Победитель конкурса рассказов ко дню Великой Победы
Я приехал в это украинское местечко повидать дядьку Кондрата, удивительного человека, многому научившего меня в этой жизни.
Но оказалось, что он умер уже пять тому назад, городок и его жители очень изменились за время моего отсутствия, и я решил сразу же уехать. Но мой поезд шел только на следующий день, и мне пришлось заночевать в маленьком гостевом доме с вызывающей вывеской: «Hotel». Утром я спустился в крошечное кафе позавтракать.
- Вам кофе с коньяком? –спросила улыбчивая официантка.
- Спасибо, без, - ответил я.
- А мне с коньяком! – раздалось вдруг из другого угла.
Я оглянулся. За вторым столиком сидел всклокоченный старик в свободных и, как мне показалось, не совсем чистых одеждах.
Я узнал его сразу: это был Соломон Куц, один из закадычных приятелей дядьки Кондрата.
- Соломон, здравствуйте! – радостно воскликнул я. – Вы меня не узнаете?
Старик достал из кармана холщовой рубашки очки с множеством завязок и долго водружал их себе на нос.
- Извините великодушно, что не признал вас сразу! – взволнованно сказал он, взглянув на меня через очки. – А теперь я вижу, что мы действительно встречались в прошлой жизни. Вас зовут Валентин и вы живете в Москве на Мещанской. Только не говорите, что я в чем-то ошибаюсь, моя память работает, как швейцарские часы моего дедушки Юзи Куца, лично знавшего наркома Кагановича.
Он проглотил свой кофе с коньяком и засуетился:
- А чего мы здесь сидим? Давайте возьмем у Сёмы Левинзона совсем маленькую бутылочкуконьяка, пойдем на речку за смотровой площадкой, где мы любили сидеть с Кондратом Юхимовичем, и помянем его тихим добрым словом.
-Давайте! – согласился я.
Мы вышли на главную улицу,обогнули обшарпанное здание вокзала и очутились на зеленой полянке меж станционных строений.
- Вот это и есть наша смотровая площадка, - сказал Соломон и, присев, зачем-то погладил зеленую травку.
- Какая же это смотровая площадка, если с нее почти ничего не видно? – удивился я. – Речказа кустами да кусочек поля. Смотровые площадки обычно устраивают на возвышенных местах, откуда открывается вид на красивый город или пейзаж.
Соломон смотрел на меня изумленно и потерянно:
- А вы разве не знаете? Разве Кондрат ничего не говорил вам об этом месте? Нет? Тогда я вам расскажу.
Мы прошли по тропинке к узкой, заросшей ряской протоке и присели на вытоптанный пятачок, облюбованный, видимо,любителями выпить на лоне природы.
Но Соломон почему-то не спешил доставать заветную бутылочку. Он смотрел на воду и о чем-то думал. Потом неожиданно стал говорить, глухо и медленно:
- В тот день моя мама зачем-то надела на меня рубашку – вышиванку и расчесала мне волосы.
Когда в наш двор вошли немец и полицай, она перестала стирать, вытерла руки о фартук и посмотрела на них, как на соседей, которые пришли позычить соли.
- Собирайся, - сказал ей полицай, а немец схватил меня за шиворот и толкнул меня к ней. Я уткнулся прямо в мамин живот, а онаприжала меня еще сильнее, согнулась, будто от боли, и прошептала мне на ухо:
- Иди к Дацюкам, они тебя покормят.
А потом она оттолкнула меня от себя так, что я чуть не упал, и закричала:
- Это не мой ребенок, это соседский, вы что,не видите?
Здесь я должен сказать вам, что в детстве я был ужасный блондин. Потом, правда, я стал шатеном, а сейчас, как видите, я – сивый мерин. Мои белесые кудри, которые вы редко увидите в какой-либо еврейской семье, и украинская рубашка с петухами, вероятно, заставили этих хазеров поверить, что я не сын мамы Розы.
- Иди до дому, - сказал мне полицай.
Но я не пошел, а спрятался за тыном и стал смотреть, что будет дальше. А когда они повели маму на улицу, пошел за ними.
По дороге из других дворов тоже выводили женщин – евреек и гнали их до станции. А там уже стояли вагоны, а в них кричали женские голоса… По перрону бегалсолдатик и стучал в двери вагонов прикладом:
- Мольчать!Schweigen!
Чтобы меня не заметил этот недоросток, мне пришлось обойти весь поезд, и, когда я выбрался на задворки вокзала, я увидел страшную картину…
Женщины стояли шеренгой на той площадке,которую я вам показал, и были совершенно голыми…
А перед ними ходил немец в офицерской форме со стеком в руке. Он открывал имрты, поднимал груди и раздвигал колени…
Вы знаете, это сейчас я понял, что это был самый обыкновенный примат… Обезьяна, которую Гитлер обучил сначала чистить банан, потом орудовать этим стеком и стрелять из пистолета. А тогда я думал, что он человек, и мне было страшно…
Потом он подошел к моей маме… Она была молодой и красивой, и немец улыбнулся ей.
Потом провел стеком по ее груди… Один раз, другой, третий… Но этого ему показалось мало и он взял ее грудь в ладонь.
И тогда моя мама размахнулась и ударила его по лицу… Очень громко…
… Немец медленно расстегнул кобуру, достал из нее пистолет и выстрелил моей маме в живот…
Мамин крик, который раздался после этого,был невыносим для ушей любого человека, и все женщины закричали тоже, а мне показалось, что закричал весь мир. Почему не закричал я, не знаю…
Я только видел, что немец, сделал три шага назад и выстрелил в мамину голову…
Дальше я ничего не помню..
… До самой Победы я жил у Дацюков, для которых стал третьим сыном. Когда пришли наши, я пошел в школу, а на День Победы мне исполнилось ровно девять лет.
Ночью к нам в окно постучала соседка. Она сказала, что выступал Левитан и сообщил, что война закончилась.
Утром все пошли на митинг, а меня словно кто-то толкнул в спину, и я обошел шумную площадь и направился на станцию.
Там стоял воинский эшелон. На перроне вовсю танцевали молодые солдаты. Скорее всего, они ехали на войну, а она закончилась….
Я вышел на смотровую площадку, упал на нее и поцеловал молодую траву на том месте, где Она стояла… И сказал Ей, что войны больше нет…
Соломон замолчал, и над миром повисла оглушительная тишина, которая ужасней самого страшного крика…
- Выпейте, - услышал я, и в ладонь мне уткнулась фляжка с коньяком. – Я вижу, что не в себе вы… Зря я рассказал вам это, на вас совсем лица нет…
- Не зря, - ответил я, сделав терпкий глоток. – Такое надо знать… И помнить..
- Это вы верно сказали,- грустно отозвался Соломон. – Если мы это забудем, все повторится…
Автор: Борис Аксюзов
Я приехал в это украинское местечко повидать дядьку Кондрата, удивительного человека, многому научившего меня в этой жизни.
Но оказалось, что он умер уже пять тому назад, городок и его жители очень изменились за время моего отсутствия, и я решил сразу же уехать. Но мой поезд шел только на следующий день, и мне пришлось заночевать в маленьком гостевом доме с вызывающей вывеской: «Hotel». Утром я спустился в крошечное кафе позавтракать.
- Вам кофе с коньяком? –спросила улыбчивая официантка.
- Спасибо, без, - ответил я.
- А мне с коньяком! – раздалось вдруг из другого угла.
Я оглянулся. За вторым столиком сидел всклокоченный старик в свободных и, как мне показалось, не совсем чистых одеждах.
Я узнал его сразу: это был Соломон Куц, один из закадычных приятелей дядьки Кондрата.
- Соломон, здравствуйте! – радостно воскликнул я. – Вы меня не узнаете?
Старик достал из кармана холщовой рубашки очки с множеством завязок и долго водружал их себе на нос.
- Извините великодушно, что не признал вас сразу! – взволнованно сказал он, взглянув на меня через очки. – А теперь я вижу, что мы действительно встречались в прошлой жизни. Вас зовут Валентин и вы живете в Москве на Мещанской. Только не говорите, что я в чем-то ошибаюсь, моя память работает, как швейцарские часы моего дедушки Юзи Куца, лично знавшего наркома Кагановича.
Он проглотил свой кофе с коньяком и засуетился:
- А чего мы здесь сидим? Давайте возьмем у Сёмы Левинзона совсем маленькую бутылочкуконьяка, пойдем на речку за смотровой площадкой, где мы любили сидеть с Кондратом Юхимовичем, и помянем его тихим добрым словом.
-Давайте! – согласился я.
Мы вышли на главную улицу,обогнули обшарпанное здание вокзала и очутились на зеленой полянке меж станционных строений.
- Вот это и есть наша смотровая площадка, - сказал Соломон и, присев, зачем-то погладил зеленую травку.
- Какая же это смотровая площадка, если с нее почти ничего не видно? – удивился я. – Речказа кустами да кусочек поля. Смотровые площадки обычно устраивают на возвышенных местах, откуда открывается вид на красивый город или пейзаж.
Соломон смотрел на меня изумленно и потерянно:
- А вы разве не знаете? Разве Кондрат ничего не говорил вам об этом месте? Нет? Тогда я вам расскажу.
Мы прошли по тропинке к узкой, заросшей ряской протоке и присели на вытоптанный пятачок, облюбованный, видимо,любителями выпить на лоне природы.
Но Соломон почему-то не спешил доставать заветную бутылочку. Он смотрел на воду и о чем-то думал. Потом неожиданно стал говорить, глухо и медленно:
- В тот день моя мама зачем-то надела на меня рубашку – вышиванку и расчесала мне волосы.
Когда в наш двор вошли немец и полицай, она перестала стирать, вытерла руки о фартук и посмотрела на них, как на соседей, которые пришли позычить соли.
- Собирайся, - сказал ей полицай, а немец схватил меня за шиворот и толкнул меня к ней. Я уткнулся прямо в мамин живот, а онаприжала меня еще сильнее, согнулась, будто от боли, и прошептала мне на ухо:
- Иди к Дацюкам, они тебя покормят.
А потом она оттолкнула меня от себя так, что я чуть не упал, и закричала:
- Это не мой ребенок, это соседский, вы что,не видите?
Здесь я должен сказать вам, что в детстве я был ужасный блондин. Потом, правда, я стал шатеном, а сейчас, как видите, я – сивый мерин. Мои белесые кудри, которые вы редко увидите в какой-либо еврейской семье, и украинская рубашка с петухами, вероятно, заставили этих хазеров поверить, что я не сын мамы Розы.
- Иди до дому, - сказал мне полицай.
Но я не пошел, а спрятался за тыном и стал смотреть, что будет дальше. А когда они повели маму на улицу, пошел за ними.
По дороге из других дворов тоже выводили женщин – евреек и гнали их до станции. А там уже стояли вагоны, а в них кричали женские голоса… По перрону бегалсолдатик и стучал в двери вагонов прикладом:
- Мольчать!Schweigen!
Чтобы меня не заметил этот недоросток, мне пришлось обойти весь поезд, и, когда я выбрался на задворки вокзала, я увидел страшную картину…
Женщины стояли шеренгой на той площадке,которую я вам показал, и были совершенно голыми…
А перед ними ходил немец в офицерской форме со стеком в руке. Он открывал имрты, поднимал груди и раздвигал колени…
Вы знаете, это сейчас я понял, что это был самый обыкновенный примат… Обезьяна, которую Гитлер обучил сначала чистить банан, потом орудовать этим стеком и стрелять из пистолета. А тогда я думал, что он человек, и мне было страшно…
Потом он подошел к моей маме… Она была молодой и красивой, и немец улыбнулся ей.
Потом провел стеком по ее груди… Один раз, другой, третий… Но этого ему показалось мало и он взял ее грудь в ладонь.
И тогда моя мама размахнулась и ударила его по лицу… Очень громко…
… Немец медленно расстегнул кобуру, достал из нее пистолет и выстрелил моей маме в живот…
Мамин крик, который раздался после этого,был невыносим для ушей любого человека, и все женщины закричали тоже, а мне показалось, что закричал весь мир. Почему не закричал я, не знаю…
Я только видел, что немец, сделал три шага назад и выстрелил в мамину голову…
Дальше я ничего не помню..
… До самой Победы я жил у Дацюков, для которых стал третьим сыном. Когда пришли наши, я пошел в школу, а на День Победы мне исполнилось ровно девять лет.
Ночью к нам в окно постучала соседка. Она сказала, что выступал Левитан и сообщил, что война закончилась.
Утром все пошли на митинг, а меня словно кто-то толкнул в спину, и я обошел шумную площадь и направился на станцию.
Там стоял воинский эшелон. На перроне вовсю танцевали молодые солдаты. Скорее всего, они ехали на войну, а она закончилась….
Я вышел на смотровую площадку, упал на нее и поцеловал молодую траву на том месте, где Она стояла… И сказал Ей, что войны больше нет…
Соломон замолчал, и над миром повисла оглушительная тишина, которая ужасней самого страшного крика…
- Выпейте, - услышал я, и в ладонь мне уткнулась фляжка с коньяком. – Я вижу, что не в себе вы… Зря я рассказал вам это, на вас совсем лица нет…
- Не зря, - ответил я, сделав терпкий глоток. – Такое надо знать… И помнить..
- Это вы верно сказали,- грустно отозвался Соломон. – Если мы это забудем, все повторится…
Автор: Борис Аксюзов
Winner of the Victory Day Story Competition
I came to this Ukrainian town to see Uncle Kondrat, an amazing person who taught me a lot in this life.
But it turned out that he had died already five years ago, the town and its inhabitants had changed a lot during my absence, and I decided to leave immediately. But my train did not leave until the next day, and I had to spend the night in a small guest house with a defiant sign: "Hotel". In the morning I went down to a tiny cafe for breakfast.
- Do you want coffee with cognac? The smiling waitress asked.
“Thanks, without,” I replied.
- And me with cognac! - came suddenly from another corner.
I looked around. At the second table sat a disheveled old man in loose and, as it seemed to me, not entirely clean clothes.
I recognized him at once: it was Solomon Kuts, one of Uncle Kondrat's bosom friends.
- Solomon, hello! - I exclaimed joyfully. - You don't recognize me?
The old man took glasses with many ties from the pocket of his canvas shirt and put them on his nose for a long time.
- Sorry generously for not recognizing you right away! He said excitedly, looking at me through his glasses. - And now I see that we really met in a past life. Your name is Valentin and you live in Moscow on Meshchanskaya. Just do not say that I am mistaken in something, my memory works like the Swiss watch of my grandfather Yuzi Kuts, who personally knew the People's Commissar Kaganovich.
He swallowed his coffee and brandy and fussed:
- Why are we sitting here? Let's take a very small bottle of cognac from Syoma Levinson, go to the river behind the observation deck, where we loved to sit with Kondrat Yukhimovich, and remember him with a quiet kind word.
-Let's! - I agreed.
We went out onto the main street, rounded the shabby station building and found ourselves on a green meadow between the station buildings.
- This is our observation deck, - said Solomon and, sitting down, for some reason stroked the green grass.
- What kind of observation deck is it if you can hardly see anything from it? - I was surprised. - A river with bushes and a piece of a field. Observation decks are usually set up in elevated places, overlooking a beautiful city or landscape.
Solomon looked at me in amazement and loss:
- Don't you know? Didn't Kondrat tell you anything about this place? Not? Then I'll tell you.
We walked along the path to a narrow, overgrown with duckweed channel and sat down on a trampled patch, chosen, apparently, by those who like to drink in the bosom of nature.
But for some reason Solomon was in no hurry to get the coveted bottle. He looked at the water and thought about something. Then he suddenly began to speak, dully and slowly:
- That day my mother for some reason put a shirt on me - an embroidered shirt and combed my hair.
When a German and a policeman entered our yard, she stopped washing, wiped her hands on her apron and looked at them as if they were neighbors who had come to call for salt.
- Get ready, - the policeman told her, and the German grabbed me by the collar and pushed me towards her. I buried myself right in my mother's belly, and she pressed me even harder, bent over as if in pain, and whispered in my ear:
- Go to the Datsyuk, they will feed you.
And then she pushed me away from her so that I almost fell, and screamed:
- This is not my child, this is a neighbor's, don't you see?
Here I must tell you that as a child I was a terrible blonde. Then, however, I became brown-haired, and now, as you can see, I am a gray gelding. My whitish curls, which you rarely see in any Jewish family, and my Ukrainian shirt with roosters, probably made these hazers believe that I was not Mama Rosa's son.
“Go home,” the policeman told me.
But I did not go, but hid behind the tyn and began to watch what would happen next. And when they took my mother outside, I followed them.
On the way, Jewish women were also taken out of other courtyards and driven to the station. And there were already cars, and in them female voices were shouting ... A soldier was running along the platform and knocking on the doors of the cars with his butt:
- Silence! Schweigen!
To avoid being noticed by this undersized man, I had to go around the whole train, and when I got to the back of the station, I saw a terrible picture ...
The women stood in a line on the platform that I showed you, and were completely naked ...
And in front of them walked a German in an officer's uniform with a stack in his hand. He opened the imrt, lifted his breasts and spread his knees ...
You know, now I realized that it was the most ordinary primate ... A monkey, which Hitler taught first to peel a banana, then to wield this stack and shoot from a pistol. And then I thought he was a man, and I was scared ...
Then he approached my mother ... She was young and beautiful, and the German smiled at her.
Then he ran the stack over her breasts ... Once, twice, three times ... But this seemed not enough to him and he took her breasts in his hand.
And then my mother swung and hit him in the face ... Very loudly ...
... The German slowly unbuckled his holster, took a pistol out of it and shot my mother in the stomach ...
Mom's scream, which came after that, was unbearable for any man's ears, and all the women screamed too, and it seemed to me that the whole world was screaming. Why not screaming
I came to this Ukrainian town to see Uncle Kondrat, an amazing person who taught me a lot in this life.
But it turned out that he had died already five years ago, the town and its inhabitants had changed a lot during my absence, and I decided to leave immediately. But my train did not leave until the next day, and I had to spend the night in a small guest house with a defiant sign: "Hotel". In the morning I went down to a tiny cafe for breakfast.
- Do you want coffee with cognac? The smiling waitress asked.
“Thanks, without,” I replied.
- And me with cognac! - came suddenly from another corner.
I looked around. At the second table sat a disheveled old man in loose and, as it seemed to me, not entirely clean clothes.
I recognized him at once: it was Solomon Kuts, one of Uncle Kondrat's bosom friends.
- Solomon, hello! - I exclaimed joyfully. - You don't recognize me?
The old man took glasses with many ties from the pocket of his canvas shirt and put them on his nose for a long time.
- Sorry generously for not recognizing you right away! He said excitedly, looking at me through his glasses. - And now I see that we really met in a past life. Your name is Valentin and you live in Moscow on Meshchanskaya. Just do not say that I am mistaken in something, my memory works like the Swiss watch of my grandfather Yuzi Kuts, who personally knew the People's Commissar Kaganovich.
He swallowed his coffee and brandy and fussed:
- Why are we sitting here? Let's take a very small bottle of cognac from Syoma Levinson, go to the river behind the observation deck, where we loved to sit with Kondrat Yukhimovich, and remember him with a quiet kind word.
-Let's! - I agreed.
We went out onto the main street, rounded the shabby station building and found ourselves on a green meadow between the station buildings.
- This is our observation deck, - said Solomon and, sitting down, for some reason stroked the green grass.
- What kind of observation deck is it if you can hardly see anything from it? - I was surprised. - A river with bushes and a piece of a field. Observation decks are usually set up in elevated places, overlooking a beautiful city or landscape.
Solomon looked at me in amazement and loss:
- Don't you know? Didn't Kondrat tell you anything about this place? Not? Then I'll tell you.
We walked along the path to a narrow, overgrown with duckweed channel and sat down on a trampled patch, chosen, apparently, by those who like to drink in the bosom of nature.
But for some reason Solomon was in no hurry to get the coveted bottle. He looked at the water and thought about something. Then he suddenly began to speak, dully and slowly:
- That day my mother for some reason put a shirt on me - an embroidered shirt and combed my hair.
When a German and a policeman entered our yard, she stopped washing, wiped her hands on her apron and looked at them as if they were neighbors who had come to call for salt.
- Get ready, - the policeman told her, and the German grabbed me by the collar and pushed me towards her. I buried myself right in my mother's belly, and she pressed me even harder, bent over as if in pain, and whispered in my ear:
- Go to the Datsyuk, they will feed you.
And then she pushed me away from her so that I almost fell, and screamed:
- This is not my child, this is a neighbor's, don't you see?
Here I must tell you that as a child I was a terrible blonde. Then, however, I became brown-haired, and now, as you can see, I am a gray gelding. My whitish curls, which you rarely see in any Jewish family, and my Ukrainian shirt with roosters, probably made these hazers believe that I was not Mama Rosa's son.
“Go home,” the policeman told me.
But I did not go, but hid behind the tyn and began to watch what would happen next. And when they took my mother outside, I followed them.
On the way, Jewish women were also taken out of other courtyards and driven to the station. And there were already cars, and in them female voices were shouting ... A soldier was running along the platform and knocking on the doors of the cars with his butt:
- Silence! Schweigen!
To avoid being noticed by this undersized man, I had to go around the whole train, and when I got to the back of the station, I saw a terrible picture ...
The women stood in a line on the platform that I showed you, and were completely naked ...
And in front of them walked a German in an officer's uniform with a stack in his hand. He opened the imrt, lifted his breasts and spread his knees ...
You know, now I realized that it was the most ordinary primate ... A monkey, which Hitler taught first to peel a banana, then to wield this stack and shoot from a pistol. And then I thought he was a man, and I was scared ...
Then he approached my mother ... She was young and beautiful, and the German smiled at her.
Then he ran the stack over her breasts ... Once, twice, three times ... But this seemed not enough to him and he took her breasts in his hand.
And then my mother swung and hit him in the face ... Very loudly ...
... The German slowly unbuckled his holster, took a pistol out of it and shot my mother in the stomach ...
Mom's scream, which came after that, was unbearable for any man's ears, and all the women screamed too, and it seemed to me that the whole world was screaming. Why not screaming
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Михаил Алексеев
