... из книги Георгия Данелия «Тостуемый пьет до дна» о... похоронах. Великому режиссеру и человеку посвящается. ❤️
Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, — светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив «Мосфильма». В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.
Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет.
Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки.
Рядом стояли близкие, родные и раввин. «Мосфильм» был против раввина, но родные настояли.
Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено.
Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть.
Потом встал в торце могилы и сказал раввину:
— Приступай, батюшка.
— Ребе, — поправила его сестра Яблочкина.
— Ну ребе.
Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять.
— Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, — недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.)
Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать на идиш заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:
— И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора... (Лора была намного моложе мужа.)
— Отец! — прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.
И тут же грянул гимн Советского Союза.
От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал — я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.
— Стоп, стоп! — закричал Ивасков. — Кто там поближе — остановите их!
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, сигнал был не вам! — крикнул Ивасков дирижеру.
И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши — Лора.
— Ну, стоп, стоп! — Ивасков опять махнул рукой. — Сколько можно?!
И снова грянул гимн.
— Прекратите! Остановите музыку! — заорал Ивасков.
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! — крикнул Ивасков дирижеру. — Двумя! — И повернулся к раввину: — Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!
— Понимаю.
— Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!
Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:
— Сестра — Мария, племянник — Гриша. И не дочь! — он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. — А жена племянника Гриши — гражданка Лора Яблочкина!
— У, ё! — взревел Ивасков.
Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками.
И снова грянул гимн Советского Союза.
И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал. Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны.
Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись.
Невысокий, лысый, пожилой, Александр Ефремович Яблочкин был веселым, заводным и очень нравился женщинам. И пока не встретил свою голубоглазую Лору, слыл известным сердцеедом. Лору Яблочкин боготворил и, когда говорил о ней, — светился. Лора тоже любила Сашеньку (так она его называла), и жили они хорошо и дружно. Супруги Яблочкины были людьми хлебосольными, и я часто бывал у них в гостях в доме напротив «Мосфильма». В малюсенькую комнатку, которую они называли гостиной (из однокомнатной квартиры Яблочкин сделал двухкомнатную), набивалось так много народу, что сейчас я не могу понять, как мы все умудрялись там разместиться. Помню только, что было очень весело.
Умер Саша на проходной, в тот день, когда мы должны были сдавать картину Сизову. Предъявил пропуск и упал. Ему было 59 лет.
Хоронили Александра Ефремовича на Востряковском кладбище. Яблочкина любили, и попрощаться с ним пришло много народу. Режиссеры, с которыми работал Яблочкин, пробили и оркестр. Гроб поставили возле могилы на специальные подставки.
Рядом стояли близкие, родные и раввин. «Мосфильм» был против раввина, но родные настояли.
Раввин был маленький, очень старенький, лет под девяносто, в черной шляпе и легоньком потрепанном черном пальто, в круглых очках в металлической оправе, с сизым носом. Был конец ноября, дул холодный ветер, выпал даже снег. Ребе посинел и дрожал. Я предложил ему свой шарф, он отказался, сказал, что не положено.
Люди рассредоточились вокруг могил, а оркестр расположился чуть поодаль, у забора. Зампрофорга студии Савелий Ивасков, который распоряжался этими похоронами, договорился с дирижером оркестра, что даст ему знак рукой, когда начинать играть.
Потом встал в торце могилы и сказал раввину:
— Приступай, батюшка.
— Ребе, — поправила его сестра Яблочкина.
— Ну ребе.
Раввин наклонился к сестре и начал по бумажке что-то уточнять.
— Ладно, отец, начинай! Холодно, народ замерз, — недовольно сказал Ивасков. (Он более других возражал против еврейского священника.)
Раввин посмотрел на него, вздохнул и начал читать на идиш заупокойную молитву. А когда дошел до родственников, пропел на русском:
— И сестра Мария, и сын его Гриша, и дочь его Лора... (Лора была намного моложе мужа.)
— Отец! — прервал его Ивасков и отрицательно помахал рукой.
И тут же грянул гимн Советского Союза.
От неожиданности ребе вздрогнул, поскользнулся и чуть не упал — я успел подхватить его. Земля заледенела, и было очень скользко.
— Стоп, стоп! — закричал Ивасков. — Кто там поближе — остановите их!
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, сигнал был не вам! — крикнул Ивасков дирижеру.
И сказал сестре, чтобы она объяснила товарищу, кто есть кто. Мария сказала раввину, что Гриша не сын, а племянник, а Лора не дочка, а жена. Тот кивнул и начал петь сначала. И когда дошел до родственников, пропел, что сестра Мария, племянник Гриша и дочь Гриши — Лора.
— Ну, стоп, стоп! — Ивасков опять махнул рукой. — Сколько можно?!
И снова грянул гимн.
— Прекратите! Остановите музыку! — заорал Ивасков.
Оркестр замолк.
— Рубен Артемович, для вас сигнал будет двумя руками! — крикнул Ивасков дирижеру. — Двумя! — И повернулся к раввину: — Отец, вы, я извиняюсь, по-русски понимаете? Вы можете сказать по-человечески, что гражданка Лора Яблочкина не дочка, а жена?! Супруга, понимаете?!
— Понимаю.
— Ну и давайте внимательней! А то некрасиво получается, похороны все-таки!
Раввин начал снова и, когда дошел до опасного места, сделал паузу и пропел очень четко:
— Сестра — Мария, племянник — Гриша. И не дочь! — он поверх очков победно посмотрел на Иваскова. — А жена племянника Гриши — гражданка Лора Яблочкина!
— У, ё! — взревел Ивасков.
Поскользнулся и полетел в могилу. Падая, он взмахнул двумя руками.
И снова грянул гимн Советского Союза.
И тут уже мы не смогли сдержаться. Саша, прости меня! Но я тоже ржал. Ты говорил, что твой любимый жанр трагикомедия. В этом жанре и прошли твои похороны.
Когда придет время и мне уходить, я очень хочу уйти так же. Не болея и внезапно, никого не мучая. И чтобы на моих похоронах тоже плакали и смеялись.
... from the book by Georgy Danelia "The Toasted One drinks to the bottom" about ... the funeral. Dedicated to the great director and man. ❤️
Short, bald, elderly, Alexander Efremovich Yablochkin was cheerful, lively and very much liked by women. And until he met his blue-eyed Laura, he was known as a famous heartthrob. Laura Yablochkin idolized and, when he talked about her, he glowed. Laura also loved Sasha (as she called him), and they lived well and amicably. The Yablochkin spouses were hospitable people, and I often visited them in the house opposite Mosfilm. There were so many people crowded into the tiny room, which they called the living room (Yablochkin made a two-room apartment from a one-room apartment) that now I cannot understand how we all managed to get accommodated there. I only remember that it was a lot of fun.
Sasha died at the checkpoint, on the day when we had to hand over the painting to Sizov. Showed a pass and fell. He was 59 years old.
They buried Alexander Efremovich at the Vostryakovsky cemetery. They loved Yablochkin, and a lot of people came to say goodbye to him. The directors with whom Yablochkin worked also struck the orchestra. The coffin was placed near the grave on special stands.
Nearby were relatives, relatives and a rabbi. "Mosfilm" was against the rabbi, but his relatives insisted.
The rabbi was small, very old, about ninety years old, in a black hat and a light shabby black coat, round metal-rimmed glasses, with a gray nose. It was late November, a cold wind was blowing, and even snow fell. The Rebbe turned blue and trembled. I offered him my scarf, he refused, said that it was not necessary.
People scattered around the graves, and the orchestra settled down a little further away, by the fence. The deputy trade union manager of the studio, Savely Ivaskov, who was in charge of the funeral, agreed with the conductor of the orchestra that he would give him a hand signal when to start playing.
Then he stood at the end of the grave and said to the rabbi:
- Come on, father.
“Rebbe,” Yablochkina's sister corrected him.
- Well, rabbi.
The rabbi leaned over to his sister and began to clarify something from a piece of paper.
- Okay, father, start! It's cold, the people are cold, - Ivaskov said displeased. (He objected more than others to the Jewish priest.)
The rabbi looked at him, sighed and began to recite the funeral prayer in Yiddish. And when he reached his relatives, he sang in Russian:
- And sister Maria, and his son Grisha, and his daughter Laura ... (Laura was much younger than her husband.)
- Father! Ivaskov interrupted him and waved his hand negatively.
And then the anthem of the Soviet Union burst out.
In surprise, the rabbi shuddered, slipped and nearly fell - I managed to catch him. The ground was icy and it was very slippery.
- Stop, stop! - shouted Ivaskov. - Who is there closer - stop them!
The orchestra fell silent.
- Ruben Artemovich, the signal was not for you! - Ivaskov shouted to the conductor.
And he told his sister to explain to her friend who is who. Maria told the rabbi that Grisha is not a son, but a nephew, and Laura is not a daughter, but a wife. He nodded and began to sing from the beginning. And when he reached his relatives, he sang that sister Maria, nephew of Grisha and daughter of Grisha - Laura.
- Well, stop, stop! Ivaskov waved his hand again. - How can?!
And the anthem struck again.
- Stop it! Stop the music! Ivaskov shouted.
The orchestra fell silent.
- Ruben Artemovich, the signal will be two-handed for you! - Ivaskov shouted to the conductor. - Two! - And turned to the rabbi: - Father, you, I apologize, do you understand Russian? Can you say humanly that citizen Laura Yablochkina is not a daughter, but a wife ?! Wife, do you understand ?!
- Understand.
- Well, let's take a closer look! And it turns out ugly, the funeral after all!
The rabbi began again, and when he reached a dangerous place, he paused and sang very clearly:
- Sister - Maria, nephew - Grisha. And not a daughter! - He looked triumphantly at Ivaskov over his glasses. - And the wife of Grisha's nephew is citizen Laura Yablochkina!
- Uh, yo! Ivaskov roared.
Slipped and flew into the grave. As he fell, he waved both hands.
And again the anthem of the Soviet Union burst out.
And then we could not restrain ourselves. Sasha, forgive me! But I also laughed. You said that your favorite genre is tragicomedy. Your funeral was held in this genre.
When the time comes for me to leave, I really want to leave the same way. Without getting sick and suddenly, without torturing anyone. And so that they would cry and laugh at my funeral too.
Short, bald, elderly, Alexander Efremovich Yablochkin was cheerful, lively and very much liked by women. And until he met his blue-eyed Laura, he was known as a famous heartthrob. Laura Yablochkin idolized and, when he talked about her, he glowed. Laura also loved Sasha (as she called him), and they lived well and amicably. The Yablochkin spouses were hospitable people, and I often visited them in the house opposite Mosfilm. There were so many people crowded into the tiny room, which they called the living room (Yablochkin made a two-room apartment from a one-room apartment) that now I cannot understand how we all managed to get accommodated there. I only remember that it was a lot of fun.
Sasha died at the checkpoint, on the day when we had to hand over the painting to Sizov. Showed a pass and fell. He was 59 years old.
They buried Alexander Efremovich at the Vostryakovsky cemetery. They loved Yablochkin, and a lot of people came to say goodbye to him. The directors with whom Yablochkin worked also struck the orchestra. The coffin was placed near the grave on special stands.
Nearby were relatives, relatives and a rabbi. "Mosfilm" was against the rabbi, but his relatives insisted.
The rabbi was small, very old, about ninety years old, in a black hat and a light shabby black coat, round metal-rimmed glasses, with a gray nose. It was late November, a cold wind was blowing, and even snow fell. The Rebbe turned blue and trembled. I offered him my scarf, he refused, said that it was not necessary.
People scattered around the graves, and the orchestra settled down a little further away, by the fence. The deputy trade union manager of the studio, Savely Ivaskov, who was in charge of the funeral, agreed with the conductor of the orchestra that he would give him a hand signal when to start playing.
Then he stood at the end of the grave and said to the rabbi:
- Come on, father.
“Rebbe,” Yablochkina's sister corrected him.
- Well, rabbi.
The rabbi leaned over to his sister and began to clarify something from a piece of paper.
- Okay, father, start! It's cold, the people are cold, - Ivaskov said displeased. (He objected more than others to the Jewish priest.)
The rabbi looked at him, sighed and began to recite the funeral prayer in Yiddish. And when he reached his relatives, he sang in Russian:
- And sister Maria, and his son Grisha, and his daughter Laura ... (Laura was much younger than her husband.)
- Father! Ivaskov interrupted him and waved his hand negatively.
And then the anthem of the Soviet Union burst out.
In surprise, the rabbi shuddered, slipped and nearly fell - I managed to catch him. The ground was icy and it was very slippery.
- Stop, stop! - shouted Ivaskov. - Who is there closer - stop them!
The orchestra fell silent.
- Ruben Artemovich, the signal was not for you! - Ivaskov shouted to the conductor.
And he told his sister to explain to her friend who is who. Maria told the rabbi that Grisha is not a son, but a nephew, and Laura is not a daughter, but a wife. He nodded and began to sing from the beginning. And when he reached his relatives, he sang that sister Maria, nephew of Grisha and daughter of Grisha - Laura.
- Well, stop, stop! Ivaskov waved his hand again. - How can?!
And the anthem struck again.
- Stop it! Stop the music! Ivaskov shouted.
The orchestra fell silent.
- Ruben Artemovich, the signal will be two-handed for you! - Ivaskov shouted to the conductor. - Two! - And turned to the rabbi: - Father, you, I apologize, do you understand Russian? Can you say humanly that citizen Laura Yablochkina is not a daughter, but a wife ?! Wife, do you understand ?!
- Understand.
- Well, let's take a closer look! And it turns out ugly, the funeral after all!
The rabbi began again, and when he reached a dangerous place, he paused and sang very clearly:
- Sister - Maria, nephew - Grisha. And not a daughter! - He looked triumphantly at Ivaskov over his glasses. - And the wife of Grisha's nephew is citizen Laura Yablochkina!
- Uh, yo! Ivaskov roared.
Slipped and flew into the grave. As he fell, he waved both hands.
And again the anthem of the Soviet Union burst out.
And then we could not restrain ourselves. Sasha, forgive me! But I also laughed. You said that your favorite genre is tragicomedy. Your funeral was held in this genre.
When the time comes for me to leave, I really want to leave the same way. Without getting sick and suddenly, without torturing anyone. And so that they would cry and laugh at my funeral too.
У записи 31 лайков,
4 репостов,
682 просмотров.
4 репостов,
682 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Марон
