Сараи и летние сельские дни, те места, где мы вместе сидели, — все осталось теперь в несуществующем мире, в мире, которого нет. От меня отсекли мое прошлое. К нему сбежались. Его отнесли в палатку какую-то, люди в ботфортах, люди в пробковых шлемах: он умер среди чужих. Одиночество и молчанье часто его окружали. Он часто меня бросал. Но зато возвращался, и: “Это же он!” — я говорил тогда.
Женщины шаркают мимо окна, будто улица и не расселась пропастью; будто и нет этого дерева со стылыми листьями, мимо которого нам не пройти. О! Так поделом же нам, поделом, раз спотыкаемся о какую-то чушь. Как мы жалки, когда шаркаем мимо, закрыв глаза. Но зачем мне смиряться? Зачем через силу отрывать от ступеньки ногу и подниматься по лестнице? Так и стою; и держу эту телеграмму. Прошлое, летние дни, места, где мы вместе сидели, — все уносится прочь, как жженая, в красных глазках бумага. И к чему теперь все начинать сызнова? К чему болтать, есть, сходиться по-другому, с другими? С этой минуты я одинок. Больше меня никто не будет знать. У меня есть три письма. “Мне тут с одним полковником еще мяч погонять, значит, пока все” — так кончает он нашу дружбу, пробивая плечом дорогу в толпе, помахав рукой. Этот фарс не стоит более торжественных церемоний. Ах, да ведь крикни кто-то: “Постой”; подтяни на три дырочки туже подпругу — и он, поди, пятьдесят лет бы отстаивал справедливость, сидел в суде, один скакал во главе войска, разоблачал бы мерзкую тиранию и возвратился бы к нам.
Нет, это насмешка злая, кознодейство каких-то сил. Кто-то у нас за спиной корчит рожи. Тот паренек чуть не свалился, вскакивая на подножку омнибуса. Персивал упал; разбился; похоронен; а я смотрю, как люди проходят; тискают поручни омнибусов; в решимости сохранить свою жизнь.
Я не хочу отрывать от ступеньки ногу, подниматься по лестнице. Постою минутку перед этим неумолимым деревом, один на один с человеком, которому перерезали горло, пока кухарка возится внизу с вьюшкой. Я не хочу подниматься по лестнице. Все мы обречены. Женщины шаркают мимо с кошелками. Люди идут, идут. Но ты не станешь разбивать мое сердце. Ведь только на этот миг, один-единственный миг — мы вместе. Я тебя прижимаю к груди. Пожирай меня, боль. Терзай своими когтями. Рви на части. Я плачу, я плачу.
Вирджиния Вульф. Волны
Отняли.
Женщины шаркают мимо окна, будто улица и не расселась пропастью; будто и нет этого дерева со стылыми листьями, мимо которого нам не пройти. О! Так поделом же нам, поделом, раз спотыкаемся о какую-то чушь. Как мы жалки, когда шаркаем мимо, закрыв глаза. Но зачем мне смиряться? Зачем через силу отрывать от ступеньки ногу и подниматься по лестнице? Так и стою; и держу эту телеграмму. Прошлое, летние дни, места, где мы вместе сидели, — все уносится прочь, как жженая, в красных глазках бумага. И к чему теперь все начинать сызнова? К чему болтать, есть, сходиться по-другому, с другими? С этой минуты я одинок. Больше меня никто не будет знать. У меня есть три письма. “Мне тут с одним полковником еще мяч погонять, значит, пока все” — так кончает он нашу дружбу, пробивая плечом дорогу в толпе, помахав рукой. Этот фарс не стоит более торжественных церемоний. Ах, да ведь крикни кто-то: “Постой”; подтяни на три дырочки туже подпругу — и он, поди, пятьдесят лет бы отстаивал справедливость, сидел в суде, один скакал во главе войска, разоблачал бы мерзкую тиранию и возвратился бы к нам.
Нет, это насмешка злая, кознодейство каких-то сил. Кто-то у нас за спиной корчит рожи. Тот паренек чуть не свалился, вскакивая на подножку омнибуса. Персивал упал; разбился; похоронен; а я смотрю, как люди проходят; тискают поручни омнибусов; в решимости сохранить свою жизнь.
Я не хочу отрывать от ступеньки ногу, подниматься по лестнице. Постою минутку перед этим неумолимым деревом, один на один с человеком, которому перерезали горло, пока кухарка возится внизу с вьюшкой. Я не хочу подниматься по лестнице. Все мы обречены. Женщины шаркают мимо с кошелками. Люди идут, идут. Но ты не станешь разбивать мое сердце. Ведь только на этот миг, один-единственный миг — мы вместе. Я тебя прижимаю к груди. Пожирай меня, боль. Терзай своими когтями. Рви на части. Я плачу, я плачу.
Вирджиния Вульф. Волны
Отняли.
Sheds and summer days in the countryside, the places where we sat together - everything now remains in a non-existent world, in a world that does not exist. My past was cut off from me. They ran to him. They carried him to a tent of some kind, people in jackboots, people in cork helmets: he died among strangers. Loneliness and silence often surrounded him. He often dumped me. But he returned, and: "It's him!" - I said then.
The women shuffle past the window, as if the street had not yet settled into an abyss; as if there is no tree with chilly leaves, past which we cannot pass. ABOUT! So we rightly, rightly, once we stumble over some nonsense. How pathetic we are when we shuffle past with our eyes closed. But why should I humble myself? Why forcefully tear off your foot from the step and climb the stairs? So I stand; and I keep this telegram. The past, summer days, the places where we sat together - everything is carried away like burnt paper with red eyes. And why start all over again now? Why talk, eat, converge differently, with others? From now on I am alone. Nobody else will know me. I have three letters. “I’m still here with a colonel to play the ball, so that’s all for now” - this is how he ends our friendship, punching his way through the crowd with his shoulder, waving his hand. This farce is not worth the more solemn ceremony. Oh, why, shout someone: "Wait"; pull the girth up three holes tighter - and he would have defended justice for fifty years, sat in court, rode alone at the head of the army, exposed the vile tyranny and would have returned to us.
No, this is an evil mockery, an intrigue of some forces. Someone is making faces behind us. That kid almost fell, jumping on the omnibus step. Percival fell; crashed; buried; and I watch how people pass; gripping the handrails of omnibuses; determined to keep my life.
I don't want to take my foot off the step, climb the stairs. I stand for a moment in front of this unforgiving tree, face to face with the man who had his throat cut, while the cook fiddles with the view downstairs. I don't want to climb the stairs. We are all doomed. Women shuffle past with purses. People are walking, walking. But you won't break my heart. After all, only for this moment, one single moment - we are together. I hug you to my chest. Devour me, pain. Torment with your claws. Tear it apart. I cry, I cry.
Virginia Woolf. Waves
They took it away.
The women shuffle past the window, as if the street had not yet settled into an abyss; as if there is no tree with chilly leaves, past which we cannot pass. ABOUT! So we rightly, rightly, once we stumble over some nonsense. How pathetic we are when we shuffle past with our eyes closed. But why should I humble myself? Why forcefully tear off your foot from the step and climb the stairs? So I stand; and I keep this telegram. The past, summer days, the places where we sat together - everything is carried away like burnt paper with red eyes. And why start all over again now? Why talk, eat, converge differently, with others? From now on I am alone. Nobody else will know me. I have three letters. “I’m still here with a colonel to play the ball, so that’s all for now” - this is how he ends our friendship, punching his way through the crowd with his shoulder, waving his hand. This farce is not worth the more solemn ceremony. Oh, why, shout someone: "Wait"; pull the girth up three holes tighter - and he would have defended justice for fifty years, sat in court, rode alone at the head of the army, exposed the vile tyranny and would have returned to us.
No, this is an evil mockery, an intrigue of some forces. Someone is making faces behind us. That kid almost fell, jumping on the omnibus step. Percival fell; crashed; buried; and I watch how people pass; gripping the handrails of omnibuses; determined to keep my life.
I don't want to take my foot off the step, climb the stairs. I stand for a moment in front of this unforgiving tree, face to face with the man who had his throat cut, while the cook fiddles with the view downstairs. I don't want to climb the stairs. We are all doomed. Women shuffle past with purses. People are walking, walking. But you won't break my heart. After all, only for this moment, one single moment - we are together. I hug you to my chest. Devour me, pain. Torment with your claws. Tear it apart. I cry, I cry.
Virginia Woolf. Waves
They took it away.
У записи 7 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Mariia Vinogradova
