the snowy expanse, they melt
in azure blue pink jets
over roofs; like a golden ghost,
the fortress flickers (a cannon thumps at noon:
first smoke, then a ringing roll);
and green turquoise on the snow
the squares of cut ice floes are burning.
The squat trailer is dark blue,
with a pen gliding along a thin wire,
across the fluffy Neva along the rails
a toy-like running to himself; and next
cleared sparkling path
between the Christmas trees, turned into the drifts:
used to sit in a chair on the pine
runners - guy in yellow mittens
grab the back - and now in blue
pushes the buzzing ice, hard
throwing back his legs, putting
skate knives, rope somehow
bolted to felt boots, stupid,
the same as in Pushkin winters ...
I wander around my native city,
through the mysteriously wide streets,
I look from bridges to white canals,
at the pier and fish pans.
Skating rinks, skating rinks - on the Moika, on the Fontanka,
in the Yusupov silver paradise:
who learns with their arms outstretched funny,
who describes smooth arcs,
and runners in woolen leggings
chasing in a circle, bending over,
clutching a case from these long
their skates, sparkling like razors,
on the sonorous glossy ice.
And in the city garden - my beloved -
between the Neva and the smoky cathedral,
shining, light visions
through branches bend over the snow,
over the booths, over the stone camel
Przhevalsky, over the shackled pool, -
and children from the mountains ride, thunder,
lying prone on a velvet sled.
I remember everything: the Senate is ocher, pedestals
and their cast-iron chains around
gray-haired rocks, from where it breaks into the sky
cool greenish bronze delight.
And there, in the distance, above the silvery net,
over the lace of wondrous trees -
there it floats majestically in azure
Isaky, charmed by frost:
an air ray - on a foggy dome,
on the columns tugged with frost ...
My virgin, my ghostly! .. Forever
in my soul, like a miracle, will remain
your light face, your air is incomparable,
your gardens, and gave, and channels,
your winter, high as a dream
about the harmony of the alien ...
You melted away
you flew away, and I drag visions
in other parts - on the squares of mirrors,
on decks sliding ... It's hard for me ...
But sometimes in my sleep I hear sounds
distant, I can hear it in paradise
about Petersburg Pushkin clear-eyed
talking to another poet, late
who came into the world and departed mournfully,
who loved their incomprehensible city
sobbing and soaring love ...
And I can hear Pushkin remember
all the little things are winged, shades
and echoes: "I remember, - he says, -
flying snow, and the Summer Garden, and babbling
Olenina ... I remember how, married,
I was returning from slow balls
in a carriage rattling along Millionnaya,
and rainbows passed on the glass;
but believe me, I remember most vividly
that light bridge where I met Danzas
on a January day, before the very duel ... "
<Berlin, no later than January 14, 1923>
Vladimir Nabokov
my light, my airy Petersburg ...
I wander along the embankment ... the sun
rose as a misty rose. Plump layer
snow stretches along the convex railing.
And the trotters under the colored nets
rush like fabulous birds;
and in the distance, beyond the snowy expanse, they melt
in azure blue pink jets
over roofs; like a golden ghost,
the fortress flickers (a cannon thumps at noon:
first smoke, then a ringing roll);
and green turquoise on the snow
the squares of cut ice floes are burning.
The squat trailer is dark blue,
with a pen gliding along a thin wire,
across the fluffy Neva along the rails
a toy-like running to himself; and next
cleared sparkling path
between the Christmas trees, turned into the drifts:
used to sit in a chair on the pine
runners - guy in yellow mittens
grab the back - and now in blue
pushes the buzzing ice, hard
throwing back his legs, putting
skate knives, rope somehow
bolted to felt boots, stupid,
the same as in Pushkin winters ...
I wander around my native city,
through the mysteriously wide streets,
I look from bridges to white canals,
at the pier and fish pans.
Skating rinks, skating rinks - on the Moika, on the Fontanka,
in the Yusupov silver paradise:
who learns with their arms outstretched funny,
who describes smooth arcs,
and runners in woolen leggings
chasing in a circle, bending over,
clutching a case from these long
their skates, sparkling like razors,
on the sonorous glossy ice.
And in the city garden - my beloved -
between the Neva and the smoky cathedral,
shining, light visions
through branches bend over the snow,
over the booths, over the stone camel
Przhevalsky, over the shackled pool, -
and children from the mountains ride, thunder,
lying prone on a velvet sled.
I remember everything: the Senate is ocher, pedestals
and their cast-iron chains around
gray-haired rocks, from where it breaks into the sky
cool greenish bronze delight.
And there, in the distance, above the silvery net,
over the lace of wondrous trees -
there it floats majestically in azure
Isaky, charmed by frost:
an air ray - on a foggy dome,
on the columns tugged with frost ...
My virgin, my ghostly! .. Forever
in my soul, like a miracle, will remain
your light face, your air is incomparable,
your gardens, and gave, and channels,
your winter, high as a dream
about the harmony of the alien ...
You melted away
you flew away, and I drag visions
in other parts - on the squares of mirrors,
on decks sliding ... It's hard for me ...
But sometimes in my sleep I hear sounds
distant, I can hear it in paradise
about Petersburg Pushkin clear-eyed
talking to another poet, late
who came into the world and departed mournfully,
who loved their incomprehensible city
sobbing and soaring love ...
And I can hear Pushkin remember
all the little things are winged, shades
and echoes: "I remember, - he says, -
flying snow, and the Summer Garden, and babbling
Olenina ... I remember how, married,
I was returning from slow balls
in a carriage rattling along Millionnaya,
and rainbows passed on the glass;
but believe me, I remember most vividly
that light bridge where I met Danzas
on a January day, before the very duel ... "
<Berlin, no later than January 14, 1923>
Vladimir Nabokov
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Ольга Семичева оставил(а) запись на стене пользователя Катя Свистунова