Есть книги, прочитанные очень вовремя. В прошлом году это была первая часть "Июня" Быкова, хоть и не очень-то я похож на главного героя, а основной конфликт, дионисийско-аполлоновский, одновременный и тяжкий в книге, у меня был последовательный. Гвирцман не смог сделать выбор, за него это сделал 1941 год. Я в свое время понял и по своему сделал. "Июнь" был взглядом назад. "Другая жизнь" Юрия Трифонова это взгляд вперед. Главный герой, историк Февраля, Сергей тоже лишь отчасти похож, но некоторые черты удивительным образом схожи, а судьба его в повести заставляет задуматься и о своей. Особенно сейчас в 30 лет, когда происходит поворот в другую жизнь. Прочитай наверное в 22 или 25 лет, наверняка бы и половины не понял. В нужный момент надо читать мудрые и жестокие книги.
"Давно надо было взяться. Но не хватало духу. Все его папки, блокноты, тетради толстые и тонкие, вырезки из газет, аляповато расклеенные по альбомам, выдранные из журналов страницы, кипы исписанной бумаги, рассованные по разным местам — часть находилась в ящиках стола, часть на нижних полках в шкафах, какие-то папки пылились на самом верху шкафов, под потолком, куда месяцами не достигала тряпка, и Ольга Васильевна сердилась и во время каждой уборки требовала, чтобы он куда-нибудь пристроил «свой хлам», лучше всего в мусорный бак, именно «хлам», потому что, будь это ценное, он не держал бы на верхотуре, в пыли, а еще какие-то бумаги в дни ремонта попали на антресоли, — все это еще было его плотью, несло в себе его запах, эманацию его существа, поэтому притрагиваться было страшно... Что, казалось бы, могло быть проще того, что уже было? Всякая наука озабочена движением вперед, сооружением нового, созданием небывалого, и только то, чем занимался Сережа, — история, — пересооружает старое, пересоздает былое. История представлялась Ольге Васильевне бесконечно громадной очередью, в которой стояли в затылок друг к другу эпохи, государства, великие люди, короли, полководцы, революционеры, и задачей историка было нечто похожее на задачу милиционера, который в дни премьер приходит в кассу кинотеатра «Прогресс» и наблюдает за порядком, — следить за тем, чтобы эпохи и государства не путались и не менялись местами, чтобы великие люди не забегали вперед, не ссорились и не норовили получить билет в бессмертие без очереди…
Однако Сережа очень мучился на этой простой милицейской должности. И тут-то заключалась тайна. Было недоступно ее уму. Почему нельзя посидеть усердно в архивах месяц, два, три, пять, сколько нужно, вытащить из гигантской очереди все, что касается московской охранки накануне Февраля, и добросовестно это вытащенное обработать? Ведь не надо создавать невиданного...
И все-таки чего-то ему не хватало — какого-то последнего знания, последнего опыта — или, может быть, не хватало страсти, охоты… Из того, что она уловила когда-то: человек есть нить, протянувшаяся сквозь время, тончайший нерв истории, который можно отщепить и выделить и — по нему определить многое. Человек, говорил он, никогда не примирится со смертью, потому что в нем заложено ощущение бесконечности нити, часть которой он сам. Не бог награждает человека бессмертием и не религия внушает ему идею, а вот это закодированное, передающееся с генами ощущение причастности к бесконечному ряду… Она улыбалась, слыша такие его речи за ужином и в постели, когда на него вдруг находил стих курить и философствовать. Надо ли было ей, биологу и материалисту, опровергать эти рассуждения? Господи, если бы она могла переделать себя! Хоть на минуту. Но, к сожалению, это было ей недоступно. Знала твердо: все начинается и кончается химией. Ничего, кроме формул, нет во вселенной и за ее пределами. Несколько раз он спрашивал у нее вполне серьезно:
— Нет, ты действительно думаешь, что можешь исчезнуть из мира бесследно? Что я могу исчезнуть?
А она отвечала ему с искренним изумлением:
— А ты действительно думаешь, что не можешь?
И он говорил, что как ни тщится умом, как ни силит воображение, представить себе не может…"
"Давно надо было взяться. Но не хватало духу. Все его папки, блокноты, тетради толстые и тонкие, вырезки из газет, аляповато расклеенные по альбомам, выдранные из журналов страницы, кипы исписанной бумаги, рассованные по разным местам — часть находилась в ящиках стола, часть на нижних полках в шкафах, какие-то папки пылились на самом верху шкафов, под потолком, куда месяцами не достигала тряпка, и Ольга Васильевна сердилась и во время каждой уборки требовала, чтобы он куда-нибудь пристроил «свой хлам», лучше всего в мусорный бак, именно «хлам», потому что, будь это ценное, он не держал бы на верхотуре, в пыли, а еще какие-то бумаги в дни ремонта попали на антресоли, — все это еще было его плотью, несло в себе его запах, эманацию его существа, поэтому притрагиваться было страшно... Что, казалось бы, могло быть проще того, что уже было? Всякая наука озабочена движением вперед, сооружением нового, созданием небывалого, и только то, чем занимался Сережа, — история, — пересооружает старое, пересоздает былое. История представлялась Ольге Васильевне бесконечно громадной очередью, в которой стояли в затылок друг к другу эпохи, государства, великие люди, короли, полководцы, революционеры, и задачей историка было нечто похожее на задачу милиционера, который в дни премьер приходит в кассу кинотеатра «Прогресс» и наблюдает за порядком, — следить за тем, чтобы эпохи и государства не путались и не менялись местами, чтобы великие люди не забегали вперед, не ссорились и не норовили получить билет в бессмертие без очереди…
Однако Сережа очень мучился на этой простой милицейской должности. И тут-то заключалась тайна. Было недоступно ее уму. Почему нельзя посидеть усердно в архивах месяц, два, три, пять, сколько нужно, вытащить из гигантской очереди все, что касается московской охранки накануне Февраля, и добросовестно это вытащенное обработать? Ведь не надо создавать невиданного...
И все-таки чего-то ему не хватало — какого-то последнего знания, последнего опыта — или, может быть, не хватало страсти, охоты… Из того, что она уловила когда-то: человек есть нить, протянувшаяся сквозь время, тончайший нерв истории, который можно отщепить и выделить и — по нему определить многое. Человек, говорил он, никогда не примирится со смертью, потому что в нем заложено ощущение бесконечности нити, часть которой он сам. Не бог награждает человека бессмертием и не религия внушает ему идею, а вот это закодированное, передающееся с генами ощущение причастности к бесконечному ряду… Она улыбалась, слыша такие его речи за ужином и в постели, когда на него вдруг находил стих курить и философствовать. Надо ли было ей, биологу и материалисту, опровергать эти рассуждения? Господи, если бы она могла переделать себя! Хоть на минуту. Но, к сожалению, это было ей недоступно. Знала твердо: все начинается и кончается химией. Ничего, кроме формул, нет во вселенной и за ее пределами. Несколько раз он спрашивал у нее вполне серьезно:
— Нет, ты действительно думаешь, что можешь исчезнуть из мира бесследно? Что я могу исчезнуть?
А она отвечала ему с искренним изумлением:
— А ты действительно думаешь, что не можешь?
И он говорил, что как ни тщится умом, как ни силит воображение, представить себе не может…"
There are books read very on time. Last year, it was the first part of Bykov’s “June”, although I don’t really look like the main character, but the main conflict, Dionysian-Apollonian, simultaneous and difficult in the book, was consistent. Gvirtsman could not make a choice, 1941 did it for him. I once understood and did it my own way. “June” was a look back. "Another Life" by Yuri Trifonov is a look ahead. The main character, the historian of February, Sergey is also only partially similar, but some features are surprisingly similar, and his fate in the story makes you think about your own. Especially now at 30, when there is a turn into another life. Probably read at 22 or 25 years old, probably half would not understand. At the right moment, you need to read wise and cruel books.
"It took a long time to take it. But he lacked the spirit. All of his folders, notebooks, thick and thin notebooks, newspaper clippings, clumsy sticky albums, pages torn from magazines, piles of written paper scattered in different places - some were in the drawers of the table , part on the lower shelves in the cabinets, some folders were gathering dust on the very top of the cabinets, under the ceiling, where a rag had not reached for months, and Olga Vasilievna was angry and during each cleaning she demanded that he attach “his trash” somewhere, better everything in the trash can, it’s “rubbish”, because, if it were valuable, he would not be kept on top, in the dust, and some other papers on the mezzanine during the repair days - all this was his flesh, carried in imagine his smell, the emanation of his being, so it was scary to touch ... What, it would seem, could be simpler than what was already? Any science is preoccupied with moving forward, building a new one, creating something unprecedented, and only what Seryozha was doing was history, re-equips the old, recreates the past. The story seemed to Olga Vasilievna to be an endlessly huge queue in which epochs, states, great people, kings, commanders, revolutionaries stood at the back of one another, and the historian’s task was something similar to the task of a policeman who comes to the box office of the Progress cinema during the days of the prime minister and observes order - to make sure that eras and states do not get confused and change places, so that great people do not run ahead, quarrel and strive to get a ticket to immortality without waiting in line ...
However, Seryozha was very tormented in this simple police position. And then there was a secret. It was inaccessible to her mind. Why is it impossible to sit diligently in the archives for a month, two, three, five, as long as necessary, to pull out from the gigantic line everything that concerns the Moscow secret police on the eve of February, and to process this pulled out in good faith? After all, do not create the unprecedented ...
And yet, he lacked something - some last knowledge, last experience - or maybe lacked passion, hunting ... From what she once caught: a man is a thread that stretches through time, the thinnest the nerve of history, which can be split off and distinguished and - from it to determine a lot. A man, he said, will never be reconciled with death, because it contains a sense of the infinity of the thread, part of which he himself is. It is not God who grants a person immortality and religion does not inspire him with an idea, but this is a coded, transmitted with genes feeling of belonging to an endless series ... She smiled when she heard such speeches at dinner and in bed, when he suddenly found a poem about smoking and philosophizing on him. Should she, a biologist and a materialist, have to refute these arguments? Lord, if she could remake herself! Just for a minute. But, unfortunately, this was not available to her. She knew firmly: everything begins and ends with chemistry. Nothing but formulas exists in the universe and beyond. Several times he asked her quite seriously:
“No, do you really think you can disappear from the world without a trace?” What can I fade away?
And she answered him with sincere amazement:
“Do you really think you can't?”
And he said that no matter how hard he strives with his mind, no matter how the imagination fills, he cannot imagine ... "
"It took a long time to take it. But he lacked the spirit. All of his folders, notebooks, thick and thin notebooks, newspaper clippings, clumsy sticky albums, pages torn from magazines, piles of written paper scattered in different places - some were in the drawers of the table , part on the lower shelves in the cabinets, some folders were gathering dust on the very top of the cabinets, under the ceiling, where a rag had not reached for months, and Olga Vasilievna was angry and during each cleaning she demanded that he attach “his trash” somewhere, better everything in the trash can, it’s “rubbish”, because, if it were valuable, he would not be kept on top, in the dust, and some other papers on the mezzanine during the repair days - all this was his flesh, carried in imagine his smell, the emanation of his being, so it was scary to touch ... What, it would seem, could be simpler than what was already? Any science is preoccupied with moving forward, building a new one, creating something unprecedented, and only what Seryozha was doing was history, re-equips the old, recreates the past. The story seemed to Olga Vasilievna to be an endlessly huge queue in which epochs, states, great people, kings, commanders, revolutionaries stood at the back of one another, and the historian’s task was something similar to the task of a policeman who comes to the box office of the Progress cinema during the days of the prime minister and observes order - to make sure that eras and states do not get confused and change places, so that great people do not run ahead, quarrel and strive to get a ticket to immortality without waiting in line ...
However, Seryozha was very tormented in this simple police position. And then there was a secret. It was inaccessible to her mind. Why is it impossible to sit diligently in the archives for a month, two, three, five, as long as necessary, to pull out from the gigantic line everything that concerns the Moscow secret police on the eve of February, and to process this pulled out in good faith? After all, do not create the unprecedented ...
And yet, he lacked something - some last knowledge, last experience - or maybe lacked passion, hunting ... From what she once caught: a man is a thread that stretches through time, the thinnest the nerve of history, which can be split off and distinguished and - from it to determine a lot. A man, he said, will never be reconciled with death, because it contains a sense of the infinity of the thread, part of which he himself is. It is not God who grants a person immortality and religion does not inspire him with an idea, but this is a coded, transmitted with genes feeling of belonging to an endless series ... She smiled when she heard such speeches at dinner and in bed, when he suddenly found a poem about smoking and philosophizing on him. Should she, a biologist and a materialist, have to refute these arguments? Lord, if she could remake herself! Just for a minute. But, unfortunately, this was not available to her. She knew firmly: everything begins and ends with chemistry. Nothing but formulas exists in the universe and beyond. Several times he asked her quite seriously:
“No, do you really think you can disappear from the world without a trace?” What can I fade away?
And she answered him with sincere amazement:
“Do you really think you can't?”
And he said that no matter how hard he strives with his mind, no matter how the imagination fills, he cannot imagine ... "
У записи 3 лайков,
0 репостов,
337 просмотров.
0 репостов,
337 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Константин Макаров
