Роберт Рождественский
БАЛЛАДА О ЗЕНИТЧИЦАХ
Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след...
На батарее
были сплошь —
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне...
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.
И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! -
И —
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы
вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо —
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему —
протяжному —
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. —
И снова:
- Батарея-а-а! —
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели
неправдоподобно жарко
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал...
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя — навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала...»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье
полной тишины...
...Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем,
кто сам пришёл
с войны.
БАЛЛАДА О ЗЕНИТЧИЦАХ
Как разглядеть за днями
след нечёткий?
Хочу приблизить к сердцу
этот след...
На батарее
были сплошь —
девчонки.
А старшей было
восемнадцать лет.
Лихая чёлка
над прищуром хитрым,
бравурное презрение к войне...
В то утро
танки вышли
прямо к Химкам.
Те самые.
С крестами на броне.
И старшая,
действительно старея,
как от кошмара заслонясь рукой,
скомандовала тонко:
- Батарея-а-а!
(Ой мамочка!..
Ой родная!..)
Огонь! -
И —
залп!
И тут они
заголосили,
девчоночки.
Запричитали всласть.
Как будто бы
вся бабья боль
России
в девчонках этих
вдруг отозвалась.
Кружилось небо —
снежное,
рябое.
Был ветер
обжигающе горяч.
Былинный плач
висел над полем боя,
он был слышней разрывов,
этот плач!
Ему —
протяжному —
земля внимала,
остановясь на смертном рубеже.
- Ой, мамочка!..
- Ой, страшно мне!..
- Ой, мама!.. —
И снова:
- Батарея-а-а! —
И уже
пред ними,
посреди земного шара,
левее безымянного бугра
горели
неправдоподобно жарко
четыре чёрных
танковых костра.
Раскатывалось эхо над полями,
бой медленною кровью истекал...
Зенитчицы кричали
и стреляли,
размазывая слёзы по щекам.
И падали.
И поднимались снова.
Впервые защищая наяву
и честь свою
(в буквальном смысле слова!).
И Родину.
И маму.
И Москву.
Весенние пружинящие ветки.
Торжественность
венчального стола.
Неслышанное:
«Ты моя — навеки!..»
Несказанное:
«Я тебя ждала...»
И губы мужа.
И его ладони.
Смешное бормотание
во сне.
И то, чтоб закричать
в родильном
доме:
«Ой, мамочка!
Ой, мама, страшно мне!!»
И ласточку.
И дождик над Арбатом.
И ощущенье
полной тишины...
...Пришло к ним это после.
В сорок пятом.
Конечно, к тем,
кто сам пришёл
с войны.
Robert Rozhdestvensky
BALLAD ABOUT ANIMALS
How to discern behind the days
fuzzy trace?
I want to bring it closer to my heart
this trace ...
On battery
were completely -
girls.
And the eldest was
eighteen years.
Dashing bangs
over the squint sly,
bravura contempt for war ...
That morning
tanks came out
straight to Khimki.
The same ones.
With crosses on the armor.
And the eldest
really getting old,
shielding myself from a nightmare,
she commanded subtly:
- Battery-ah!
(Oh mommy! ..
Oh dear! ..)
Fire! -
And -
volley!
And then they
voiced,
girls.
They lamented to their best.
Ostensibly
all woman's pain
Of Russia
in these girls
suddenly responded.
The sky was spinning -
snowy,
pockmarked.
There was a wind
scalding hot.
Epic cry
hung over the battlefield,
he was louder than tears,
this cry!
Him -
lingering -
the earth listened,
stopping at the death line.
- Oh, mommy! ..
- Oh, I'm scared! ..
- Oh, mom! .. -
And again:
- Battery-ah! -
And already
before them,
in the middle of the globe
to the left of the unnamed hillock
were burning
incredibly hot
four black
tank fire.
An echo rolled over the fields
the battle was bleeding slowly ...
The anti-aircraft gunners screamed
and they shot
smearing tears down my cheeks.
And they fell.
And went up again.
Defending in reality for the first time
and my honor
(literally!).
And the Motherland.
And mom.
And Moscow.
Spring springy branches.
Solemnity
wedding table.
Unheard:
"You are mine - forever! .."
The unsaid:
"Iwaited for you..."
And her husband's lips.
And his palms.
Funny mumbling
in a dream.
And then to scream
in the maternity ward
home:
“Oh, mommy!
Oh, mom, I'm scared !! "
And a swallow.
And rain over the Arbat.
And the feeling
complete silence ...
... It came to them after.
Forty-fifth.
Of course, to those
who came himself
from the war.
BALLAD ABOUT ANIMALS
How to discern behind the days
fuzzy trace?
I want to bring it closer to my heart
this trace ...
On battery
were completely -
girls.
And the eldest was
eighteen years.
Dashing bangs
over the squint sly,
bravura contempt for war ...
That morning
tanks came out
straight to Khimki.
The same ones.
With crosses on the armor.
And the eldest
really getting old,
shielding myself from a nightmare,
she commanded subtly:
- Battery-ah!
(Oh mommy! ..
Oh dear! ..)
Fire! -
And -
volley!
And then they
voiced,
girls.
They lamented to their best.
Ostensibly
all woman's pain
Of Russia
in these girls
suddenly responded.
The sky was spinning -
snowy,
pockmarked.
There was a wind
scalding hot.
Epic cry
hung over the battlefield,
he was louder than tears,
this cry!
Him -
lingering -
the earth listened,
stopping at the death line.
- Oh, mommy! ..
- Oh, I'm scared! ..
- Oh, mom! .. -
And again:
- Battery-ah! -
And already
before them,
in the middle of the globe
to the left of the unnamed hillock
were burning
incredibly hot
four black
tank fire.
An echo rolled over the fields
the battle was bleeding slowly ...
The anti-aircraft gunners screamed
and they shot
smearing tears down my cheeks.
And they fell.
And went up again.
Defending in reality for the first time
and my honor
(literally!).
And the Motherland.
And mom.
And Moscow.
Spring springy branches.
Solemnity
wedding table.
Unheard:
"You are mine - forever! .."
The unsaid:
"Iwaited for you..."
And her husband's lips.
And his palms.
Funny mumbling
in a dream.
And then to scream
in the maternity ward
home:
“Oh, mommy!
Oh, mom, I'm scared !! "
And a swallow.
And rain over the Arbat.
And the feeling
complete silence ...
... It came to them after.
Forty-fifth.
Of course, to those
who came himself
from the war.
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Света Каравашкина
