Трудности кино
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит - еще ничего, а как рот откроет - так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности...
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость - так, чтоб без мата, изнутри... Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:
"Гордая очень". А когда откроется, так еще пока не доносит - вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский - тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще - в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или - весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... "Извольте, позвольте", "Только после вас", "Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении". Не идет фраза: "Позвольте, я возьму на себя" - или: "Вам ведь трудно, разрешите я..." А уж фраза: "Я вами руководил, я отвечу за все" - прямо колом в горле стоит. А такая: "Мне не дорого мое место, дорого наше дело" - получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там - баночное пиво, омары, крики "Я разорен!" или "Мне в Париж по делу!" хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается. Жванецкий.
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит - еще ничего, а как рот откроет - так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности...
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость - так, чтоб без мата, изнутри... Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:
"Гордая очень". А когда откроется, так еще пока не доносит - вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский - тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще - в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или - весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... "Извольте, позвольте", "Только после вас", "Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении". Не идет фраза: "Позвольте, я возьму на себя" - или: "Вам ведь трудно, разрешите я..." А уж фраза: "Я вами руководил, я отвечу за все" - прямо колом в горле стоит. А такая: "Мне не дорого мое место, дорого наше дело" - получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там - баночное пиво, омары, крики "Я разорен!" или "Мне в Париж по делу!" хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается. Жванецкий.
Movie difficulties
Filmmakers have great difficulties. The greatest, most terrible difficulties for filmmakers. You really don’t know. The reliability requirements have increased, but there are no old tanks, there are few Mausers. Frack people forgot how to wear. Rudeness and rudeness in Siberia just turns out nothing, and education in Petersburg is not going on yet. Aristocracy in St. Petersburg is not going yet. If the hero just sits - nothing yet, but how he opens his mouth - so far he is not going. Or, there, one’s own dignity, this untouchable personality ...
It feels like he was told. Maybe they demanded, scolded, deprived of salaries, did not pay for sick leave. Well, so that he plays a sense of this dignity. And, apparently, he wants to: he raises his head, and on tiptoe, and drinks to strengthen himself, but still does not know how.
Female pride - so that without a mat, from the inside ... Well, even when lying, covered with a sheet, the announcer says:
"Very proud." And when it opens, it still doesn’t inform you - it shivers, squints, and this is still felt.
The Earl of English is also embarrassing, sideways, everyone is afraid to enter his castle. Well, if the jacket is a quarter behind the neck and the neck is like a pestle in the bell, how can you show aristocracy if you need to maintain your pants and jacket continuously ?! Either kiss the Queen’s hand, or hold the trousers. And the hand still needs to be sought from her: she also strives to shake.
Food is not given yet, here is not swallowing itself, but food as a meal. The old woman was invited to the council, but they also lost the art of food: they also strive to swallow whole and also into the bag. And this is props.
And the old people forgot such a walk so that the jacket did not move separately from the owner. Or - the entire Hitler headquarters in uniforms is not in size, but the announcer says that all of Europe works for them. But this is all outwardly, of course, and annoys one who is still alive and still remembers.
Disputes, even literary ones, are going badly internally. All somehow adhere to one opinion and, for God's sake, do not want another, for God's sake.
The loyalty of one man to one woman still looks ridiculous, while it looks ridiculous. And in general, the treatment of a woman, all these obeisances, rising, respect, admiration ... They are made, of course, but for very additional money. One consultant, about eighty-two years old, has already gone round: Dushanbe, Kiev, Frunze, Tashkent ... "Excuse me, allow me," "Only after you", "I would be the last bastard, madame, if I left you in the appropriate position" . The phrase doesn’t go: “Let me take it” - or: “It’s hard for you, let me ...” And the phrase: “I directed you, I’ll be responsible for everything” - it’s right in the throat. And this: "My place is not dear to me, our business is dear" - it turns out only in parts.
It was difficult so far to play an erudite, thinking person, and although the performer wrinkles his forehead and squints, such a distortion of his face still does not convince.
Costumes and shoes have survived, but when we see the face and the whole head of the barmaid of a modern anti-aircraft school over old noble clothes, something prevents us from believing in her Latin.
A group of American cowboys on horseback is still crookedly jumping, and even horses have our faces.
Well, there - can beer, lobsters, shouts "I'm busted!" or "To me in Paris on business!" although the Russian language, but neither the performer nor the audience of this language yet understand.
But with the departure of the elderly from the stage and from the audience, the balance between the screen and the viewer is gradually restored. Zhvanetsky.
Filmmakers have great difficulties. The greatest, most terrible difficulties for filmmakers. You really don’t know. The reliability requirements have increased, but there are no old tanks, there are few Mausers. Frack people forgot how to wear. Rudeness and rudeness in Siberia just turns out nothing, and education in Petersburg is not going on yet. Aristocracy in St. Petersburg is not going yet. If the hero just sits - nothing yet, but how he opens his mouth - so far he is not going. Or, there, one’s own dignity, this untouchable personality ...
It feels like he was told. Maybe they demanded, scolded, deprived of salaries, did not pay for sick leave. Well, so that he plays a sense of this dignity. And, apparently, he wants to: he raises his head, and on tiptoe, and drinks to strengthen himself, but still does not know how.
Female pride - so that without a mat, from the inside ... Well, even when lying, covered with a sheet, the announcer says:
"Very proud." And when it opens, it still doesn’t inform you - it shivers, squints, and this is still felt.
The Earl of English is also embarrassing, sideways, everyone is afraid to enter his castle. Well, if the jacket is a quarter behind the neck and the neck is like a pestle in the bell, how can you show aristocracy if you need to maintain your pants and jacket continuously ?! Either kiss the Queen’s hand, or hold the trousers. And the hand still needs to be sought from her: she also strives to shake.
Food is not given yet, here is not swallowing itself, but food as a meal. The old woman was invited to the council, but they also lost the art of food: they also strive to swallow whole and also into the bag. And this is props.
And the old people forgot such a walk so that the jacket did not move separately from the owner. Or - the entire Hitler headquarters in uniforms is not in size, but the announcer says that all of Europe works for them. But this is all outwardly, of course, and annoys one who is still alive and still remembers.
Disputes, even literary ones, are going badly internally. All somehow adhere to one opinion and, for God's sake, do not want another, for God's sake.
The loyalty of one man to one woman still looks ridiculous, while it looks ridiculous. And in general, the treatment of a woman, all these obeisances, rising, respect, admiration ... They are made, of course, but for very additional money. One consultant, about eighty-two years old, has already gone round: Dushanbe, Kiev, Frunze, Tashkent ... "Excuse me, allow me," "Only after you", "I would be the last bastard, madame, if I left you in the appropriate position" . The phrase doesn’t go: “Let me take it” - or: “It’s hard for you, let me ...” And the phrase: “I directed you, I’ll be responsible for everything” - it’s right in the throat. And this: "My place is not dear to me, our business is dear" - it turns out only in parts.
It was difficult so far to play an erudite, thinking person, and although the performer wrinkles his forehead and squints, such a distortion of his face still does not convince.
Costumes and shoes have survived, but when we see the face and the whole head of the barmaid of a modern anti-aircraft school over old noble clothes, something prevents us from believing in her Latin.
A group of American cowboys on horseback is still crookedly jumping, and even horses have our faces.
Well, there - can beer, lobsters, shouts "I'm busted!" or "To me in Paris on business!" although the Russian language, but neither the performer nor the audience of this language yet understand.
But with the departure of the elderly from the stage and from the audience, the balance between the screen and the viewer is gradually restored. Zhvanetsky.
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Андрей Абраменков
