Письмо французского солдата.
Стойкость севастопольцев поражала солдат неприятельской армии. Невозможно не привести удивительное письмо одного из французских солдат. От его строк “мороз продирает по коже”.”Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки давно пора капитулировать. На каждую их пушку – у нас пять пушек, на каждого солдата – десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то были лучшее оружие. У них нет снарядов.
Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначены для нас! А они не уходят. Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки.Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых. И откуда только они берут силы сражаться?! На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления. Не смейся над нашими солдатами. Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык – дереву и тому я советовал бы уйти с дороги. Я иногда перестаю верить майору. Мне начинает казаться, что война никогда не кончиться. Вчера перед вечером мы четвертый раз отступали. Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с усиками и серьгой в одном ухе. Он сшиб двух наших – одного штыком, другого прикладом – и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодили прямо ему в лицо. Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном. Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала. Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили его в землянке. Он еще дышал. “Если до утра не умрет, отправим в лазарет, - сказал капрал. – А сейчас поздно. Чего с ним возиться!” Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок. В землянке было совсем темно, хоть глаз выколи. Я долго лежал не ворочаясь и никак не мог уснуть. Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку. И что бы ты думал? Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом. В единственной своей руке он держал трут и огниво. Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру. Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух. Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уже миновала. Поверь, впервые за время войны мне стало страшно. Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника – тогда надо прекращать войну. С такими людьми воевать безнадежно”.
Эмин Бекир-Заде
Стойкость севастопольцев поражала солдат неприятельской армии. Невозможно не привести удивительное письмо одного из французских солдат. От его строк “мороз продирает по коже”.”Наш майор говорит, что по всем правилам военной науки давно пора капитулировать. На каждую их пушку – у нас пять пушек, на каждого солдата – десять. А ты бы видел их ружья! Наверное, у наших дедов, штурмовавших Бастилию, и то были лучшее оружие. У них нет снарядов.
Каждое утро их женщины и дети выходят на открытое поле между укреплениями и собирают в мешки ядра. Мы начинаем стрелять. Да! Мы стреляем в женщин и детей. Не удивляйся. Но ведь ядра, которые они собирают, предназначены для нас! А они не уходят. Женщины плюют в нашу сторону, а мальчишки показывают языки.Им нечего есть. Мы видим, как они маленькие кусочки хлеба делят на пятерых. И откуда только они берут силы сражаться?! На каждую нашу атаку они отвечают контратакой и вынуждают нас отступать за укрепления. Не смейся над нашими солдатами. Мы не из трусливых, но когда у русского в руке штык – дереву и тому я советовал бы уйти с дороги. Я иногда перестаю верить майору. Мне начинает казаться, что война никогда не кончиться. Вчера перед вечером мы четвертый раз отступали. Русские матросы (я ведь писал тебе, что они сошли с кораблей и теперь защищают бастионы) погнались за нами. Впереди бежал коренастый малый с усиками и серьгой в одном ухе. Он сшиб двух наших – одного штыком, другого прикладом – и уже нацелился на третьего, когда хорошенькая порция шрапнели угодили прямо ему в лицо. Рука у матроса так и отлетела, кровь брызнула фонтаном. Сгоряча он пробежал еще несколько шагов и свалился на землю у самого нашего вала. Мы перетащили его к себе, перевязали кое-как раны и положили его в землянке. Он еще дышал. “Если до утра не умрет, отправим в лазарет, - сказал капрал. – А сейчас поздно. Чего с ним возиться!” Ночью я внезапно проснулся, будто кто-то толкнул меня в бок. В землянке было совсем темно, хоть глаз выколи. Я долго лежал не ворочаясь и никак не мог уснуть. Вдруг в углу послышался шорох. Я зажег спичку. И что бы ты думал? Раненый русский матрос подполз к бочонку с порохом. В единственной своей руке он держал трут и огниво. Белый как полотно, со стиснутыми зубами, он напрягал остаток своих сил, пытаясь одной рукой высечь искру. Еще немного, и все мы, вместе с ним, со всей землянкой взлетели бы на воздух. Я спрыгнул на пол, вырвал у него из руки огниво и закричал не своим голосом. Почему я закричал? Опасность уже миновала. Поверь, впервые за время войны мне стало страшно. Если раненый, истекающий кровью матрос, которому оторвало руку, не сдается, а пытается взорвать на воздух себя и противника – тогда надо прекращать войну. С такими людьми воевать безнадежно”.
Эмин Бекир-Заде
Letter from a French soldier.
The fortitude of the Sevastopol people amazed the soldiers of the enemy army. It is impossible not to quote an amazing letter from one of the French soldiers. From his lines “the frost is tearing through the skin.” Our major says that according to all the rules of military science, it is high time to surrender. For each of their cannons, we have five cannons, for each soldier, ten. You should have seen their guns! Probably, our grandfathers, who stormed the Bastille, had the best weapons. They have no shells.
Every morning their women and children go out into the open field between the fortifications and collect the kernels in sacks. We start shooting. Yes! We shoot women and children. Do not be surprised. But the kernels they collect are for us! And they don't leave. The women spit in our direction, and the boys show their tongues. They have nothing to eat. We see how they divide small pieces of bread into five. And where do they get the strength to fight ?! They respond to each of our attacks with a counterattack and force us to retreat behind the fortifications. Don't laugh at our soldiers. We are not cowardly, but when a Russian has a bayonet in his hand, I would advise the tree to get out of the way. I sometimes stop believing the Major. It seems to me that the war will never end. Yesterday evening we retreated for the fourth time. Russian sailors (I wrote to you that they got off the ships and are now defending the bastions) chased us. A stocky fellow with a mustache and an earring in one ear was running ahead. He knocked down two of ours - one with a bayonet, the other with a rifle butt - and was already aiming at the third when a pretty shot of shrapnel hit him right in the face. The sailor's hand flew off, blood spurting out in a fountain. In the heat of the moment, he ran a few more steps and fell to the ground at our very rampart. We dragged him to us, somehow bandaged his wounds and put him in a dugout. He was still breathing. “If he doesn’t die by morning, we’ll send him to the infirmary,” said the corporal. - And now it's late. Why bother with him! " At night I suddenly woke up as if someone had pushed me in the side. It was completely dark in the dugout, even if you gouge out an eye. I lay for a long time without tossing and turning and could not sleep in any way. Suddenly a rustle was heard in the corner. I lit a match. And what would you think? The wounded Russian sailor crawled to the keg of gunpowder. In his one hand, he held a tinder and a flint. White as a sheet, with clenched teeth, he strained the rest of his strength, trying to strike a spark with one hand. A little more, and all of us, together with him, with the entire dugout, would fly up into the air. I jumped to the floor, tore the flint from his hand and shouted in a voice that was not my own. Why did I scream? The danger was already over. Believe me, for the first time during the war I was scared. If a wounded, bleeding sailor, whose arm was torn off, does not surrender, but tries to blow himself and the enemy into the air, then the war must be stopped. It's hopeless to fight with such people ”.
Emin Bekir-Zade
The fortitude of the Sevastopol people amazed the soldiers of the enemy army. It is impossible not to quote an amazing letter from one of the French soldiers. From his lines “the frost is tearing through the skin.” Our major says that according to all the rules of military science, it is high time to surrender. For each of their cannons, we have five cannons, for each soldier, ten. You should have seen their guns! Probably, our grandfathers, who stormed the Bastille, had the best weapons. They have no shells.
Every morning their women and children go out into the open field between the fortifications and collect the kernels in sacks. We start shooting. Yes! We shoot women and children. Do not be surprised. But the kernels they collect are for us! And they don't leave. The women spit in our direction, and the boys show their tongues. They have nothing to eat. We see how they divide small pieces of bread into five. And where do they get the strength to fight ?! They respond to each of our attacks with a counterattack and force us to retreat behind the fortifications. Don't laugh at our soldiers. We are not cowardly, but when a Russian has a bayonet in his hand, I would advise the tree to get out of the way. I sometimes stop believing the Major. It seems to me that the war will never end. Yesterday evening we retreated for the fourth time. Russian sailors (I wrote to you that they got off the ships and are now defending the bastions) chased us. A stocky fellow with a mustache and an earring in one ear was running ahead. He knocked down two of ours - one with a bayonet, the other with a rifle butt - and was already aiming at the third when a pretty shot of shrapnel hit him right in the face. The sailor's hand flew off, blood spurting out in a fountain. In the heat of the moment, he ran a few more steps and fell to the ground at our very rampart. We dragged him to us, somehow bandaged his wounds and put him in a dugout. He was still breathing. “If he doesn’t die by morning, we’ll send him to the infirmary,” said the corporal. - And now it's late. Why bother with him! " At night I suddenly woke up as if someone had pushed me in the side. It was completely dark in the dugout, even if you gouge out an eye. I lay for a long time without tossing and turning and could not sleep in any way. Suddenly a rustle was heard in the corner. I lit a match. And what would you think? The wounded Russian sailor crawled to the keg of gunpowder. In his one hand, he held a tinder and a flint. White as a sheet, with clenched teeth, he strained the rest of his strength, trying to strike a spark with one hand. A little more, and all of us, together with him, with the entire dugout, would fly up into the air. I jumped to the floor, tore the flint from his hand and shouted in a voice that was not my own. Why did I scream? The danger was already over. Believe me, for the first time during the war I was scared. If a wounded, bleeding sailor, whose arm was torn off, does not surrender, but tries to blow himself and the enemy into the air, then the war must be stopped. It's hopeless to fight with such people ”.
Emin Bekir-Zade
У записи 4 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Константин Грабарь
