Читаю книгу Владимира Познера.
В 1967 году Владимир Владимирович работал в журнале Soviet Life ответственным секретарём. В этот же год исполнялось пятьдесят лет Великой Октябрьской социалистической революции. Это событие решили "отметить" взяв интервью у нескольких ленинградцев. Вот вырезка из книги:
В течение многих лет посетители Золотой кладовой Эрмитажа сдавали свои сумки и прочие емкости маленькой, худенькой немолодой женщине, работавшей в гардеробе. В ней не было ничего особенного, если не считать того довольно неожиданного, факта, что она в случае необходимости свободно общалась с иностранными гостями на пяти языках – французском, английском, немецком, итальянском и испанском. Впрочем, общение было предельно ограниченным и сводилось к ответам на вопросы типа: «Не подскажете ли, где туалет?», «Нужно ли сдавать зонтик?», «Вы уверены, что все мои вещи будут в сохранности?» Знали бы посетители, кому они сдают свои вещи…
Мария Владимировна Степанова (так ее звали) родилась в дворянской семье. Отец ее, Владимир Степанов, был самым молодым капитаном во всем царском военно-морском флоте и близким другом царя Николая П. Ей исполнилось семь лет, когда он погиб при Цусиме. В знак благодарности герою царь взял Марию к себе, и она росла как член его семьи в Зимнем дворце, среди сокровищ Эрмитажа, среди блистательных балов и концертов, в окружении неслыханной роскоши самой богатой семьи России.
Вскоре после начала Первой мировой войны Мария стала сестрой милосердия. Вместе с другими отпрысками царского рода и дворянских фамилий она посещала фронт, была свидетелем неслыханных ужасов и страданий: операций, которые делались без обезболивания, обезображенных и изуродованных солдат, вони, грязи и крови. После Октябрьской революреволюции и прекращения военных действий Мария Владимировна вернулась в Петроград, где продолжала работать медицинской сестрой. Жила она на Петроградской стороне в чердачном помещении. Как-то поздно вечером к ней постучались. «Пришли за мной», – подумала она, зная о том, что в ответ на белый террор большевики объявили красный. Она решила, что кто-то, помнивший ее по Зимнему, увидел ее в больнице и донес властям. Отперев дверь, она убедилась, что опасения ее подтверждаются: на пороге стоял мрачный мужчина в тужурке и с маузером на боку в сопровождении двух вооруженных солдат.
– Гражданка Степанова? – спросил он.
– С кем имею честь?
– Можете называть меня либо гражданин, либо товарищ Андреев, как вам будет угодно. Вы гражданка Степанова?
Она кивнула.
– Идемте с нами, – приказал он.
– Можно ли взять с собой вещи? – уточнила она.
– Не надо, они вам не понадобятся, – резко ответил он.
Мария Владимировна пошла за ним вниз, позади нее шли двое солдат, и она не сомневалась, что ведут ее на расстрел. У подъезда стояла машина – явление редкое в то время, и гражданин/товарищ Андреев пригласил ее сесть. По бокам расположились солдаты, человек с маузером сел впереди, коротко что-то бросил водиводителю, и они тронулись с места. На улице стояла темень – хоть выколи глаз, невозможно было понять, куда машина направляется. Ехали довольно долго и совершенно молча. Наконец остановились.
– Выходите, – приказал Андреев.
Мария Владимировна вышла и замерла: перед ней было здание Смольного института благородных девиц, в котором она когда-то училась. Ныне там располагался штаб большевиков.
– Следуйте замной, – приказал Андреев. Они миновали караул у ворот, вошли в здание, поднялись на второй этаж и, оставив позади часовых, зашагали по бесконечным коридорам, пока не дошли до входа в приемную, у которой толпились люди.
– Подождите здесь, – сказал мужчина в тужурке и, не взглянув ни на бдительного секретаря, сидевшего за столом, ни на вооруженную охрану, скрылся в кабинете. Двое солдат по-прежнему стояли позади нее, так что о каком бегстве не могло быть речи. Дверь кабинета почти сразу же открылась, Андреев вышел и жестом пригласил ее войти, сам же закрыл за ней дверь и исчез.
– Мария Владимировна так и не сказала мне, кого она увидела в кабинете, кто был тот человек, который знал о ее существовании и приказал найти и привести ее. Она всячески сопротивлялась интервью, не желала говорить о своей личной жизни и согласилась только потому, что ее попросил об этом директор Эрмитажа Борис Борисович Пиотровский. Она упрямилась, но упрямился и я. Как правило, я добиваюсь своего, стараюсь очаровать, расположить к себе человека, вытащить из него то, что мне надо. Но я понял, что напрасно прилагаю усилия, когда она твердо заявила: «Я вам не скажу, кто это был, потому что дала слово, что никогда и никому не скажу».
Но Мария Владимировна все же поведала мне, о чем шла речь в этом кабикабинете.
– Мы знаем, кто вы, – сказал тот, кто распорядился, чтобы ее привезли. – Мы знаем, что вы – человек чести. И мы просим вашей помощи. Эрмитаж– национальная сокровищница, Эрмитаж должен стать достоянием народа. Но никто не знает ни Эрмитажа, ни Зимнего дворца так, как знаете их вы. Мы просим вас переехать туда, жить там и проследить за тем, чтобы все было в целости и сохранности.
Мария Владимировна дала свое согласие. Так она вернулась в дом, в котором выросла, только теперь он был пуст и темен, по его парадным залам гулял холодный невский ветер, отчего тяжелые хрустальные люстры порой покачивались и издавали протяжный стон, напоминавший ей о великолепии ночных балов-маскарадов, отчаянных, но и учтивых молодых людях в плотно облегавших их стройные фигуры авантажных формах, о прелестных женщинах в длинных с глубокими декольте платьях, о времени недавнем и давнем, времени, ушедшем навсегда…
Шло время. Мария Владимировна продолжала жить и работать в Эрмитаже. Внешний мир жил своей бурной жизнью, полной триумфов и трагедий. Но сквозь стены Эрмитажа все события доносились слабым шепотом. И вот на рассвете 22 июня 1941 года гитлеровский вермахт обрушился на Советский Союз. Не успели опомниться, и немцы уже стояли у стен Ленинграда, города, который Гитлер обещал стереть с лица земли, поскольку в нем зародилась зараза большевизма.
Директор Эрмитажа Леон Абгарович Орбели однажды позвал к себе Марию Владимировну. Кроме них в кабинете был еще один человек – представленный как чекист, без фамилии.
– Мария Владимировна, – сказал директор, – мы хотим поручить вам дело исключительной важности. Дело это абсолютно секретное, поэтому я прошу вас заранее дать согласие или отказаться, потому что, когда вы узнаете эту тайну, отказываться будет поздно. Вы меня понимаете?
Степанова кивнула – мол, поняла, согласна.
– Ленинград может не устоять, – начал Орбели. – Если это случится, немцы уничтожат все, что не украдут. Поэтому мы эвакуируем всю коллекцию Эрмитажа– живопись, рисунки, абсолютно все. Но скифское золото – это вещь особая. Ей нет цены. Мы хотим, чтобы вы руководили упаковкой всей Золотой кладовой, до последней мелочи. Когда закончите, проследите затем, как ящики будут погружены. Потом вы поедете со всем этим грузом по адресу, известному только нам троим. Его не знает ни один другой человек. По прибытии на место проследите за тем, как ящики закопают – причем вы должны помнить: исполнителям скажут, что они хоронят секретные архивы. Никому не захочется рисковать жизнью, чтобы украсть бумаги. За все отвечаете вы и только вы. Все эти сокровища – ваши, и так будет до того дня, когда прогоним фашистов, когда победим. И тогда вы со своим грузом вернетесь в наш любимый Ленинград, в наш Эрмитаж. Вы все поняли?
Мария Владимировна снова кивнула…
Четыре долгих года она прожила в какой-то деревушке далеко на Севере (она отказалась назвать ее). Вместе с другими жителями она терпела холод и голод. Если бы она присвоила хотя бы один бриллиант из тысяч драгоценных камней, к которым имела доступ, никто этого не заметил бы, а она жила бы в сносных условиях, хотя бы в смысле питания. Но когда я спросил, не приходила ли эта мысль ей в голову, не было ли хотя бы мгновенного соблазна, она посмотрела на меня так, будто застала за каким-то совершенно позорным и отвратительным делом – скажем, за разграблением могилы только что похороненного друга…
Наступил долгожданный день возвращения сокровищ Золотой кладовой в Эрмитаж. Орбели предложил Степановой весьма лестную должность, но она, поблагодарив, отказалась. Она попросила определить ее старшей гардеробщицей в Золотую кладовую, и с того дня и до самой своей смерти Мария Владимировна принимала сумочки и атташе-кейсы у бесчисленных посетителей. Для них она была всего лишь худенькой, маленькой пожилой женщиной, отвечавшей им, правда, на пяти языках. Малозаметной гардеробщицей.
В 1967 году Владимир Владимирович работал в журнале Soviet Life ответственным секретарём. В этот же год исполнялось пятьдесят лет Великой Октябрьской социалистической революции. Это событие решили "отметить" взяв интервью у нескольких ленинградцев. Вот вырезка из книги:
В течение многих лет посетители Золотой кладовой Эрмитажа сдавали свои сумки и прочие емкости маленькой, худенькой немолодой женщине, работавшей в гардеробе. В ней не было ничего особенного, если не считать того довольно неожиданного, факта, что она в случае необходимости свободно общалась с иностранными гостями на пяти языках – французском, английском, немецком, итальянском и испанском. Впрочем, общение было предельно ограниченным и сводилось к ответам на вопросы типа: «Не подскажете ли, где туалет?», «Нужно ли сдавать зонтик?», «Вы уверены, что все мои вещи будут в сохранности?» Знали бы посетители, кому они сдают свои вещи…
Мария Владимировна Степанова (так ее звали) родилась в дворянской семье. Отец ее, Владимир Степанов, был самым молодым капитаном во всем царском военно-морском флоте и близким другом царя Николая П. Ей исполнилось семь лет, когда он погиб при Цусиме. В знак благодарности герою царь взял Марию к себе, и она росла как член его семьи в Зимнем дворце, среди сокровищ Эрмитажа, среди блистательных балов и концертов, в окружении неслыханной роскоши самой богатой семьи России.
Вскоре после начала Первой мировой войны Мария стала сестрой милосердия. Вместе с другими отпрысками царского рода и дворянских фамилий она посещала фронт, была свидетелем неслыханных ужасов и страданий: операций, которые делались без обезболивания, обезображенных и изуродованных солдат, вони, грязи и крови. После Октябрьской революреволюции и прекращения военных действий Мария Владимировна вернулась в Петроград, где продолжала работать медицинской сестрой. Жила она на Петроградской стороне в чердачном помещении. Как-то поздно вечером к ней постучались. «Пришли за мной», – подумала она, зная о том, что в ответ на белый террор большевики объявили красный. Она решила, что кто-то, помнивший ее по Зимнему, увидел ее в больнице и донес властям. Отперев дверь, она убедилась, что опасения ее подтверждаются: на пороге стоял мрачный мужчина в тужурке и с маузером на боку в сопровождении двух вооруженных солдат.
– Гражданка Степанова? – спросил он.
– С кем имею честь?
– Можете называть меня либо гражданин, либо товарищ Андреев, как вам будет угодно. Вы гражданка Степанова?
Она кивнула.
– Идемте с нами, – приказал он.
– Можно ли взять с собой вещи? – уточнила она.
– Не надо, они вам не понадобятся, – резко ответил он.
Мария Владимировна пошла за ним вниз, позади нее шли двое солдат, и она не сомневалась, что ведут ее на расстрел. У подъезда стояла машина – явление редкое в то время, и гражданин/товарищ Андреев пригласил ее сесть. По бокам расположились солдаты, человек с маузером сел впереди, коротко что-то бросил водиводителю, и они тронулись с места. На улице стояла темень – хоть выколи глаз, невозможно было понять, куда машина направляется. Ехали довольно долго и совершенно молча. Наконец остановились.
– Выходите, – приказал Андреев.
Мария Владимировна вышла и замерла: перед ней было здание Смольного института благородных девиц, в котором она когда-то училась. Ныне там располагался штаб большевиков.
– Следуйте замной, – приказал Андреев. Они миновали караул у ворот, вошли в здание, поднялись на второй этаж и, оставив позади часовых, зашагали по бесконечным коридорам, пока не дошли до входа в приемную, у которой толпились люди.
– Подождите здесь, – сказал мужчина в тужурке и, не взглянув ни на бдительного секретаря, сидевшего за столом, ни на вооруженную охрану, скрылся в кабинете. Двое солдат по-прежнему стояли позади нее, так что о каком бегстве не могло быть речи. Дверь кабинета почти сразу же открылась, Андреев вышел и жестом пригласил ее войти, сам же закрыл за ней дверь и исчез.
– Мария Владимировна так и не сказала мне, кого она увидела в кабинете, кто был тот человек, который знал о ее существовании и приказал найти и привести ее. Она всячески сопротивлялась интервью, не желала говорить о своей личной жизни и согласилась только потому, что ее попросил об этом директор Эрмитажа Борис Борисович Пиотровский. Она упрямилась, но упрямился и я. Как правило, я добиваюсь своего, стараюсь очаровать, расположить к себе человека, вытащить из него то, что мне надо. Но я понял, что напрасно прилагаю усилия, когда она твердо заявила: «Я вам не скажу, кто это был, потому что дала слово, что никогда и никому не скажу».
Но Мария Владимировна все же поведала мне, о чем шла речь в этом кабикабинете.
– Мы знаем, кто вы, – сказал тот, кто распорядился, чтобы ее привезли. – Мы знаем, что вы – человек чести. И мы просим вашей помощи. Эрмитаж– национальная сокровищница, Эрмитаж должен стать достоянием народа. Но никто не знает ни Эрмитажа, ни Зимнего дворца так, как знаете их вы. Мы просим вас переехать туда, жить там и проследить за тем, чтобы все было в целости и сохранности.
Мария Владимировна дала свое согласие. Так она вернулась в дом, в котором выросла, только теперь он был пуст и темен, по его парадным залам гулял холодный невский ветер, отчего тяжелые хрустальные люстры порой покачивались и издавали протяжный стон, напоминавший ей о великолепии ночных балов-маскарадов, отчаянных, но и учтивых молодых людях в плотно облегавших их стройные фигуры авантажных формах, о прелестных женщинах в длинных с глубокими декольте платьях, о времени недавнем и давнем, времени, ушедшем навсегда…
Шло время. Мария Владимировна продолжала жить и работать в Эрмитаже. Внешний мир жил своей бурной жизнью, полной триумфов и трагедий. Но сквозь стены Эрмитажа все события доносились слабым шепотом. И вот на рассвете 22 июня 1941 года гитлеровский вермахт обрушился на Советский Союз. Не успели опомниться, и немцы уже стояли у стен Ленинграда, города, который Гитлер обещал стереть с лица земли, поскольку в нем зародилась зараза большевизма.
Директор Эрмитажа Леон Абгарович Орбели однажды позвал к себе Марию Владимировну. Кроме них в кабинете был еще один человек – представленный как чекист, без фамилии.
– Мария Владимировна, – сказал директор, – мы хотим поручить вам дело исключительной важности. Дело это абсолютно секретное, поэтому я прошу вас заранее дать согласие или отказаться, потому что, когда вы узнаете эту тайну, отказываться будет поздно. Вы меня понимаете?
Степанова кивнула – мол, поняла, согласна.
– Ленинград может не устоять, – начал Орбели. – Если это случится, немцы уничтожат все, что не украдут. Поэтому мы эвакуируем всю коллекцию Эрмитажа– живопись, рисунки, абсолютно все. Но скифское золото – это вещь особая. Ей нет цены. Мы хотим, чтобы вы руководили упаковкой всей Золотой кладовой, до последней мелочи. Когда закончите, проследите затем, как ящики будут погружены. Потом вы поедете со всем этим грузом по адресу, известному только нам троим. Его не знает ни один другой человек. По прибытии на место проследите за тем, как ящики закопают – причем вы должны помнить: исполнителям скажут, что они хоронят секретные архивы. Никому не захочется рисковать жизнью, чтобы украсть бумаги. За все отвечаете вы и только вы. Все эти сокровища – ваши, и так будет до того дня, когда прогоним фашистов, когда победим. И тогда вы со своим грузом вернетесь в наш любимый Ленинград, в наш Эрмитаж. Вы все поняли?
Мария Владимировна снова кивнула…
Четыре долгих года она прожила в какой-то деревушке далеко на Севере (она отказалась назвать ее). Вместе с другими жителями она терпела холод и голод. Если бы она присвоила хотя бы один бриллиант из тысяч драгоценных камней, к которым имела доступ, никто этого не заметил бы, а она жила бы в сносных условиях, хотя бы в смысле питания. Но когда я спросил, не приходила ли эта мысль ей в голову, не было ли хотя бы мгновенного соблазна, она посмотрела на меня так, будто застала за каким-то совершенно позорным и отвратительным делом – скажем, за разграблением могилы только что похороненного друга…
Наступил долгожданный день возвращения сокровищ Золотой кладовой в Эрмитаж. Орбели предложил Степановой весьма лестную должность, но она, поблагодарив, отказалась. Она попросила определить ее старшей гардеробщицей в Золотую кладовую, и с того дня и до самой своей смерти Мария Владимировна принимала сумочки и атташе-кейсы у бесчисленных посетителей. Для них она была всего лишь худенькой, маленькой пожилой женщиной, отвечавшей им, правда, на пяти языках. Малозаметной гардеробщицей.
I am reading a book by Vladimir Pozner.
In 1967, Vladimir Vladimirovich worked in the Soviet Life magazine as an executive secretary. The same year marked the fifty years of the Great October Socialist Revolution. They decided to "celebrate" this event by interviewing several Leningraders. Here is an excerpt from the book:
For many years, visitors to the Hermitage's Golden Pantry handed over their bags and other containers to a small, slender, middle-aged woman who worked in the wardrobe. There was nothing special about her, apart from the rather unexpected fact that, if necessary, she freely communicated with foreign guests in five languages - French, English, German, Italian and Spanish. However, communication was extremely limited and boiled down to answering questions like: "Can you tell me where the toilet is?", "Do I need to hand over my umbrella?", "Are you sure that all my things will be safe?" If the visitors would know to whom they rent their things ...
Maria Vladimirovna Stepanova (that was her name) was born into a noble family. Her father, Vladimir Stepanov, was the youngest captain in the entire tsarist navy and a close friend of Tsar Nikolai P. She was seven years old when he died at Tsushima. As a token of gratitude to the hero, the tsar took Mary to him, and she grew up as a member of his family in the Winter Palace, among the treasures of the Hermitage, among brilliant balls and concerts, surrounded by the unheard-of luxury of the richest family in Russia.
Soon after the outbreak of World War I, Mary became a sister of mercy. Together with other offspring of the royal family and noble families, she visited the front, witnessed unheard-of horrors and suffering: operations that were done without anesthesia, disfigured and mutilated soldiers, stench, dirt and blood. After the October Revolution and the end of hostilities, Maria Vladimirovna returned to Petrograd, where she continued to work as a nurse. She lived on the Petrograd side in the attic. Someone late in the evening knocked on her door. “Come for me,” she thought, knowing that the Bolsheviks had declared red in response to the White Terror. She decided that someone who remembered her from the Winter Palace saw her in the hospital and reported to the authorities. Unlocking the door, she was convinced that her fears were confirmed: on the threshold stood a gloomy man in a jacket and a Mauser on his side, accompanied by two armed soldiers.
- Citizen Stepanova? - he asked.
- With whom do I have the honor?
- You can call me either citizen or comrade Andreev, whatever you like. Are you a citizen of Stepanov?
She nodded.
“Come with us,” he ordered.
- Can I take my things with me? - she asked.
“Don’t, you don’t need them,” he said sharply.
Maria Vladimirovna followed him downstairs, two soldiers were walking behind her, and she had no doubt that they were taking her to execution. There was a car at the entrance - a rare occurrence at that time, and citizen / comrade Andreev invited her to sit down. On the sides were soldiers, a man with a Mauser sat down in front, briefly threw something to the driver, and they started off. It was dark outside - even if you gouged out your eyes, it was impossible to understand where the car was going. We drove for a long time and completely silent. Finally we stopped.
“Come out,” Andreev ordered.
Maria Vladimirovna came out and froze: in front of her was the building of the Smolny Institute for Noble Maidens, in which she once studied. Now the headquarters of the Bolsheviks was located there.
“Follow the lock,” Andreev ordered. They passed the guard at the gate, entered the building, climbed to the second floor and, leaving behind the sentries, walked along the endless corridors until they reached the entrance to the reception area, which was crowded with people.
“Wait here,” said the man in the jacket, and, without glancing either at the vigilant secretary at the table or at the armed guards, disappeared into the office. The two soldiers were still standing behind her, so there could be no question of an escape. The door of the office opened almost immediately, Andreev went out and motioned for her to enter, he himself closed the door behind her and disappeared.
- Maria Vladimirovna never told me who she saw in the office, who was the person who knew about her existence and ordered to find and bring her. She resisted the interview in every possible way, did not want to talk about her personal life and agreed only because the director of the Hermitage Boris Borisovich Piotrovsky asked her to do so. She was stubborn, but I was stubborn too. As a rule, I achieve my goal, try to charm, win over a person, pull out of him what I need. But I realized that I was making efforts in vain when she firmly stated: "I will not tell you who it was, because I gave my word that I would never tell anyone."
But Maria Vladimirovna nevertheless told me what was discussed in this cubicle.
“We know who you are,” said the one who ordered her to be brought. “We know you are a man of honor. And we ask for your help. The Hermitage is a national treasury; the Hermitage must become the property of the people. But no one knows either the Hermitage or the Winter Palace as you know them. We ask you to move there, live there and make sure that
In 1967, Vladimir Vladimirovich worked in the Soviet Life magazine as an executive secretary. The same year marked the fifty years of the Great October Socialist Revolution. They decided to "celebrate" this event by interviewing several Leningraders. Here is an excerpt from the book:
For many years, visitors to the Hermitage's Golden Pantry handed over their bags and other containers to a small, slender, middle-aged woman who worked in the wardrobe. There was nothing special about her, apart from the rather unexpected fact that, if necessary, she freely communicated with foreign guests in five languages - French, English, German, Italian and Spanish. However, communication was extremely limited and boiled down to answering questions like: "Can you tell me where the toilet is?", "Do I need to hand over my umbrella?", "Are you sure that all my things will be safe?" If the visitors would know to whom they rent their things ...
Maria Vladimirovna Stepanova (that was her name) was born into a noble family. Her father, Vladimir Stepanov, was the youngest captain in the entire tsarist navy and a close friend of Tsar Nikolai P. She was seven years old when he died at Tsushima. As a token of gratitude to the hero, the tsar took Mary to him, and she grew up as a member of his family in the Winter Palace, among the treasures of the Hermitage, among brilliant balls and concerts, surrounded by the unheard-of luxury of the richest family in Russia.
Soon after the outbreak of World War I, Mary became a sister of mercy. Together with other offspring of the royal family and noble families, she visited the front, witnessed unheard-of horrors and suffering: operations that were done without anesthesia, disfigured and mutilated soldiers, stench, dirt and blood. After the October Revolution and the end of hostilities, Maria Vladimirovna returned to Petrograd, where she continued to work as a nurse. She lived on the Petrograd side in the attic. Someone late in the evening knocked on her door. “Come for me,” she thought, knowing that the Bolsheviks had declared red in response to the White Terror. She decided that someone who remembered her from the Winter Palace saw her in the hospital and reported to the authorities. Unlocking the door, she was convinced that her fears were confirmed: on the threshold stood a gloomy man in a jacket and a Mauser on his side, accompanied by two armed soldiers.
- Citizen Stepanova? - he asked.
- With whom do I have the honor?
- You can call me either citizen or comrade Andreev, whatever you like. Are you a citizen of Stepanov?
She nodded.
“Come with us,” he ordered.
- Can I take my things with me? - she asked.
“Don’t, you don’t need them,” he said sharply.
Maria Vladimirovna followed him downstairs, two soldiers were walking behind her, and she had no doubt that they were taking her to execution. There was a car at the entrance - a rare occurrence at that time, and citizen / comrade Andreev invited her to sit down. On the sides were soldiers, a man with a Mauser sat down in front, briefly threw something to the driver, and they started off. It was dark outside - even if you gouged out your eyes, it was impossible to understand where the car was going. We drove for a long time and completely silent. Finally we stopped.
“Come out,” Andreev ordered.
Maria Vladimirovna came out and froze: in front of her was the building of the Smolny Institute for Noble Maidens, in which she once studied. Now the headquarters of the Bolsheviks was located there.
“Follow the lock,” Andreev ordered. They passed the guard at the gate, entered the building, climbed to the second floor and, leaving behind the sentries, walked along the endless corridors until they reached the entrance to the reception area, which was crowded with people.
“Wait here,” said the man in the jacket, and, without glancing either at the vigilant secretary at the table or at the armed guards, disappeared into the office. The two soldiers were still standing behind her, so there could be no question of an escape. The door of the office opened almost immediately, Andreev went out and motioned for her to enter, he himself closed the door behind her and disappeared.
- Maria Vladimirovna never told me who she saw in the office, who was the person who knew about her existence and ordered to find and bring her. She resisted the interview in every possible way, did not want to talk about her personal life and agreed only because the director of the Hermitage Boris Borisovich Piotrovsky asked her to do so. She was stubborn, but I was stubborn too. As a rule, I achieve my goal, try to charm, win over a person, pull out of him what I need. But I realized that I was making efforts in vain when she firmly stated: "I will not tell you who it was, because I gave my word that I would never tell anyone."
But Maria Vladimirovna nevertheless told me what was discussed in this cubicle.
“We know who you are,” said the one who ordered her to be brought. “We know you are a man of honor. And we ask for your help. The Hermitage is a national treasury; the Hermitage must become the property of the people. But no one knows either the Hermitage or the Winter Palace as you know them. We ask you to move there, live there and make sure that
У записи 10 лайков,
0 репостов,
437 просмотров.
0 репостов,
437 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Надя Клименок-Кудинова
