Это текст моего друга, с которым мы вместе воссоздавали в начале 90-х Российский Комсомол. В те годы, когда просто открыто назвать себя коммунистом - значило обречь на ненависть, плевки и формально отсутствовавшую люстрацию. В конце сентября 1993 года в Москве проходил Учредительный съезд комсомола... Участников того съезда, ушедших из зала прямо к Белому дому, защитники встречали с неописуемым восторгом, со слезами, сквозь толпу митингующих несли на руках. КОМСОМОЛ ЖИВ!! Это неправда, что нет Страны! Неправда, что нас уничтожили! ОНИ - ЕСТЬ и значит есть мы!
А через пару дней они вместе с другими защитниками остатков Советской власти заливали своей кровью московский асфальт и задыхались в Белом доме... Последнее настоящее народное восстание было жестоко подавлено изменившей присяге армией
Дарья Митина: Мы ничего не забыли
Ежегодно 4 октября в Москве люди собираются помянуть погибших во время октябрьского ельцинского антиконституционного переворота и расстрела Верховного Совета 3−4 октября 1993 года — я заметила, что ежегодно, какая бы погода ни была накануне и на следующий день, 4 числа всегда пасмурно и идет дождь, природа как будто оплакивает героев сопротивления и мирных людей, случайно или сознательно попавших тогда под молох истории.
— Дождик кровь смывает, - говорят плачущие женщины с портретами погибших сыновей в руках. - Кровь на мостовой проступает, а он ее смывает…
Вот 19 лет назад дни стояли на удивление ясные, дождей не было, а мостовые и тротуары вокруг Белого Дома и вестибюли метро периодически окрашивались кровушкой — к началу октября, по мере разрастания баррикад, ее перестали смывать, поливальные машины нами задерживались и разворачивались обратно, а московских чиновников и милицейских начальников водили смотреть на лужи запекшейся крови. Они качали головами.
Помню страшную давку-ходынку на станции метро «Краснопресненская», когда озверевший ОМОН избивал людей на эскалаторе, идущем вниз, люди пытались бежать, падали друг на друга, внизу, уже на перроне, ОМОНовцы дубинками загоняли людей в вагоны, а приехавшим пассажирам не давали выйти, вбивая их палками назад в вагон. Помню пожилую тетеньку-уборщицу с ведром, отказавшуюся мыть залитый кровью вестибюль и ступени эскалатора: «Не буду мыть, пусть народ видит, пусть все знают, что здесь происходит…».
Про октябрь 93-го написано и сказано уже столько, что вряд ли стоит вдаваться в подробные описания. Могу лишь сказать, что и семья моя, и родные комсомольцы несли вахту у Белого Дома с самого 21 сентября — с момента объявления антиконституционного указа № 1400. Нашу палатку с надписью «РКСМ» ранним утром 4 октября раздавил танк — слава Богу, что в ней в тот момент никого не было — кто-то грелся у костра, кто-то пошел в подъезд, кого-то отрядили за водой…
Мы дежурили у здания парламента посменно, через день. Судьба была ко мне благосклонна — утром 3-го октября истек срок моего дежурства, я сменилась и поехала домой. Обратно я должна была приехать утром 4-го…
Таким образом, самый разгар восстания я наблюдала по домашнему телевизору. Увидев, что началась стрельба, я вскочила и засобиралась обратно — у меня в Белом Доме находилась мама, она тогда работала в депутатской фракции «Отчизна», и я знала, что она там. Но дед запер квартиру на ключ со словами: «Дочь, кажется, я уже потерял, не хочу потерять еще и внучку». Я плакала, пыталась выбить дверь, но безуспешно. Ранним утром я увидела, что по Белому дому хреначат танки, начался пожар и здание горит. Ближайшие двое суток были, наверное, самыми черными в моей жизни - я знала, что мама в здании, а сделать ничего не могла. Прошли два мучительных дня, и утром 6-го октября мама вернулась домой… Я с трудом ее узнала — три дня назад, когда мы с ней последний раз виделись, это была здоровая, красивая женщина с темно-каштановыми волосами, а вернулась состарившаяся, разбитая, с потухшими глазами и абсолютно седой головой. Она почти сутки пролежала в насквозь простреливаемой комнате, прикрываясь от пуль трупом какого-то омоновца. Вывели маму сердобольные медики, проверявшие здание на предмет раненых и убитых, дали ей белый халат и по-дружески посоветовали порвать и сжечь парламентское удостоверение, закосив под медсестру.
Вечером мы запихнули нашего комсомольского вожака Игоря Малярова, уже объявленного к тому времени в федеральный розыск, («опасный государственный преступник»!) в минский поезд, и началась его эмиграция, продлившаяся вплоть до объявления Думой амнистии всем участникам. Мы периодически навещали его в разных городах и даже ухитрялись проводить там выездные Бюро и Пленумы ЦК РКСМ.
В ельцинском Указе запрету подлежало всего 6 организаций, среди которых РКРП и наш РКСМ, хотя было нам от роду всего 9 месяцев (мы образовались в январе того же 1993-го). Пустячок, а приятно — факт признания, как-никак. Таким образом, мы функционировали нелегально почти 3 года — только в 1996-ом нас легализовали и зарегистрировали, и то после ряда всяческих ухищрений с нашей стороны.
С тех пор я нежно люблю газету «Московский комсомолец» - в одном из октябрьских номеров на первой странице было напечатано объявление о том, что за любую информацию о местонахождении государственного преступника Игоря Малярова МК выплачивает 10 000 долларов. Милые нравы нашей свободной независимой прессы… В течение нескольких дней мы всем составом Центрального Комитета каждые полчаса звонили в редакцию, таинственным голосом сообщая, что Маляров скрывается в Испании, в Польше, на Ямайке, в старообрядческом скиту в сибирской тайге, в бангкокском борделе, в бразильской сельве и тому подобную чушь. Мы договорились, что если кому-то из нас все-таки заплатят 10 тысяч, мы немножко прокутим, а большую часть пустим на лечение раненых, коих после вышеозначенных событий было в изобилии.
Когда сегодня говорят, мол, стреляли в народ, а депутаты не пострадали — это не совсем так. Вспомните проломленную голову Сергея Бабурина, которого избивали на том самом стадионе, вспомните отбитые почки Олега Румянцева… Мне действительно интересно посмотреть, как бы вели себя сегодняшние депутаты — от всех фракций, без деления на политические цвета — в аналогичной ситуации…
Не знаю, как вам, а мне до сих пор тяжело проходить мимо этого стадиона на Краснопресненской. Вокруг — тысячи красных ленточек, кресты, красные флаги, горящие свечи. 17 лет в лужковской мэрии постоянно зарождались безумные идеи срыть мемориальный комплекс. Сначала оппозиционный префект Краснов не давал это сделать, потом протесты жителей сделали свое дело - вроде бы желающих уничтожить людскую память не осталось…
Каждый год у здания Верховного Совета проводится панихида. Мое отношение к РПЦ известно, но 4 октября, наверное, единственный день в году, когда активное участие РПЦ в траурных мероприятиях оправдано и справедливо. Тогда, 19 лет назад, роль церкви была действительно миротворческой, а ее стремление предотвратить, а затем остановить кровопролитие — искренним. Увы, ни предотвратить, ни прекратить бойню тогда не удалось, а количество «красных попов» тогда возросло многократно. Убийца тогда смачно харкнул в лицо Патриарху. Позже церковь примирилась с узурпацией - «всякая власть от Бога» - но это было уже потом…
Всегда интересно 4 октября смотреть на удивленные лица молодых ОМОНовцев, которые в те самые дни, наверное, ходили в детский сад, а теперь пожинают плоды коллективной ведомственной ответственности, выслушивая обвинения в душегубстве… Ничего, пусть изучают историю, она ведь отнюдь не всегда славная.
4 октября на Красную Пресню приезжают не только свидетели, очевидцы и участники. Приходят и совсем молодые люди, которые в те окаянные дни либо лежали спеленатые в колясках, либо даже не были пока запроектированы своими родителями:). Среди моих РКСМовцев много студентов и старших школьников, которые, разумеется, не могут помнить, но много знают. Мне даже удивительно, насколько явственно и правильно они представляют себе весь ход событий, а главное — как точно представляют себе наши тогдашние ощущения, наш настрой, как чувствуют вкус наших побед и горечь нашего поражения… Понятно, что сегодня есть много источников, позволяющих восстановить событийный ряд, но откуда эти ощущения, эта эмоциональная достоверность, носителями которой можем быть только мы?..
Каждый год глубоким темным вечером народ встречается со своими однопартийцами, однополчанами, товарищами, под каждым деревом обнимаются, целуются и плачут. Каждый третий спрашивает меня о маме - многих я не видела много лет, и они не знают, что мамы нет на свете. Старенький профессор МГУ наливает вино казачьему сотнику, и они взахлеб обсуждают судьбу Виктора Морозова — был такой казачий сотник Морозов, который приехал на защиту Верховного Совета прямо из Приднестровья и 4-го октября схватил так называемую «пулю со смещенным центром» — она прошила ему живот, разворотила внутренности. Подобрали умирающего Морозова без сознания, с длинным шлейфом собственных кишок, повезли в больницу, где Морозов вроде как отдал Богу душу на операционном столе. Тела покойного, однако, никто не видел и на руки не получил, и братья-казаки захоронили пустой гроб, поставили крест. Каково же было наше удивление, когда через 10 лет Морозова встретили в Москве какие-то знакомые! Наши эскулапы, осколок советской медицины, тогда сшили сотника, и он отправился отлеживаться куда-то на юг, залег на дно и вынырнул через добрый десяток лет посвежевший и помолодевший, как говорится, лучше, чем был…
Но это — радостная история-исключение, а узнавать об уходе своих товарищей всегда больно, а еще страшней было после 4 октября звонить по телефонам, когда звонишь другу, не зная, жив ли он…
А еще 4 октября - день нашего внутреннего единства, потому что рядом соседствуют красные флаги, имперские черно-бело-золотые, андреевские, зеленые флаги разных течений, многоцветные стяги разных московских диаспор, от палестинского и курдского — до кубинского и белорусского, эсперантистский, испещренный буковками флаг БКНЛ-ПОРТОСовцев, черные с белым кругом и серпом и молотом, черно-кр
А через пару дней они вместе с другими защитниками остатков Советской власти заливали своей кровью московский асфальт и задыхались в Белом доме... Последнее настоящее народное восстание было жестоко подавлено изменившей присяге армией
Дарья Митина: Мы ничего не забыли
Ежегодно 4 октября в Москве люди собираются помянуть погибших во время октябрьского ельцинского антиконституционного переворота и расстрела Верховного Совета 3−4 октября 1993 года — я заметила, что ежегодно, какая бы погода ни была накануне и на следующий день, 4 числа всегда пасмурно и идет дождь, природа как будто оплакивает героев сопротивления и мирных людей, случайно или сознательно попавших тогда под молох истории.
— Дождик кровь смывает, - говорят плачущие женщины с портретами погибших сыновей в руках. - Кровь на мостовой проступает, а он ее смывает…
Вот 19 лет назад дни стояли на удивление ясные, дождей не было, а мостовые и тротуары вокруг Белого Дома и вестибюли метро периодически окрашивались кровушкой — к началу октября, по мере разрастания баррикад, ее перестали смывать, поливальные машины нами задерживались и разворачивались обратно, а московских чиновников и милицейских начальников водили смотреть на лужи запекшейся крови. Они качали головами.
Помню страшную давку-ходынку на станции метро «Краснопресненская», когда озверевший ОМОН избивал людей на эскалаторе, идущем вниз, люди пытались бежать, падали друг на друга, внизу, уже на перроне, ОМОНовцы дубинками загоняли людей в вагоны, а приехавшим пассажирам не давали выйти, вбивая их палками назад в вагон. Помню пожилую тетеньку-уборщицу с ведром, отказавшуюся мыть залитый кровью вестибюль и ступени эскалатора: «Не буду мыть, пусть народ видит, пусть все знают, что здесь происходит…».
Про октябрь 93-го написано и сказано уже столько, что вряд ли стоит вдаваться в подробные описания. Могу лишь сказать, что и семья моя, и родные комсомольцы несли вахту у Белого Дома с самого 21 сентября — с момента объявления антиконституционного указа № 1400. Нашу палатку с надписью «РКСМ» ранним утром 4 октября раздавил танк — слава Богу, что в ней в тот момент никого не было — кто-то грелся у костра, кто-то пошел в подъезд, кого-то отрядили за водой…
Мы дежурили у здания парламента посменно, через день. Судьба была ко мне благосклонна — утром 3-го октября истек срок моего дежурства, я сменилась и поехала домой. Обратно я должна была приехать утром 4-го…
Таким образом, самый разгар восстания я наблюдала по домашнему телевизору. Увидев, что началась стрельба, я вскочила и засобиралась обратно — у меня в Белом Доме находилась мама, она тогда работала в депутатской фракции «Отчизна», и я знала, что она там. Но дед запер квартиру на ключ со словами: «Дочь, кажется, я уже потерял, не хочу потерять еще и внучку». Я плакала, пыталась выбить дверь, но безуспешно. Ранним утром я увидела, что по Белому дому хреначат танки, начался пожар и здание горит. Ближайшие двое суток были, наверное, самыми черными в моей жизни - я знала, что мама в здании, а сделать ничего не могла. Прошли два мучительных дня, и утром 6-го октября мама вернулась домой… Я с трудом ее узнала — три дня назад, когда мы с ней последний раз виделись, это была здоровая, красивая женщина с темно-каштановыми волосами, а вернулась состарившаяся, разбитая, с потухшими глазами и абсолютно седой головой. Она почти сутки пролежала в насквозь простреливаемой комнате, прикрываясь от пуль трупом какого-то омоновца. Вывели маму сердобольные медики, проверявшие здание на предмет раненых и убитых, дали ей белый халат и по-дружески посоветовали порвать и сжечь парламентское удостоверение, закосив под медсестру.
Вечером мы запихнули нашего комсомольского вожака Игоря Малярова, уже объявленного к тому времени в федеральный розыск, («опасный государственный преступник»!) в минский поезд, и началась его эмиграция, продлившаяся вплоть до объявления Думой амнистии всем участникам. Мы периодически навещали его в разных городах и даже ухитрялись проводить там выездные Бюро и Пленумы ЦК РКСМ.
В ельцинском Указе запрету подлежало всего 6 организаций, среди которых РКРП и наш РКСМ, хотя было нам от роду всего 9 месяцев (мы образовались в январе того же 1993-го). Пустячок, а приятно — факт признания, как-никак. Таким образом, мы функционировали нелегально почти 3 года — только в 1996-ом нас легализовали и зарегистрировали, и то после ряда всяческих ухищрений с нашей стороны.
С тех пор я нежно люблю газету «Московский комсомолец» - в одном из октябрьских номеров на первой странице было напечатано объявление о том, что за любую информацию о местонахождении государственного преступника Игоря Малярова МК выплачивает 10 000 долларов. Милые нравы нашей свободной независимой прессы… В течение нескольких дней мы всем составом Центрального Комитета каждые полчаса звонили в редакцию, таинственным голосом сообщая, что Маляров скрывается в Испании, в Польше, на Ямайке, в старообрядческом скиту в сибирской тайге, в бангкокском борделе, в бразильской сельве и тому подобную чушь. Мы договорились, что если кому-то из нас все-таки заплатят 10 тысяч, мы немножко прокутим, а большую часть пустим на лечение раненых, коих после вышеозначенных событий было в изобилии.
Когда сегодня говорят, мол, стреляли в народ, а депутаты не пострадали — это не совсем так. Вспомните проломленную голову Сергея Бабурина, которого избивали на том самом стадионе, вспомните отбитые почки Олега Румянцева… Мне действительно интересно посмотреть, как бы вели себя сегодняшние депутаты — от всех фракций, без деления на политические цвета — в аналогичной ситуации…
Не знаю, как вам, а мне до сих пор тяжело проходить мимо этого стадиона на Краснопресненской. Вокруг — тысячи красных ленточек, кресты, красные флаги, горящие свечи. 17 лет в лужковской мэрии постоянно зарождались безумные идеи срыть мемориальный комплекс. Сначала оппозиционный префект Краснов не давал это сделать, потом протесты жителей сделали свое дело - вроде бы желающих уничтожить людскую память не осталось…
Каждый год у здания Верховного Совета проводится панихида. Мое отношение к РПЦ известно, но 4 октября, наверное, единственный день в году, когда активное участие РПЦ в траурных мероприятиях оправдано и справедливо. Тогда, 19 лет назад, роль церкви была действительно миротворческой, а ее стремление предотвратить, а затем остановить кровопролитие — искренним. Увы, ни предотвратить, ни прекратить бойню тогда не удалось, а количество «красных попов» тогда возросло многократно. Убийца тогда смачно харкнул в лицо Патриарху. Позже церковь примирилась с узурпацией - «всякая власть от Бога» - но это было уже потом…
Всегда интересно 4 октября смотреть на удивленные лица молодых ОМОНовцев, которые в те самые дни, наверное, ходили в детский сад, а теперь пожинают плоды коллективной ведомственной ответственности, выслушивая обвинения в душегубстве… Ничего, пусть изучают историю, она ведь отнюдь не всегда славная.
4 октября на Красную Пресню приезжают не только свидетели, очевидцы и участники. Приходят и совсем молодые люди, которые в те окаянные дни либо лежали спеленатые в колясках, либо даже не были пока запроектированы своими родителями:). Среди моих РКСМовцев много студентов и старших школьников, которые, разумеется, не могут помнить, но много знают. Мне даже удивительно, насколько явственно и правильно они представляют себе весь ход событий, а главное — как точно представляют себе наши тогдашние ощущения, наш настрой, как чувствуют вкус наших побед и горечь нашего поражения… Понятно, что сегодня есть много источников, позволяющих восстановить событийный ряд, но откуда эти ощущения, эта эмоциональная достоверность, носителями которой можем быть только мы?..
Каждый год глубоким темным вечером народ встречается со своими однопартийцами, однополчанами, товарищами, под каждым деревом обнимаются, целуются и плачут. Каждый третий спрашивает меня о маме - многих я не видела много лет, и они не знают, что мамы нет на свете. Старенький профессор МГУ наливает вино казачьему сотнику, и они взахлеб обсуждают судьбу Виктора Морозова — был такой казачий сотник Морозов, который приехал на защиту Верховного Совета прямо из Приднестровья и 4-го октября схватил так называемую «пулю со смещенным центром» — она прошила ему живот, разворотила внутренности. Подобрали умирающего Морозова без сознания, с длинным шлейфом собственных кишок, повезли в больницу, где Морозов вроде как отдал Богу душу на операционном столе. Тела покойного, однако, никто не видел и на руки не получил, и братья-казаки захоронили пустой гроб, поставили крест. Каково же было наше удивление, когда через 10 лет Морозова встретили в Москве какие-то знакомые! Наши эскулапы, осколок советской медицины, тогда сшили сотника, и он отправился отлеживаться куда-то на юг, залег на дно и вынырнул через добрый десяток лет посвежевший и помолодевший, как говорится, лучше, чем был…
Но это — радостная история-исключение, а узнавать об уходе своих товарищей всегда больно, а еще страшней было после 4 октября звонить по телефонам, когда звонишь другу, не зная, жив ли он…
А еще 4 октября - день нашего внутреннего единства, потому что рядом соседствуют красные флаги, имперские черно-бело-золотые, андреевские, зеленые флаги разных течений, многоцветные стяги разных московских диаспор, от палестинского и курдского — до кубинского и белорусского, эсперантистский, испещренный буковками флаг БКНЛ-ПОРТОСовцев, черные с белым кругом и серпом и молотом, черно-кр
This is a text of my friend, with whom we recreated the Russian Komsomol in the early 90s. In those years when simply openly calling oneself a communist meant dooming to hatred, spitting and formally absent lustration. At the end of September 1993, the Constituent Congress of the Komsomol was held in Moscow ... The defenders greeted the participants of that congress, who left the room directly to the White House, with indescribable enthusiasm, with tears, and carried the protesters through the crowd. Komsomol is alive !! It is not true that there is no Country! It’s not true that they destroyed us! THEY ARE AND mean we are!
And a couple of days later they, along with other defenders of the remnants of Soviet power, poured Moscow asphalt with their blood and gasped in the White House ... The last real popular uprising was brutally crushed by the army, which had changed its oath,
Daria Mitina: We have not forgotten anything
Every year on October 4 in Moscow, people are going to commemorate those who died during the October Yeltsin’s unconstitutional coup and execution of the Supreme Council on October 3–4, 1993 — I noticed that every year, regardless of the weather the day before and the next day, it’s always cloudy and raining on the 4th , nature as if mourns the heroes of resistance and peaceful people who accidentally or deliberately fell under the moloch of history then.
“The rain is washing away the blood,” say the crying women with portraits of the dead sons in their hands. - Blood on the pavement appears, and he washes it off ...
Here 19 years ago the days were surprisingly clear, there was no rain, and the pavements and sidewalks around the White House and the lobby of the subway were periodically stained with blood - by the beginning of October, as the barricades grew, they stopped washing it off, watering machines stopped and turned back, and Moscow officials and police chiefs were led to look at puddles of gore. They shook their heads.
I remember a terrible crush-hodyka at the Krasnopresnenskaya metro station, when a brutal OMON beat up people on an escalator going down, people tried to run, fell on top of each other, below, already on the platform, riot policemen drove people into the wagons with batons and didn’t give the passengers who arrived get out, driving them with sticks back into the car. I remember an elderly aunty cleaning lady with a bucket who refused to wash the blood-soaked lobby and the steps of the escalator: “I won’t wash, let the people see, let everyone know what is happening here ...”.
So much has been written and said about October 93th that it is hardly worth going into detailed descriptions. I can only say that my family and my Komsomol members were on the watch at the White House from September 21, from the moment of the announcement of the unconstitutional decree No. 1400. Our tent with the inscription “RKSM” was crushed by a tank in the early morning of October 4 - thank God that it’s inside at that moment there was nobody - someone was warming around the fire, someone went to the porch, someone was sent for water ...
We were on duty at the parliament building in shifts, every other day. Fate was favorable to me - on the morning of October 3rd my term of duty expired, I changed and went home. I had to come back on the morning of the 4th ...
Thus, I saw the very height of the uprising on home television. When I saw that the shooting had begun, I jumped up and gathered up - I had a mother in the White House, she then worked in the Fatherland faction, and I knew that she was there. But my grandfather locked the apartment with the key with the words: “I think I’ve already lost my daughter, I don’t want to lose my granddaughter either.” I cried, tried to knock the door, but to no avail. In the early morning I saw that tanks were hrenking in the White House, a fire started and the building was on fire. The next two days were probably the blackest in my life - I knew that my mother was in the building, but I could not do anything. Two painful days passed, and on the morning of October 6, my mother returned home ... I hardly recognized her - three days ago, when we last saw her, she was a healthy, beautiful woman with dark brown hair, and she returned old, broken , with dead eyes and a completely gray head. For almost a day she lay in the shooting room through, hiding from the bullets with the corpse of some riot police. The mother was taken out by compassionate doctors who checked the building for injured and dead people, gave her a white coat and amicably advised to tear down and burn the parliamentary certificate by putting it under a nurse.
In the evening, we pushed our Komsomol leader Igor Malyarov, who had already been put on the federal wanted list (a “dangerous state criminal”!) To the Minsk train by that time, and his emigration began, which lasted until the Duma announced an amnesty to all participants. We periodically visited him in different cities and even contrived to conduct visiting Bureaux and Plenums of the Central Committee of the RKSM there.
In the Yeltsin Decree, only 6 organizations were subject to prohibition, including the RKRP and our RKSM, although we were only 9 months old (we formed in January of the same 1993). A trifle, but nice - the fact of recognition, after all. Thus, we functioned illegally for almost 3 years - only in the 1996th we were legalized and registered, and then after a number of all sorts of tricks on our part.
Since then i dearly love gas
And a couple of days later they, along with other defenders of the remnants of Soviet power, poured Moscow asphalt with their blood and gasped in the White House ... The last real popular uprising was brutally crushed by the army, which had changed its oath,
Daria Mitina: We have not forgotten anything
Every year on October 4 in Moscow, people are going to commemorate those who died during the October Yeltsin’s unconstitutional coup and execution of the Supreme Council on October 3–4, 1993 — I noticed that every year, regardless of the weather the day before and the next day, it’s always cloudy and raining on the 4th , nature as if mourns the heroes of resistance and peaceful people who accidentally or deliberately fell under the moloch of history then.
“The rain is washing away the blood,” say the crying women with portraits of the dead sons in their hands. - Blood on the pavement appears, and he washes it off ...
Here 19 years ago the days were surprisingly clear, there was no rain, and the pavements and sidewalks around the White House and the lobby of the subway were periodically stained with blood - by the beginning of October, as the barricades grew, they stopped washing it off, watering machines stopped and turned back, and Moscow officials and police chiefs were led to look at puddles of gore. They shook their heads.
I remember a terrible crush-hodyka at the Krasnopresnenskaya metro station, when a brutal OMON beat up people on an escalator going down, people tried to run, fell on top of each other, below, already on the platform, riot policemen drove people into the wagons with batons and didn’t give the passengers who arrived get out, driving them with sticks back into the car. I remember an elderly aunty cleaning lady with a bucket who refused to wash the blood-soaked lobby and the steps of the escalator: “I won’t wash, let the people see, let everyone know what is happening here ...”.
So much has been written and said about October 93th that it is hardly worth going into detailed descriptions. I can only say that my family and my Komsomol members were on the watch at the White House from September 21, from the moment of the announcement of the unconstitutional decree No. 1400. Our tent with the inscription “RKSM” was crushed by a tank in the early morning of October 4 - thank God that it’s inside at that moment there was nobody - someone was warming around the fire, someone went to the porch, someone was sent for water ...
We were on duty at the parliament building in shifts, every other day. Fate was favorable to me - on the morning of October 3rd my term of duty expired, I changed and went home. I had to come back on the morning of the 4th ...
Thus, I saw the very height of the uprising on home television. When I saw that the shooting had begun, I jumped up and gathered up - I had a mother in the White House, she then worked in the Fatherland faction, and I knew that she was there. But my grandfather locked the apartment with the key with the words: “I think I’ve already lost my daughter, I don’t want to lose my granddaughter either.” I cried, tried to knock the door, but to no avail. In the early morning I saw that tanks were hrenking in the White House, a fire started and the building was on fire. The next two days were probably the blackest in my life - I knew that my mother was in the building, but I could not do anything. Two painful days passed, and on the morning of October 6, my mother returned home ... I hardly recognized her - three days ago, when we last saw her, she was a healthy, beautiful woman with dark brown hair, and she returned old, broken , with dead eyes and a completely gray head. For almost a day she lay in the shooting room through, hiding from the bullets with the corpse of some riot police. The mother was taken out by compassionate doctors who checked the building for injured and dead people, gave her a white coat and amicably advised to tear down and burn the parliamentary certificate by putting it under a nurse.
In the evening, we pushed our Komsomol leader Igor Malyarov, who had already been put on the federal wanted list (a “dangerous state criminal”!) To the Minsk train by that time, and his emigration began, which lasted until the Duma announced an amnesty to all participants. We periodically visited him in different cities and even contrived to conduct visiting Bureaux and Plenums of the Central Committee of the RKSM there.
In the Yeltsin Decree, only 6 organizations were subject to prohibition, including the RKRP and our RKSM, although we were only 9 months old (we formed in January of the same 1993). A trifle, but nice - the fact of recognition, after all. Thus, we functioned illegally for almost 3 years - only in the 1996th we were legalized and registered, and then after a number of all sorts of tricks on our part.
Since then i dearly love gas
У записи 14 лайков,
5 репостов.
5 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ирина Комолова
