Умер Владимир Этуш. Ему было 96 лет.
«Когда отца посадили, меня стали считать сыном врага народа. И первое, что я сделал — пошел к секретарю комсомольской организации «стучать» на себя. Потом, в девятом классе был такой случай: учитель литературы Гурий Павлович, этакий барин, в сапогах, с прической а ля Тургенев, попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман И. Гончарова «Обломов». Я изложил. Гурий Павлович спокойно выслушал и говорит:
— А вы знаете, что это точка зрения Бухарина?!
А Бухарина уже год как расстреляли. Я извинился, совершенно не придав этому значения. А в начале следующего урока меня вызвали к директору. Директор, седовато-лысый человечек, в черном костюме с длинными рукавами, прикрывавшими короткие пальцы, усадил меня напротив себя и стал расспрашивать об отце.
— За что сидит?
Я говорю:
— Не знаю.
— Ну, как же вы не знаете! — И при этом буравит меня своими маленькими глубоко посаженными водянистыми глазками. — Что же это получается, вы живете в семье и не знаете, чем занимается ваш папа.
Я стал объяснять, говорю, что папа и сам не знает, за что его посадили. А дальше разыгралась сцена форменного допроса. Директор угрожал, что позвонит в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого. Страшно было не за себя — за маму: если и сына посадят, как она будет, бедная?.. В конце концов, он меня отпустил.
И таких, как я, было много. Почти не было семьи, у которой бы не арестовали кого-нибудь из родственников. Поэтому внутренне, конечно, многие сочувствовали. И все равно положение "сына врага народа" давило, рождало комплексы.»
_______________________
«Когда отца посадили, меня стали считать сыном врага народа. И первое, что я сделал — пошел к секретарю комсомольской организации «стучать» на себя. Потом, в девятом классе был такой случай: учитель литературы Гурий Павлович, этакий барин, в сапогах, с прической а ля Тургенев, попросил меня изложить точку зрения Ленина на роман И. Гончарова «Обломов». Я изложил. Гурий Павлович спокойно выслушал и говорит:
— А вы знаете, что это точка зрения Бухарина?!
А Бухарина уже год как расстреляли. Я извинился, совершенно не придав этому значения. А в начале следующего урока меня вызвали к директору. Директор, седовато-лысый человечек, в черном костюме с длинными рукавами, прикрывавшими короткие пальцы, усадил меня напротив себя и стал расспрашивать об отце.
— За что сидит?
Я говорю:
— Не знаю.
— Ну, как же вы не знаете! — И при этом буравит меня своими маленькими глубоко посаженными водянистыми глазками. — Что же это получается, вы живете в семье и не знаете, чем занимается ваш папа.
Я стал объяснять, говорю, что папа и сам не знает, за что его посадили. А дальше разыгралась сцена форменного допроса. Директор угрожал, что позвонит в НКВД, тянул руку к телефону, а я упрашивал его не делать этого. Страшно было не за себя — за маму: если и сына посадят, как она будет, бедная?.. В конце концов, он меня отпустил.
И таких, как я, было много. Почти не было семьи, у которой бы не арестовали кого-нибудь из родственников. Поэтому внутренне, конечно, многие сочувствовали. И все равно положение "сына врага народа" давило, рождало комплексы.»
_______________________
Died Vladimir Etush. He was 96 years old.
“When my father was imprisoned, they began to consider me the son of an enemy of the people. And the first thing I did was go to the secretary of the Komsomol organization to "knock" on myself. Then, in the ninth grade, there was such a case: a literature teacher Guriy Pavlovich, a kind of gentleman, in boots, with a haircut a la Turgenev, asked me to state Lenin's point of view on I. Goncharov's novel Oblomov. I have outlined. Guriy Pavlovich listened calmly and said:
- Do you know that this is Bukharin's point of view ?!
And Bukharin was shot for a year already. I apologized, completely oblivious to it. And at the beginning of the next lesson, I was called to the director. The director, a grayish bald man in a black suit with long sleeves covering short fingers, sat me down opposite him and began to ask about my father.
- What is he sitting for?
I say:
- I do not know.
- Well, how can you not know! - And at the same time it bores me with its small deep-set watery eyes. - What is it, you live in a family and do not know what your dad is doing.
I began to explain, saying that dad himself does not know why he was imprisoned. And then a scene of uniform interrogation took place. The director threatened that he would call the NKVD, stretched out his hand for the phone, and I begged him not to do it. It was scary not for myself - for my mother: if they put my son in prison, how will she be, poor one? .. In the end, he let me go.
And there were many like me. There was almost no family that did not have one of their relatives arrested. Therefore, internally, of course, many sympathized. And all the same, the position of the "son of the enemy of the people" pressed, gave birth to complexes. "
_______________________
“When my father was imprisoned, they began to consider me the son of an enemy of the people. And the first thing I did was go to the secretary of the Komsomol organization to "knock" on myself. Then, in the ninth grade, there was such a case: a literature teacher Guriy Pavlovich, a kind of gentleman, in boots, with a haircut a la Turgenev, asked me to state Lenin's point of view on I. Goncharov's novel Oblomov. I have outlined. Guriy Pavlovich listened calmly and said:
- Do you know that this is Bukharin's point of view ?!
And Bukharin was shot for a year already. I apologized, completely oblivious to it. And at the beginning of the next lesson, I was called to the director. The director, a grayish bald man in a black suit with long sleeves covering short fingers, sat me down opposite him and began to ask about my father.
- What is he sitting for?
I say:
- I do not know.
- Well, how can you not know! - And at the same time it bores me with its small deep-set watery eyes. - What is it, you live in a family and do not know what your dad is doing.
I began to explain, saying that dad himself does not know why he was imprisoned. And then a scene of uniform interrogation took place. The director threatened that he would call the NKVD, stretched out his hand for the phone, and I begged him not to do it. It was scary not for myself - for my mother: if they put my son in prison, how will she be, poor one? .. In the end, he let me go.
And there were many like me. There was almost no family that did not have one of their relatives arrested. Therefore, internally, of course, many sympathized. And all the same, the position of the "son of the enemy of the people" pressed, gave birth to complexes. "
_______________________
У записи 32 лайков,
6 репостов,
791 просмотров.
6 репостов,
791 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Марон
