Встречайте: Леонид Аронзон. Гениальный, о нем говорили, как - Запись на стене пользователя Андрей Ноябрь в Вконтакте. Комментарии и лайки к записи.

Андрей Ноябрь Григорьев

Встречайте: Леонид Аронзон.

Гениальный, о нем говорили, как о сопернике Бродского. При жизни не публиковали. Когда прочитал первый раз его стихи, меня как-будто околдовало. Я прямо чьи-то чужие откровения читал. Ха, чьи-то. Поэта откровения. Почему он такой - нежный и устремленный внутрь? Бог его знает. Во всех смыслах. Может от того, что жену обожал, так написать "С возлюбленной женою Маргаритой с балкона я смотрел на небеса" - мог только души не чающий в женщине мужчина. Его лучшие стихи - это действительно откровенно. Но это не как в жизни. Читая его стихи, через меня внутренняя энергия проходит. Слова, зачастую, обычные, но поставлены в такой иногда не узнаваемой связи. Стоят рядом, а странно: почему они рядом? Некоторые строчки нарочно не придумаешь. Но это у поэтов всегда так. Или часто. Вот в Аронзоновский мир - как в сад погружаешься. Как в тот сад, по которому голый Уильям Блейк бегал со своей женой. Тоже голой. Это я к тому - что в своем миру свои порядки. Cвой сад - делаю в нем что хочу. А если серьезно - поэтический мир Аронзона, он, из снов. Такая поэзия нашептывается Богом - и зачастую ее нельзя править. Метафора, конечно. Но ведь правда. Читаешь иные строки - рифма так себе, а как по маслу льются строки. О Боге много упоминаю - так у Аронзона шум святости и религиозный трепет, трепет нежности, шелест священных одежд, и Храм, и нежность, и дорога в снегу, и куст, и мотыльки, и бабочки - образ любимой жены, плывущей "в тоске необъяснимой". Но это уже Бродский, простите. Да и не тоска, а печаль сладкая.

Читайте его. Он один - из. Но он мой любимый поэт. Тут упоминалось, что я не люблю современную поэзию, типа мои проблемы. А как ее можно не любить? Она просто есть. И важное качество современной поэзии - ее актуальность. И в ней будущее. Но это не значит - что современная поэзия хороша. Или - лучше предшественников. Она просто есть. Она отталкивается от жизни, в которой мы все живем, от уровня этой жизни, черпает из нее на сегодня актуальные темы. Это не хорошо и не плохо. Она даже идет на поводу. Но - есть белые пятна в поэзии. На сегодня - гениальных авторов мало. Ну, такой период. Должен схлынуть этот бум поэтической ширпотребной продукции.
Говорят, современная поззия - пульс жизни. Но если тело больно раком - пульсу стучать не долго. Так мне кажется, и сейчас происходит. Талантливых людей много. Но я вот копаю поэтическую землю 60-х - и лопата моя каждый раз о метал задевает. Звякает лопата. Там есть, что искать - в этом земле обетованной. Может, мой взгляд, напоминающий раболепный, к тем временам - это взгляд человека, любящего все старое. А у своего времени в глазу - и бревно не различающего. Но лучше талантливая соринка, чем бездарное бревно. Я так считаю. 60-е годы - это не так давно. Это вам не времена Баратынского. Всего-то лет пятьдесят назад.

И поэтому - бейте меня, клеймите, но подобных Аронзону, Мореву - я не встречал. Так это и хорошо, скажете вы. Всяк должен быть индивидуальным. Но вот говорят же: "О, второй Маяковский!" А что в этом хорошего? Ничего.

Короче так: Леонид Аронзон.
Годы жизни (24. 03. 1939 — 13. 10. 1970). Родился в Петербурге. На всю жизнь остался хромым. А потому что устроился рабочим в геологическую экспедицию на Дальний Восток (тут без помощи Бродского не обошлось). А устроился - потому что деньги были нужны. Вернулся оттуда - на костылях. Хотели ногу оттяпать, но мать не дала (она сама военный врач). Сделали операцию. Выписался Аронзон инвалидом. Что еще? Болел астмой и костным туберкулезом. Спасался наркотиками. Да! С женой ему повезло (я уже писал об этом). Жена, музы, любимая - три в одном. "Это единственный пример из поэтов моего поколения - поэт, который любил СВОЮ жену!" - это слова К. Кузьминского.
Во второй половине 60-х пишет сценарии документальных фильмов. Нерегулярный, но заработок.
В 1969 году ему поставили диагноз: депрессия.
Через год пустил себе пулю в живот на рассвете в горах Средней Азии. Умер почти сразу. Пуля в печень вошла.
Они поехали с другом в Ташкент - поохотится. Друга - Алик Альтшулер звали. И вот с 12 на 13 октября 1970 года Альтшулер вышел из пастушьей хижины в горах и нашел раненного Аронзона у стога сена. Хотя там непонятно: сам хотел или случайно вышло. Многие считали, что самоубийство в бок - это неудобно. Ну, поэты - вообще неудобные для общества люди. Темная история с его смертью.

Конечно, все дело в психике. Занятия поэзией - конечно, если мы говорим о неординарных личностях, а не о каких-нибудь грошовых королях и королев интернетовских пабликов - не всегда положительным образом сказывается на здоровье. Ведь до бесконечности точить ножи нельзя. А чувства - это те же ножи. Потому что они обнаженны. И поэтому они становятся все тоньше и тоньше. И в конце концов поэты ломаются: такие, как Морев, как Аронзон...
Так если бы печатали еще... Не уверяйте меня, что это не имеет значения. Непечатание - свою ложку дегтя подбросила в бочку меда. Аронзону, Мореву.
Я влюблен в их поэзию!
А так, Леонид Аронзон был веселым и смешливым. Но обычно под смехом - такая бездна таится, что мама не горюй.
(Когда думаю о смерти Аронзона, сразу Хэма вспоминаю, с его ружьем. Эрнест пустил пулю, потому что у него уже не получалось писать. Все на Нобелевке и закончилась. Импотенция литературная - это вам не шутки. А в советское время писали о нем: разбился в самолете, не долетел. А он вот как: перелетел свой талант. Исписался. Ну, да ладно, не о Хэме разговор.)

А теперь стихи Аронзона. Мои любимые. Он многогранен. Он искал себя в разном. Слог у него порой озорной, лукавый. Детских стихов много замечательных.
Вот это - я называю поэзией...

***
Где листья мертвенны и, тихо шевелясь,
колеблют надо мной подъятый воздух,
жеманны бабочки, стрекозы грациозны,
заполнен день гудением шмеля,
и ящерка, припавшая к песку,
ещё на миг нацелена в пространство,
тяжёлый жук, раздвоивший свой панцирь,
воспламенясь, озвучивает куст.

В объёме осени парадный сей костёл,
сей ровный свет, сей отражённый морем
огромный свет, и мысль моя растёт,
и рядом жизнь, и нет её со мною.
Здесь светлый день, шоссе, сгоревший лес,
меж листьев — лес, куда ни глянешь — листья,
лежи в траве, пока избыток мыслей
сведёт с ума иль просто надоест.

О, как просторна осень в светлый день
в осиннике, в высоком листопаде,
так вот итог! так что же ты утратил
и что обрёл, кусты рукой задев?
Какой-то день, какой-то тихий час,
ручей меж листьев и меж листьев небо,
лежи в траве и ничего не требуй,
к иной душе, к покою причастясь.

Вот светлый холм, подъемлющий тебя,
вот облака, спешащие так быстро,
что тени нет. Но всё-таки ты выслан,
но всё-таки, как осенью объят
весь этот лес, так ты объят иным
не этих мест привычным запустеньем,
не здесь твой сад, не здесь твои ступени
и весь твой путь, чтоб возвратиться к ним.

(1966)

СОНЕТ

В осоке озера беременная жаба
колышет свой живот, который бел и слаб,
и, мучась астмою, никак пружины лап
не может распрямить (так тяжестью их сжало),

В дыхании ее — косноязычье жалоб,
грудная кожа нежна и гола,
запекшись, гной скопился в складках глаз,
пузатых глаз ее, как пруд, рябых и дряблых,

И, безучастная к плывущему нытью
вечерних комаров, прижавшись к пню,
разбухшая, она была почти что падаль,

и только астмы длительный припадок,
тревожа тела слипшийся уют,
ее привязывал к земному бытию...

УТРО

Каждый лёгок и мал, кто взошел на вершину холма.
Как и легок и мал он, венчая вершину лесного холма!
Чей там взмах, чья душа или это молитва сама?
Нас в детей обращает вершина лесного холма!
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
и вершину холма украшает нагое дитя!
Если это дитя, кто вознес его так высоко?
Детской кровью испачканы стебли песчаных осок.
Собирая цветы, называй их: вот мальва! вот мак!
Это память о рае венчает вершину холма!
Не младенец, но ангел венчает вершину холма,
то не кровь на осоке, а в травах разросшийся мак!
Кто бы ни был, дитя или ангел, холмов этих пленник,
нас вершина холма заставляет упасть на колени,
на вершине холма опускаешься вдруг на колени!
Не дитя там - душа, заключенная в детскую плоть,
не младенец, но знак, знак о том, что здесь рядом Господь.
Листья дальних деревьев, как мелкая рыба в сетях,
посмотри на вершины: на каждой играет дитя!
Собирая цветы, называй их, вот мальва! вот мак!
Это память о Боге венчает вершину холма!

1966

ПОСЛАНИЕ В ЛЕЧЕБНИЦУ

В пасмурном парке рисуй на песке мое имя, как при свече,
и доживи до лета, чтобы сплетать венки, которые унесет ручей.
Вот он петляет вдоль мелколесья, рисуя имя мое на песке,
словно высохшей веткой, которую ты держишь сейчас в руке.
Высока здесь трава, и лежат зеркалами спокойных небесных небес
голубые озера, качая удвоенный лес,
и вибрируют сонно папиросные крылья стрекоз голубых,
ты идешь вдоль ручья и роняешь цветы, смотришь радужных рыб,
Медоносны цветы, и ручей пишет имя мое,
образуя ландшафты: то мелкую заводь, то плес.
Да, мы здесь пролежим, сквозь меня прорастает, ты слышишь трава,
я, пришитый к земле, вижу сонных стрекоз, слышу только слова:
может быть, что лесничество тусклых озер нашей жизни итог:
стрекотанье стрекоз, самолет, тихий плес и сплетенье цветов,
то пространство души, на котором холмы и озера, вот кони бегут,
и кончается лес, и, роняя цветы, ты идешь вдоль ручья по сырому песку,
вслед тебе дуют флейты, рой бабочек, жизнь тебе взгляд,
провожая тебя, все зовут, ты идешь вдоль ручья, никого с тобой нет,
ровный свет надо всем, молодой от соседних озер,
будто там, вдалеке, из осеннего неба построен высокий и светлый собор,
если нет его там, то скажи, ради Бога, зачем
мое имя, как ты, мелколесьем петляя, рисует случайный, не быстрый и мутный ручей,
и читает его пролетающий мимо озер в знойный день самолет.
Может быть, что ручей - не ручей, только имя мое.
Так смотри на траву, по утрам, когда тянется медленный пар,
рядом свет фонарей, зданий свет, и вокруг твой безлиственный парк,
где ты высохший веткой рисуешь случайный, небыстрый и мутный ручей,
что уносит венки медоносных цветов, и сидят на плече
мотыльки камыша, и полно здесь стрекоз голубых,
ты идеш

Meet Leonid Aronzon.

Brilliant, they talked about him as about Brodsky's rival. They did not publish it during their lifetime. When I read his poems for the first time, I was as if bewitched. I just read someone else's revelations. Ha, someone's. The poet of revelation. Why is he so gentle and inward-looking? God knows him. In all senses. Maybe because he adored his wife, so to write "With my beloved wife Margarita from the balcony I looked at the heavens" - could only be a man who did not care for a woman. His best poems are really frank. But this is not like in life. Reading his poems, my inner energy passes through me. The words are often ordinary, but they are put in such an sometimes unrecognizable connection. They are standing nearby, but it's strange: why are they nearby? Some of the lines you can't think of on purpose. But this is always the case with poets. Or often. Here in the Aronzon world - as you plunge into a garden. Like the garden in which naked William Blake ran with his wife. Also naked. This I mean - that in their world their own rules. My garden - I do what I want in it. But seriously - the poetic world of Aronzon, it is from dreams. Such poetry is whispered by God - and often cannot be edited. A metaphor, of course. But it's true. You read other lines - the rhyme is so-so, but the lines flow like clockwork. I mention God a lot - so Aronzon has a noise of holiness and religious awe, a thrill of tenderness, the rustle of sacred clothes, and the Temple, and tenderness, and the road in the snow, and the bush, and moths, and butterflies - the image of his beloved wife, swimming "in inexplicable anguish ". But this is Brodsky, sorry. Yes, and not longing, but sweet sorrow.

Read it. He is one of. But he is my favorite poet. It was mentioned here that I do not like modern poetry, like my problems. And how can you not love her? She just is. And an important quality of modern poetry is its relevance. And the future is in it. But this does not mean that modern poetry is good. Or better than their predecessors. She just is. It starts from the life in which we all live, from the level of this life, draws from it current topics for today. This is neither good nor bad. She even follows the lead. But - there are white spots in poetry. Today there are few brilliant authors. Well, such a period. This boom of poetic consumer goods must subside.
They say that modern pose is the pulse of life. But if the body is sick with cancer, the pulse does not pound for long. So it seems to me, and is happening now. There are many talented people. But here I’m digging the poetic soil of the 60s - and every time my shovel touches the metal. The shovel clinks. There is something to look for - in this promised land. Maybe my look, reminiscent of a servile, by those times is the look of a man who loves everything old. And at his time in the eye - and the beam does not discriminate. But a talented speck is better than a mediocre log. I think so. The 60s are not so long ago. This is not the time of Baratynsky. Only about fifty years ago.

And therefore - beat me, brand, but I have not met the likes of Aronzon, Morev. So that's good, you might say. Everyone should be individual. But now they say: "Oh, the second Mayakovsky!" What's good about that? Nothing.

In short: Leonid Aronzon.
Years of life (24.03.1939 - 13.10.1970). Was born in St. Petersburg. He remained lame for life. But because he got a job as a worker on a geological expedition to the Far East (here it was not without Brodsky's help). And I got a job - because the money was needed. I returned from there - on crutches. They wanted to chop off my leg, but my mother would not let me (she is a military doctor herself). Did the operation. Aronzon was discharged as an invalid. What else? He suffered from asthma and bone tuberculosis. Saved by drugs. Yes! He was lucky with his wife (I already wrote about this). Wife, muses, beloved - three in one. "This is the only example of the poets of my generation - a poet who loved HIS wife!" - these are the words of K. Kuzminsky.
In the second half of the 60s he wrote scripts for documentaries. Irregular but earnings.
In 1969 he was diagnosed with depression.
A year later, he shot himself in the stomach at dawn in the mountains of Central Asia. He died almost immediately. The bullet entered the liver.
They went with a friend to Tashkent to hunt. The friend's name was Alik Altshuler. And from 12 to 13 October 1970, Altshuler left the shepherd's hut in the mountains and found the wounded Aronzon by the haystack. Although it is not clear there: he wanted to or happened by accident. Many felt that side-by-side suicide was inconvenient. Well, poets are generally uncomfortable people for society. Dark story with his death.

Of course, it's all about the psyche. Poetry classes - of course, if we are talking about extraordinary personalities, and not about some penny kings and queens of Internet publics - do not always have a positive effect on health. After all, you cannot sharpen knives endlessly. And feelings are the same knives. Because they are naked. And so they become thinner and thinner. And in the end, poets break down: such as Morev, like Aronzon ...
So if they did print some more ... Don't assure me it doesn't matter. Non-printing - I threw my fly in the ointment. Aronzon, Morev.
I am in love with their poetry!
And so, Leonid Aronzon was cheerful and laughed