ну и, конечно же, этот чудесно-волшебный кусочищек!))
"Меня сразу рвануло в какой-то шумный и взволнованный мир. По улицам носились автомобили, частью бронированные, и охотились на пешеходов, давили колесами вдрызг, расплющивали о стены домов. Я сразу понял: это была борьба между людьми и машинами, давно готовившаяся, давно ожидавшаяся, давно внушавшая страх и теперь наконец разразившаяся. Повсюду валялись трупы и куски разодранных тел, повсюду же разбитые, искореженные, полусгоревшие автомобили, над этим безумным хаосом кружили самолеты, и по ним тоже палили с крыш и из окон из ружей и пулеметов. Дикие, великолепно-зажигательные плакаты на всех стенах огромными, пылавшими, как факелы, буквами призывали нацию выступить наконец на стороне людей против машин, перебить наконец жирных, хорошо одетых, благоухающих богачей, которые с помощью машин выжимают жир из других, а заодно и их большие, кашляющие, злобно рычащие, дьявольски гудящие автомобили, поджечь наконец фабрики и немножко очистить, немножко опустошить поруганную землю, чтобы снова росла трава, чтобы запыленный цементный мир снова превратился в леса, луга, поля, ручьи и болота. Зато другие плакаты, чудесно выполненные, великолепно стилизованные, выдержанные в более нежной, не столь ребяческой цветовой гамме, сочиненные необычайно умно и талантливо, взволнованно предостерегали, наоборот, всех имущих и благонамеренных от грозящего хаоса анархии, живописуя поистине трогательное счастье порядка, труда, собственности, культуры, права и славя машины как высочайшее и последнее открытие людей, благодаря которому они могут превратиться в богов. Задумчиво и восхищенно читал я эти плакаты, красные и зеленые, поразительное воздействие оказывали на меня их пламенное красноречие, их железная логика, они были правы, и, глубоко убежденный прочитанным, стоял я то перед одним, то перед другим, хотя довольно-таки густая пальба вокруг мне все-таки ощутимо мешала. Что ж, главное было ясно: это была война, жаркая, шикарная и в высшей степени симпатичная война, где дело шло не об императоре, республике, границах, не о знаменах, партиях и тому подобных преимущественно декоративных и театральных вещах, пустяках по сути, а где каждый, кому не хватало воздуха и приелась жизнь, выражал свое недовольство разительным образом и добивался всеобщего разрушенья металлического цивилизованного мира. Я видел, как звонко и как откровенно смеется в глазах у всех сладострастье убийства и разоренья, и во мне самом пышно зацвели эти красные дикие цветы и засмеялись не тише. Я радостно вмешался в борьбу."
("Степной Волк" Гессе)
"Меня сразу рвануло в какой-то шумный и взволнованный мир. По улицам носились автомобили, частью бронированные, и охотились на пешеходов, давили колесами вдрызг, расплющивали о стены домов. Я сразу понял: это была борьба между людьми и машинами, давно готовившаяся, давно ожидавшаяся, давно внушавшая страх и теперь наконец разразившаяся. Повсюду валялись трупы и куски разодранных тел, повсюду же разбитые, искореженные, полусгоревшие автомобили, над этим безумным хаосом кружили самолеты, и по ним тоже палили с крыш и из окон из ружей и пулеметов. Дикие, великолепно-зажигательные плакаты на всех стенах огромными, пылавшими, как факелы, буквами призывали нацию выступить наконец на стороне людей против машин, перебить наконец жирных, хорошо одетых, благоухающих богачей, которые с помощью машин выжимают жир из других, а заодно и их большие, кашляющие, злобно рычащие, дьявольски гудящие автомобили, поджечь наконец фабрики и немножко очистить, немножко опустошить поруганную землю, чтобы снова росла трава, чтобы запыленный цементный мир снова превратился в леса, луга, поля, ручьи и болота. Зато другие плакаты, чудесно выполненные, великолепно стилизованные, выдержанные в более нежной, не столь ребяческой цветовой гамме, сочиненные необычайно умно и талантливо, взволнованно предостерегали, наоборот, всех имущих и благонамеренных от грозящего хаоса анархии, живописуя поистине трогательное счастье порядка, труда, собственности, культуры, права и славя машины как высочайшее и последнее открытие людей, благодаря которому они могут превратиться в богов. Задумчиво и восхищенно читал я эти плакаты, красные и зеленые, поразительное воздействие оказывали на меня их пламенное красноречие, их железная логика, они были правы, и, глубоко убежденный прочитанным, стоял я то перед одним, то перед другим, хотя довольно-таки густая пальба вокруг мне все-таки ощутимо мешала. Что ж, главное было ясно: это была война, жаркая, шикарная и в высшей степени симпатичная война, где дело шло не об императоре, республике, границах, не о знаменах, партиях и тому подобных преимущественно декоративных и театральных вещах, пустяках по сути, а где каждый, кому не хватало воздуха и приелась жизнь, выражал свое недовольство разительным образом и добивался всеобщего разрушенья металлического цивилизованного мира. Я видел, как звонко и как откровенно смеется в глазах у всех сладострастье убийства и разоренья, и во мне самом пышно зацвели эти красные дикие цветы и засмеялись не тише. Я радостно вмешался в борьбу."
("Степной Волк" Гессе)
and, of course, this wonderfully magical piece!))
“I was immediately rushed into some noisy and agitated world. Cars, some of them armored, were rushing along the streets, and they hunted pedestrians, crushed them with splash wheels, flattened them against the walls of houses. The long-awaited, long-awaited fearful and now finally bursting out. Corpses and pieces of torn bodies were scattered everywhere, broken, twisted, half-burnt cars everywhere, planes circled over this mad chaos, and they were also fired at from roofs and from windows from rifles and machine guns. Wild, magnificently incendiary posters on all the walls in huge letters, burning like torches, urged the nation to finally come out on the side of the people against the machines, to finally interrupt the fat, well-dressed, fragrant rich people who, with the help of machines, squeeze fat out of others, and at the same time their big, coughing, angrily growling, devilishly buzzing cars, finally set fire to factories and cleanse a little, empty the desecrated land a little, so that the grass grew so that the dusty cement world would once again turn into forests, meadows, fields, streams and swamps. But other posters, wonderfully executed, superbly stylized, sustained in a more delicate, not so childish color scheme, composed unusually cleverly and talentedly, excitedly warned, on the contrary, all haves and well-meaning from the impending chaos of anarchy, painting the truly touching happiness of order, labor, property , culture, law and glorifying machines as the highest and last discovery of people, thanks to which they can turn into gods. Thoughtfully and admiringly I read these posters, red and green, their fiery eloquence, their iron logic, they were right, and, deeply convinced by what I read, I stood first in front of one, then in front of another, although rather thick The firing around me still noticeably interfered. Well, the main thing was clear: it was a war, a hot, chic and extremely sympathetic war, where it was not about the emperor, the republic, borders, not about banners, parties and the like, mostly decorative and theatrical things, essentially trifles, and where everyone, who did not have enough air and became boring with life, expressed his dissatisfaction in a striking way and sought the general destruction of the metal civilized world. I saw how loudly and how frankly the sensuality of murder and ruin was laughing in everyone's eyes, and within me these red wild flowers bloomed magnificently and laughed no more quietly. I happily intervened in the struggle. "
("Steppenwolf" by Hesse)
“I was immediately rushed into some noisy and agitated world. Cars, some of them armored, were rushing along the streets, and they hunted pedestrians, crushed them with splash wheels, flattened them against the walls of houses. The long-awaited, long-awaited fearful and now finally bursting out. Corpses and pieces of torn bodies were scattered everywhere, broken, twisted, half-burnt cars everywhere, planes circled over this mad chaos, and they were also fired at from roofs and from windows from rifles and machine guns. Wild, magnificently incendiary posters on all the walls in huge letters, burning like torches, urged the nation to finally come out on the side of the people against the machines, to finally interrupt the fat, well-dressed, fragrant rich people who, with the help of machines, squeeze fat out of others, and at the same time their big, coughing, angrily growling, devilishly buzzing cars, finally set fire to factories and cleanse a little, empty the desecrated land a little, so that the grass grew so that the dusty cement world would once again turn into forests, meadows, fields, streams and swamps. But other posters, wonderfully executed, superbly stylized, sustained in a more delicate, not so childish color scheme, composed unusually cleverly and talentedly, excitedly warned, on the contrary, all haves and well-meaning from the impending chaos of anarchy, painting the truly touching happiness of order, labor, property , culture, law and glorifying machines as the highest and last discovery of people, thanks to which they can turn into gods. Thoughtfully and admiringly I read these posters, red and green, their fiery eloquence, their iron logic, they were right, and, deeply convinced by what I read, I stood first in front of one, then in front of another, although rather thick The firing around me still noticeably interfered. Well, the main thing was clear: it was a war, a hot, chic and extremely sympathetic war, where it was not about the emperor, the republic, borders, not about banners, parties and the like, mostly decorative and theatrical things, essentially trifles, and where everyone, who did not have enough air and became boring with life, expressed his dissatisfaction in a striking way and sought the general destruction of the metal civilized world. I saw how loudly and how frankly the sensuality of murder and ruin was laughing in everyone's eyes, and within me these red wild flowers bloomed magnificently and laughed no more quietly. I happily intervened in the struggle. "
("Steppenwolf" by Hesse)
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ефим Мельник
