16 апреля 1917 года
Альберт Эйнштейн
Берлин
Ex oriente lux — кто бы мог подумать! Будущее туманно, как никогда, но совсем не безнадежно, а влияние этих событий на умы — несомненно.
Николай Врангель
Петроград
В Петрограде после отречения наружно стало как будто спокойнее; жизнь входит опять в свою колею. Пальба и пожары прекратились. На улицах, на которых теперь совершенно отсутствовала полиция, движение возобновилось и порядок не нарушался. Но работать совершенно перестали. Не до того.
Император Николай II
Царское Село
Отличный весенний день. В 11 час. пошёл с Татьяной и Анастасией к обедне. После завтрака вышел с ними и Алексеем в парк и всё время ломал лёд у нашей летней пристани; толпа зевак опять стояла у решётки и от начала до конца упорно наблюдала за нами. Солнце хорошо согревало. После чая разбирал массу полученных прежде открыток. Наверху поиграл с Аликс в «мельницу».
Константин Сомов
Петроград
Начался фантастический день. Открытие выставки финляндской. Оркестр. Говорят речь. «Бабушка» Вера Фигнер, Милюков, Радлов, Маяковский (скверно), Горький — два слова по-фински. Истерическая речь Добычиной. Она меня подсунула «бабушке», которая, приняв меня, вероятно, за какого-нибудь революционера, взяла мою голову и сказала: «Здравствуй, родной», два раза поцеловала. Я приложился к ее рукам. Она мне очень понравилась. Выставка не интересна. Читать далее
Иван Бунин
Петроград, наб. Мойки, 24, ресторан «Додон»
Присутствовал на банкете в честь финнов. И, Бог мой, до чего ладно и многозначительно связалось все то, что я видел тогда в Петербурге, с тем гомерическим безобразием, в которое вылился банкет! Собрались на него все те же, весь «цвет русской интеллигенции», то есть знаменитые художники, артисты, писатели, общественные деятели, министры, депутаты и один высокий иностранный представитель, именно, посол Франции. Но надо всеми возобладал Маяковский. Я сидел за ужином с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что вдруг подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов; Галлен глядел на него во все глаза — так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся.
— Вы меня очень ненавидите? — весело спросил меня Маяковский.
Я ответил, что нет: «Слишком много чести было бы вам!» Он раскрыл свой корытообразный рот, чтобы сказать что-то еще, но тут поднялся для официального тоста Милюков, наш тогдашний министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что Милюков опешил. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: «Господа!», но Маяковский заорал пуще прежнего. И Милюков развел руками и сел. Но тут поднялся французскiй посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган спасует. Как бы не так! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом. Но мало того, тотчас началось дикое и бессмысленное неистовство и в зале: сподвижники Маяковскаго тоже заорали и стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать, выть, визжать, хрюкать. И вдруг все покрыл истинно трагический вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа. Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до глубины души этим излишеством свинства, стал что есть силы и буквально со слезами кричать одно из русских слов, ему известных:
— Много! Многоо! Многоо!
Альберт Эйнштейн
Берлин
Ex oriente lux — кто бы мог подумать! Будущее туманно, как никогда, но совсем не безнадежно, а влияние этих событий на умы — несомненно.
Николай Врангель
Петроград
В Петрограде после отречения наружно стало как будто спокойнее; жизнь входит опять в свою колею. Пальба и пожары прекратились. На улицах, на которых теперь совершенно отсутствовала полиция, движение возобновилось и порядок не нарушался. Но работать совершенно перестали. Не до того.
Император Николай II
Царское Село
Отличный весенний день. В 11 час. пошёл с Татьяной и Анастасией к обедне. После завтрака вышел с ними и Алексеем в парк и всё время ломал лёд у нашей летней пристани; толпа зевак опять стояла у решётки и от начала до конца упорно наблюдала за нами. Солнце хорошо согревало. После чая разбирал массу полученных прежде открыток. Наверху поиграл с Аликс в «мельницу».
Константин Сомов
Петроград
Начался фантастический день. Открытие выставки финляндской. Оркестр. Говорят речь. «Бабушка» Вера Фигнер, Милюков, Радлов, Маяковский (скверно), Горький — два слова по-фински. Истерическая речь Добычиной. Она меня подсунула «бабушке», которая, приняв меня, вероятно, за какого-нибудь революционера, взяла мою голову и сказала: «Здравствуй, родной», два раза поцеловала. Я приложился к ее рукам. Она мне очень понравилась. Выставка не интересна. Читать далее
Иван Бунин
Петроград, наб. Мойки, 24, ресторан «Додон»
Присутствовал на банкете в честь финнов. И, Бог мой, до чего ладно и многозначительно связалось все то, что я видел тогда в Петербурге, с тем гомерическим безобразием, в которое вылился банкет! Собрались на него все те же, весь «цвет русской интеллигенции», то есть знаменитые художники, артисты, писатели, общественные деятели, министры, депутаты и один высокий иностранный представитель, именно, посол Франции. Но надо всеми возобладал Маяковский. Я сидел за ужином с Горьким и финским художником Галленом. И начал Маяковский с того, что вдруг подошел к нам, вдвинул стул между нами и стал есть с наших тарелок и пить из наших бокалов; Галлен глядел на него во все глаза — так, как глядел бы он, вероятно, на лошадь, если бы ее, например, ввели в эту банкетную залу. Горький хохотал. Я отодвинулся.
— Вы меня очень ненавидите? — весело спросил меня Маяковский.
Я ответил, что нет: «Слишком много чести было бы вам!» Он раскрыл свой корытообразный рот, чтобы сказать что-то еще, но тут поднялся для официального тоста Милюков, наш тогдашний министр иностранных дел, и Маяковский кинулся к нему, к середине стола. А там вскочил на стул и так похабно заорал что-то, что Милюков опешил. Через секунду, оправившись, он снова провозгласил: «Господа!», но Маяковский заорал пуще прежнего. И Милюков развел руками и сел. Но тут поднялся французскiй посол. Очевидно, он был вполне уверен, что уж перед ним-то русский хулиган спасует. Как бы не так! Маяковский мгновенно заглушил его еще более зычным ревом. Но мало того, тотчас началось дикое и бессмысленное неистовство и в зале: сподвижники Маяковскаго тоже заорали и стали бить сапогами в пол, кулаками по столу, стали хохотать, выть, визжать, хрюкать. И вдруг все покрыл истинно трагический вопль какого-то финского художника, похожего на бритого моржа. Уже хмельной и смертельно бледный, он, очевидно, потрясенный до глубины души этим излишеством свинства, стал что есть силы и буквально со слезами кричать одно из русских слов, ему известных:
— Много! Многоо! Многоо!
April 16, 1917
Albert Einstein
Berlin
Ex oriente lux - who would have thought! The future is hazy as never before, but not at all hopeless, and the influence of these events on the minds is undeniable.
Nikolay Wrangel
Petrograd
In Petrograd, after the abdication, outwardly it seemed calmer; life goes back into its own rut. Shooting and fires stopped. On the streets, on which the police were now completely absent, traffic resumed and order was not disturbed. But they completely stopped working. Not before.
Emperor Nicholas II
Tsarskoe Selo
A great spring day. At 11 o'clock. went with Tatiana and Anastasia to mass. After breakfast I went out with them and Alexei to the park and all the time broke the ice at our summer pier; a crowd of onlookers again stood at the grate and stubbornly watched us from beginning to end. The sun warmed well. After tea, he sorted out the mass of postcards he had received before. Upstairs I played the "mill" with Alix.
Konstantin Somov
Petrograd
A fantastic day has begun. Opening of the Finnish exhibition. Orchestra. Speak. "Granny" Vera Figner, Milyukov, Radlov, Mayakovsky (bad), Gorky - two words in Finnish. Hysterical speech by Prey. She slipped me to my “grandmother,” who, mistaking me, probably, for some revolutionary, took my head and said: “Hello, dear,” and kissed me twice. I kissed her hands. I really liked her. The exhibition is not interesting. Read more
Ivan Bunin
Petrograd, nab. Moiki, 24, restaurant "Dodon"
I attended a banquet in honor of the Finns. And, my God, how well and meaningfully everything that I saw then in St. Petersburg was connected with that Homeric outrage into which the banquet resulted! Gathered for it all the same, all the "flower of the Russian intelligentsia", that is, famous artists, actors, writers, public figures, ministers, deputies and one high foreign representative, namely, the French ambassador. But Mayakovsky prevailed over all. I was sitting at dinner with Gorky and the Finnish artist Gallen. And Mayakovsky began by suddenly coming up to us, sliding a chair between us and eating from our plates and drinking from our glasses; Gallen looked at him with all his eyes - the way he would probably have looked at a horse if, for example, she had been led into this banquet hall. Gorky laughed. I moved away.
- Do you really hate me? Mayakovsky asked me cheerfully.
I replied that no: "It would be too much honor for you!" He opened his trough-like mouth to say something else, but then Miliukov, our then Minister of Foreign Affairs, got up for an official toast, and Mayakovsky rushed to him, to the middle of the table. And there he jumped on a chair and yelled something so obscene that Miliukov was taken aback. A second later, having recovered, he again proclaimed: "Gentlemen!", But Mayakovsky shouted harder than ever. And Miliukov threw up his hands and sat down. But then the French ambassador rose. Obviously, he was quite sure that the Russian hooligan would pass before him. No matter how it is! Mayakovsky instantly drowned him out with an even louder roar. But more than that, a wild and senseless frenzy immediately began in the hall: Mayakovsky's companions also yelled and began to beat their boots on the floor, with their fists on the table, began to laugh, howl, squeal, and grunt. And suddenly everything was covered with a truly tragic cry of some Finnish artist who looked like a shaved walrus. Already drunk and deathly pale, he, obviously, shaken to the depths of his soul by this excess of swine, began to have strength and literally with tears scream one of the Russian words known to him:
- Lot! A lot! A lot!
Albert Einstein
Berlin
Ex oriente lux - who would have thought! The future is hazy as never before, but not at all hopeless, and the influence of these events on the minds is undeniable.
Nikolay Wrangel
Petrograd
In Petrograd, after the abdication, outwardly it seemed calmer; life goes back into its own rut. Shooting and fires stopped. On the streets, on which the police were now completely absent, traffic resumed and order was not disturbed. But they completely stopped working. Not before.
Emperor Nicholas II
Tsarskoe Selo
A great spring day. At 11 o'clock. went with Tatiana and Anastasia to mass. After breakfast I went out with them and Alexei to the park and all the time broke the ice at our summer pier; a crowd of onlookers again stood at the grate and stubbornly watched us from beginning to end. The sun warmed well. After tea, he sorted out the mass of postcards he had received before. Upstairs I played the "mill" with Alix.
Konstantin Somov
Petrograd
A fantastic day has begun. Opening of the Finnish exhibition. Orchestra. Speak. "Granny" Vera Figner, Milyukov, Radlov, Mayakovsky (bad), Gorky - two words in Finnish. Hysterical speech by Prey. She slipped me to my “grandmother,” who, mistaking me, probably, for some revolutionary, took my head and said: “Hello, dear,” and kissed me twice. I kissed her hands. I really liked her. The exhibition is not interesting. Read more
Ivan Bunin
Petrograd, nab. Moiki, 24, restaurant "Dodon"
I attended a banquet in honor of the Finns. And, my God, how well and meaningfully everything that I saw then in St. Petersburg was connected with that Homeric outrage into which the banquet resulted! Gathered for it all the same, all the "flower of the Russian intelligentsia", that is, famous artists, actors, writers, public figures, ministers, deputies and one high foreign representative, namely, the French ambassador. But Mayakovsky prevailed over all. I was sitting at dinner with Gorky and the Finnish artist Gallen. And Mayakovsky began by suddenly coming up to us, sliding a chair between us and eating from our plates and drinking from our glasses; Gallen looked at him with all his eyes - the way he would probably have looked at a horse if, for example, she had been led into this banquet hall. Gorky laughed. I moved away.
- Do you really hate me? Mayakovsky asked me cheerfully.
I replied that no: "It would be too much honor for you!" He opened his trough-like mouth to say something else, but then Miliukov, our then Minister of Foreign Affairs, got up for an official toast, and Mayakovsky rushed to him, to the middle of the table. And there he jumped on a chair and yelled something so obscene that Miliukov was taken aback. A second later, having recovered, he again proclaimed: "Gentlemen!", But Mayakovsky shouted harder than ever. And Miliukov threw up his hands and sat down. But then the French ambassador rose. Obviously, he was quite sure that the Russian hooligan would pass before him. No matter how it is! Mayakovsky instantly drowned him out with an even louder roar. But more than that, a wild and senseless frenzy immediately began in the hall: Mayakovsky's companions also yelled and began to beat their boots on the floor, with their fists on the table, began to laugh, howl, squeal, and grunt. And suddenly everything was covered with a truly tragic cry of some Finnish artist who looked like a shaved walrus. Already drunk and deathly pale, he, obviously, shaken to the depths of his soul by this excess of swine, began to have strength and literally with tears scream one of the Russian words known to him:
- Lot! A lot! A lot!
У записи 2 лайков,
0 репостов,
155 просмотров.
0 репостов,
155 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Светлана Волкова
