В запылившихся архивах натолкнулась на один из своих позабытых рассказов. Недоработанный, сырой, как обычно, второпях (подстилаю себе солому, не без этого, но совершенствовать нет никакого желания, а поделиться вдруг захотелось). Зато исторический. То была писательская игра перед Хэллоуином.
В рассказе я должна была непременно использовать:
1. Учитель химии, мрачный и язвительный
2. Закрытая школа
3. Доктор, тайный наркоман
4. Герой проникает в заброшенный дом
5. Ключ необычной формы
Вот что получилось.
Пенсильвания, окрестности Филадельфии, частная школа мистера Чарльстона, 1747 год.
- Я спрашиваю, какой труд многоуважаемого господина Шталя впервые открыл миру флогистон? Мисс Маккензи?
Я поднялась, и тело отозвалось противной ноющей болью. Только не это! Только не сейчас!
- Я… я не знаю, сэр.
- Что я говорил? – Обратился мистер Чарльстон к притихшему классу. – Чего ещё можно было ожидать от дочери человека, взявшего в руки оружие?
Никто не ответил, и учитель вновь обратился ко мне: с тех пор, как он принял меня в школу, я стала отличным примером для его миссионерских проповедей.
- Если бы ваш отец, мисс Элен, не посвятил свою жизнь восстанию с мушкетом в руках, у него было бы больше времени и средств на достойное воспитание и образование собственной дочери.
- Даже если бы мой отец отдал меня в лучшую школу Шотландии – там никто не обучал бы меня химии.
- А всё потому, что у горцев одна война на уме да праздная жизнь, за что они уже поплатились.
- Спасибо, что напомнили, сэр. – Не плачь, Элен, хватит уже слёз!
Мистер Чарльстон, кажется, всё-таки вспомнил, что разговаривает с дальней родственницей, и на этот раз оставил меня удивительно быстро.
- Садитесь, мисс Маккензи. Класс, записываем. Прискорбно, что вы забыли, когда было сделано величайшее открытие современности. 1697 год, Георг Эрнст Шталь, «Основания зимотехнии и общей теории брожения… вместе с новым опытом искусственного получения настоящей серы».
Я послушно записывала, но буквы выходили кривые: меня трясло. И непонятно, от чего трясло сильнее – то ли от надвигающегося приступа, то ли от ненависти к четвероюродному дяде. Когда отец и братья погибли при Каллодене, а наше поместье разграбили красные мундиры, нас с матерью посадили на корабль друзья отца, оставшиеся в тени восстания, но такие же верные последователи Красавчика принца Чарли. Отец предчувствовал поражение и строго наказал нам – в случае неудачи бежать к единственному родственнику в Америке.
Так мы оказались под парусами «Святой Марии» посреди будущих колонистов Пенсильвании, в большинстве своём таких же потерявших всё неудачников, ищущих лучшей жизни. Шагнули на палубу вдвоём, сходили с неё по-разному – мама, загубленная дифтерией, в воду. Я – одинокая, разбитая, с парой лёгких дорожных сумок в руках (всё, что успели второпях собрать) и посмертным рекомендательным письмом отца в лифе. Тогда мне казалось, что это самое большое моё сокровище. Лучше бы письмо утонуло вместе со мной в каком-нибудь из штормов, что чудом обошел наш корабль – наверняка не без участия Святой Марии. Вот уже год как я перестала ей молиться.
Дядю Чарльстона отправили в Америку лет на пятнадцать раньше меня – эмиссаром Моравских братьев, нести учение гернгутеров в массы колонистов и индейцев. Непонятно, чем эта религия так впечатлила сухую и учёную натуру дяди, но он принял её к сердцу почти так же близко, как и химию. Пацифизм, обязательный труд и непрестанное учение, в строгости, бедности и смирении – все эти догмы он проповедовал и воплощал в жизнь. Дяде удалось обратить в свою веру столько колонистов, что из Чехии ему прислали средства на постройку школы в окрестностях Филадельфии, этого города братской любви. И так под боком у добронравных квакеров возникла моя добронравная тюрьма – частная школа мистера Чарльстона. В которую меня, беглую пресвитерианку, приняли с одной целью – вернуть на путь истинный. А родственная связь лишь укрепила намерения дяди.
Грамматика, математика и много-много неподдающейся моему разумению химии. Работа в саду и уборка в школе. И всё это в строгости, бедности и смирении. День за днём – один сплошной флогистон. Чертовый день за чертовым днём я, дочь горца, дитя просторов и высот, копалась в земле и корпела над скучными науками, и шагу не могла ступить за территорию школы. И страшная лихорадка от малярии – болезни, которой одарила меня Америка при знакомстве, видимо, так уж я ей не приглянулась, - убивала остатки моей былой любви к жизни приступ за приступом.
Вот и сейчас я чувствовала себя пропущенной через мельничные жернова: так болели мышцы и раскалывалась голова. Меня знобило, а сердце норовило выпрыгнуть из корсажа. И снова здравствуйте, верные предвестники очередной лихорадки.
А ведь сегодня - канун Oidhche Samhna. И вот уже несколько месяцев я лелеяла одну шалость на предстоящую ночь. Я болела ей похлеще, чем малярией. С тех пор, как увидела ключ необычной формы, выпавший из кармана доктора Ноулза во время третьего моего приступа.
Окрик учителя выдернул меня из печальных размышлений, я вскинула голову и успела заметить силуэт доктора, мелькнувший под окном. Он часто проходил этим путем – стремительно и нетерпеливо, как торопятся влюбленные юноши на встречу с избранницами сердца. И весь класс гадал: куда это доктор постоянно ходит. В той части территории был лишь глухо огороженный сад и заброшенный старый дом, закрытый на все замки. И теперь одна я знала, что в этот дом доктор и ходит. Ключ странной формы удивительно подходил под замочную скважину странной формы. А я не раз пыталась разглядеть, что же находится в этой всеми позабытой обители.
Накануне Самайна я должна была попасть в этот дом, ведь в нем было два этажа. И, видит Бог, надвигающийся приступ не сможет мне помешать. Вернее, даже поможет.
- Простите, что прерываю, Мистер Чарльстон.
- Что ещё, мисс?
- Похоже, у меня новый приступ.
- Ах, вот и ваше наказание за преступления отца. Ступайте в комнату. После занятий я позову к вам доктора.
Я собрала вещи в сумку и вышла из класса, сопровождаемая и сочувствующими и брезгливыми взглядами. Меня жалели. Меня сторонились. Все знали, что я не заразна, но никто здесь не хотел иметь со мной дела.
- Мисс Элен, я принес вам лекарства.
Доктор Найлз вошел в комнату без стука. Но я проследила за его возвращением в окно – и была готова. Будто от неожиданности и слабости я споткнулась и упала в объятия оторопевшего доктора и успела опустошить карман его сюртука до того, как он разобрался, в чем дело и помог мне крепко встать на ноги, а после довёл и до кровати.
- Вам надо больше лежать, дорогая. И много пить. – Мистер Найлз осмотрел скудную обстановку комнаты и добавил, - Я велю принести вам ещё одеяло, кувшин воды и лёгкую пищу. Думаю, приступ начнется ближе к утру, и я обязательно вас навещу до полудня.
К утру? Вот и славно. К утру я успею совершить задуманное.
***
Я исправно выполняла рекомендации доктора о постельном режиме. Немного поспала. А в остальное время разглядывала ключ, что так долго мечтала заполучить. Почему меня манило в тот дом? Только лишь для обряда? Я не могла разобраться, но знала лишь одно – сегодня всё станет ясно.
Ближе к полуночи я вылезла из-под двух одеял, и стылый воздух вызвал сонмы мурашек по всему телу, как друиды вызывают духов – мучительно вытягивая из безвестности, где те всегда незримо обитают… Да. Только в канун Дня Всех Святых, как называют этот праздник здесь, и только в голову лихорадочного больного может прийти на ум подобное сравнение. Воистину, ночь обещает стать интересной!
Я оделась, стараясь не обращать внимание на так и тянущие обратно в кровать слабость и озноб. Запалила новую свечу, упрятала её в обтянутый бычьим пузырем фонарь – на стеклянный дядя не расщедрился – и отворила дверь навстречу чему-то… не такому, как всегда.
Ох, и зеркало! Не забыть зеркало! То самое, матушкино, подаренное отцом, в которое она взглянула в последний раз перед смертью.
***
Ключ вошёл в скважину, как рука младенца попадает в мамину ладонь – мягко, плавно и податливо с обеих сторон. А дверь не издала ни скрипа. Кажется, в тот миг у меня в голове и запела старинная гэльская мелодия, с которой на устах любила укладывать меня бабушка.
Свет от свечи выхватил обветшалую обстановку, лишенную малейшей прелести или загадочности. Однако воздух поразил беспыльной свежестью и тонким сладковатым, дурманящим ароматом... а вот и лестница, деревянная, вольготно раскинувшаяся чуть ли не из середины комнаты. За лестницей я сюда и пришла. Освободила свечу: обжигающий воск потёк по ладони и застыл замерзшим ручейком. Точно так же кровь застыла у меня в жилах от предчувствия нехорошего. Да помогут мне духи, разгулявшиеся этой ночью вместе с мурашками.
Я повернулась к лестнице спиной и так стала подниматься, ступенька за ступенькой. Шаг за шагом. В одной руке зеркало, в другой – свеча. Шаг, и ещё один. Лишь бы не споткнуться. Лишь бы случаем не задуть огонь. Я не сразу осознала, что начала петь – бабушкина мелодия так сладко легла на язык, что казалась дыханием, что происходит само по себе, и во сне, и наяву, и в здравии, и в болезни. Древний гэльский мотив, что оживил во мне образы далекой, милой Шотландии, взбередил окаменевшую душу. Слёзы потекли по щекам. Я поднималась по лестнице, нащупывая ступени озябшими пятками, а чудилось мне, что взбираюсь на родную гору, у подножия которой ютилось наше процветавшее некогда поместье.
Шаг – и нога нащупала пустоту. Я на вершине. Смотрю в дрожащее в руке зеркало и провожу перед ним свечой. Увижу мужчину – быть ему моим суженым, что спасет от дяди Чарльстона. Увижу череп – помереть мне до замужества.
Хоть бы увидеть череп.
Хоть бы его не увидеть…
Вот они… пустые глазницы. Смотрят на меня, впитывают ужас, наслаждаются им…и таят. Череп обретает плоть. Знакомые веселые глаза, упрямый нос и плотно сжатые волевые губы, чей поцелуй я испытала лишь однажды… незадолго до Каллодена…
- Нет!
Я отбросила зеркало, и оно разлетелось на мелкие
В рассказе я должна была непременно использовать:
1. Учитель химии, мрачный и язвительный
2. Закрытая школа
3. Доктор, тайный наркоман
4. Герой проникает в заброшенный дом
5. Ключ необычной формы
Вот что получилось.
Пенсильвания, окрестности Филадельфии, частная школа мистера Чарльстона, 1747 год.
- Я спрашиваю, какой труд многоуважаемого господина Шталя впервые открыл миру флогистон? Мисс Маккензи?
Я поднялась, и тело отозвалось противной ноющей болью. Только не это! Только не сейчас!
- Я… я не знаю, сэр.
- Что я говорил? – Обратился мистер Чарльстон к притихшему классу. – Чего ещё можно было ожидать от дочери человека, взявшего в руки оружие?
Никто не ответил, и учитель вновь обратился ко мне: с тех пор, как он принял меня в школу, я стала отличным примером для его миссионерских проповедей.
- Если бы ваш отец, мисс Элен, не посвятил свою жизнь восстанию с мушкетом в руках, у него было бы больше времени и средств на достойное воспитание и образование собственной дочери.
- Даже если бы мой отец отдал меня в лучшую школу Шотландии – там никто не обучал бы меня химии.
- А всё потому, что у горцев одна война на уме да праздная жизнь, за что они уже поплатились.
- Спасибо, что напомнили, сэр. – Не плачь, Элен, хватит уже слёз!
Мистер Чарльстон, кажется, всё-таки вспомнил, что разговаривает с дальней родственницей, и на этот раз оставил меня удивительно быстро.
- Садитесь, мисс Маккензи. Класс, записываем. Прискорбно, что вы забыли, когда было сделано величайшее открытие современности. 1697 год, Георг Эрнст Шталь, «Основания зимотехнии и общей теории брожения… вместе с новым опытом искусственного получения настоящей серы».
Я послушно записывала, но буквы выходили кривые: меня трясло. И непонятно, от чего трясло сильнее – то ли от надвигающегося приступа, то ли от ненависти к четвероюродному дяде. Когда отец и братья погибли при Каллодене, а наше поместье разграбили красные мундиры, нас с матерью посадили на корабль друзья отца, оставшиеся в тени восстания, но такие же верные последователи Красавчика принца Чарли. Отец предчувствовал поражение и строго наказал нам – в случае неудачи бежать к единственному родственнику в Америке.
Так мы оказались под парусами «Святой Марии» посреди будущих колонистов Пенсильвании, в большинстве своём таких же потерявших всё неудачников, ищущих лучшей жизни. Шагнули на палубу вдвоём, сходили с неё по-разному – мама, загубленная дифтерией, в воду. Я – одинокая, разбитая, с парой лёгких дорожных сумок в руках (всё, что успели второпях собрать) и посмертным рекомендательным письмом отца в лифе. Тогда мне казалось, что это самое большое моё сокровище. Лучше бы письмо утонуло вместе со мной в каком-нибудь из штормов, что чудом обошел наш корабль – наверняка не без участия Святой Марии. Вот уже год как я перестала ей молиться.
Дядю Чарльстона отправили в Америку лет на пятнадцать раньше меня – эмиссаром Моравских братьев, нести учение гернгутеров в массы колонистов и индейцев. Непонятно, чем эта религия так впечатлила сухую и учёную натуру дяди, но он принял её к сердцу почти так же близко, как и химию. Пацифизм, обязательный труд и непрестанное учение, в строгости, бедности и смирении – все эти догмы он проповедовал и воплощал в жизнь. Дяде удалось обратить в свою веру столько колонистов, что из Чехии ему прислали средства на постройку школы в окрестностях Филадельфии, этого города братской любви. И так под боком у добронравных квакеров возникла моя добронравная тюрьма – частная школа мистера Чарльстона. В которую меня, беглую пресвитерианку, приняли с одной целью – вернуть на путь истинный. А родственная связь лишь укрепила намерения дяди.
Грамматика, математика и много-много неподдающейся моему разумению химии. Работа в саду и уборка в школе. И всё это в строгости, бедности и смирении. День за днём – один сплошной флогистон. Чертовый день за чертовым днём я, дочь горца, дитя просторов и высот, копалась в земле и корпела над скучными науками, и шагу не могла ступить за территорию школы. И страшная лихорадка от малярии – болезни, которой одарила меня Америка при знакомстве, видимо, так уж я ей не приглянулась, - убивала остатки моей былой любви к жизни приступ за приступом.
Вот и сейчас я чувствовала себя пропущенной через мельничные жернова: так болели мышцы и раскалывалась голова. Меня знобило, а сердце норовило выпрыгнуть из корсажа. И снова здравствуйте, верные предвестники очередной лихорадки.
А ведь сегодня - канун Oidhche Samhna. И вот уже несколько месяцев я лелеяла одну шалость на предстоящую ночь. Я болела ей похлеще, чем малярией. С тех пор, как увидела ключ необычной формы, выпавший из кармана доктора Ноулза во время третьего моего приступа.
Окрик учителя выдернул меня из печальных размышлений, я вскинула голову и успела заметить силуэт доктора, мелькнувший под окном. Он часто проходил этим путем – стремительно и нетерпеливо, как торопятся влюбленные юноши на встречу с избранницами сердца. И весь класс гадал: куда это доктор постоянно ходит. В той части территории был лишь глухо огороженный сад и заброшенный старый дом, закрытый на все замки. И теперь одна я знала, что в этот дом доктор и ходит. Ключ странной формы удивительно подходил под замочную скважину странной формы. А я не раз пыталась разглядеть, что же находится в этой всеми позабытой обители.
Накануне Самайна я должна была попасть в этот дом, ведь в нем было два этажа. И, видит Бог, надвигающийся приступ не сможет мне помешать. Вернее, даже поможет.
- Простите, что прерываю, Мистер Чарльстон.
- Что ещё, мисс?
- Похоже, у меня новый приступ.
- Ах, вот и ваше наказание за преступления отца. Ступайте в комнату. После занятий я позову к вам доктора.
Я собрала вещи в сумку и вышла из класса, сопровождаемая и сочувствующими и брезгливыми взглядами. Меня жалели. Меня сторонились. Все знали, что я не заразна, но никто здесь не хотел иметь со мной дела.
- Мисс Элен, я принес вам лекарства.
Доктор Найлз вошел в комнату без стука. Но я проследила за его возвращением в окно – и была готова. Будто от неожиданности и слабости я споткнулась и упала в объятия оторопевшего доктора и успела опустошить карман его сюртука до того, как он разобрался, в чем дело и помог мне крепко встать на ноги, а после довёл и до кровати.
- Вам надо больше лежать, дорогая. И много пить. – Мистер Найлз осмотрел скудную обстановку комнаты и добавил, - Я велю принести вам ещё одеяло, кувшин воды и лёгкую пищу. Думаю, приступ начнется ближе к утру, и я обязательно вас навещу до полудня.
К утру? Вот и славно. К утру я успею совершить задуманное.
***
Я исправно выполняла рекомендации доктора о постельном режиме. Немного поспала. А в остальное время разглядывала ключ, что так долго мечтала заполучить. Почему меня манило в тот дом? Только лишь для обряда? Я не могла разобраться, но знала лишь одно – сегодня всё станет ясно.
Ближе к полуночи я вылезла из-под двух одеял, и стылый воздух вызвал сонмы мурашек по всему телу, как друиды вызывают духов – мучительно вытягивая из безвестности, где те всегда незримо обитают… Да. Только в канун Дня Всех Святых, как называют этот праздник здесь, и только в голову лихорадочного больного может прийти на ум подобное сравнение. Воистину, ночь обещает стать интересной!
Я оделась, стараясь не обращать внимание на так и тянущие обратно в кровать слабость и озноб. Запалила новую свечу, упрятала её в обтянутый бычьим пузырем фонарь – на стеклянный дядя не расщедрился – и отворила дверь навстречу чему-то… не такому, как всегда.
Ох, и зеркало! Не забыть зеркало! То самое, матушкино, подаренное отцом, в которое она взглянула в последний раз перед смертью.
***
Ключ вошёл в скважину, как рука младенца попадает в мамину ладонь – мягко, плавно и податливо с обеих сторон. А дверь не издала ни скрипа. Кажется, в тот миг у меня в голове и запела старинная гэльская мелодия, с которой на устах любила укладывать меня бабушка.
Свет от свечи выхватил обветшалую обстановку, лишенную малейшей прелести или загадочности. Однако воздух поразил беспыльной свежестью и тонким сладковатым, дурманящим ароматом... а вот и лестница, деревянная, вольготно раскинувшаяся чуть ли не из середины комнаты. За лестницей я сюда и пришла. Освободила свечу: обжигающий воск потёк по ладони и застыл замерзшим ручейком. Точно так же кровь застыла у меня в жилах от предчувствия нехорошего. Да помогут мне духи, разгулявшиеся этой ночью вместе с мурашками.
Я повернулась к лестнице спиной и так стала подниматься, ступенька за ступенькой. Шаг за шагом. В одной руке зеркало, в другой – свеча. Шаг, и ещё один. Лишь бы не споткнуться. Лишь бы случаем не задуть огонь. Я не сразу осознала, что начала петь – бабушкина мелодия так сладко легла на язык, что казалась дыханием, что происходит само по себе, и во сне, и наяву, и в здравии, и в болезни. Древний гэльский мотив, что оживил во мне образы далекой, милой Шотландии, взбередил окаменевшую душу. Слёзы потекли по щекам. Я поднималась по лестнице, нащупывая ступени озябшими пятками, а чудилось мне, что взбираюсь на родную гору, у подножия которой ютилось наше процветавшее некогда поместье.
Шаг – и нога нащупала пустоту. Я на вершине. Смотрю в дрожащее в руке зеркало и провожу перед ним свечой. Увижу мужчину – быть ему моим суженым, что спасет от дяди Чарльстона. Увижу череп – помереть мне до замужества.
Хоть бы увидеть череп.
Хоть бы его не увидеть…
Вот они… пустые глазницы. Смотрят на меня, впитывают ужас, наслаждаются им…и таят. Череп обретает плоть. Знакомые веселые глаза, упрямый нос и плотно сжатые волевые губы, чей поцелуй я испытала лишь однажды… незадолго до Каллодена…
- Нет!
Я отбросила зеркало, и оно разлетелось на мелкие
In the dusty archives, I came across one of my forgotten tales. Unfinished, raw, as usual, in a hurry (I lay myself a straw, not without it, but there is no desire to improve, but I suddenly wanted to share). But historical. It was a writing game before Halloween.
In the story, I was bound to use:
1. Chemistry teacher, gloomy and stinging
2. Closed school
3. Doctor, secret addict
4. The hero enters an abandoned house
5. Unusual key
Here's what happened.
Pennsylvania, Philadelphia Neighborhood, Mr. Charleston Private School, 1747.
- I ask, what work of the esteemed Mr. Stahl first discovered the world of phlogiston? Miss Mackenzie?
I got up, and the body responded with a nasty aching pain. Just not that! Not right now!
“I ... I don't know, sir.”
- What did I say? - Mr. Charleston turned to the silent class. - What else could you expect from the daughter of a man who took up arms?
No one answered, and the teacher turned to me again: since he accepted me to school, I became a great example for his missionary sermons.
“If your father, Miss Helen, had not devoted his life to rebellion with a musket in his hands, he would have had more time and money to adequately raise and educate his own daughter.”
“Even if my father sent me to the best school in Scotland, nobody would have taught me chemistry there.”
- And all because the mountaineers have one war on their minds and an idle life, for which they have already paid.
“Thanks for reminding me, sir.” - Don’t cry, Helen, enough tears already!
Mr. Charleston, it seems, still remembered that he was talking with a distant relative, and this time left me surprisingly quickly.
“Sit down, Miss Mackenzie.” Class, write. It is regrettable that you forgot when the greatest discovery of our time was made. 1697, Georg Ernst Stahl, "Foundations of winter technology and the general theory of fermentation ... together with new experience in the artificial production of real sulfur."
I obediently wrote down, but the letters came out crooked: I was shaking. And it is not clear why it was shaking harder - either from an impending attack, or from hatred of a fourth cousin uncle. When father and brothers died under Calloden, and our uniforms were looted by our red uniforms, my mother and I were put on the ship by the father’s friends, who remained in the shadow of the uprising, but the same faithful followers of Prince Charlie Handsome. Father foresaw the defeat and strictly punished us - in case of failure, to run to the only relative in America.
So we found ourselves under the sails of "St. Mary" in the midst of the future colonists of Pennsylvania, most of them the same losers who are looking for a better life. They stepped onto the deck together, went off in different ways - mother, ruined by diphtheria, into the water. I am lonely, broken, with a pair of light travel bags in my hands (everything I managed to collect in a hurry) and a posthumous letter of recommendation from my father in the bodice. Then it seemed to me that this is my greatest treasure. It would be better if the letter drowned with me in some of the storms that miraculously circumvented our ship - probably not without the participation of St. Mary. It's been a year since I stopped praying to her.
Charleston’s uncle was sent to America about fifteen years earlier than I, the emissary of the Moravian brothers, to carry the teachings of the Hernguters to the masses of colonists and Indians. It is unclear why this religion so impressed the unclean dry and learned nature, but he took it to his heart almost as closely as chemistry. Pacifism, compulsory labor and constant teaching, in severity, poverty and humility - all these dogmas he preached and put into practice. Uncle managed to convert so many colonists that from the Czech Republic he was sent funds to build a school in the vicinity of Philadelphia, this city of brotherly love. And so at my side, the good-natured Quakers arose my good-natured prison - Mr. Charleston's private school. In which I, a runaway Presbyterian, was accepted for one purpose - to return to the true path. A family relationship only strengthened the intentions of uncle.
Grammar, mathematics, and many, many unmatched chemistry. Gardening and cleaning at school. And all this in severity, poverty and humility. Day after day - one continuous phlogiston. Damn day after damn day, I, the daughter of a mountaineer, a child of open spaces and heights, delved into the ground and pored over boring sciences, and could not step a step beyond the school grounds. And the terrible fever from malaria - a disease that America gave me when I met, apparently I didn’t like it so much — killed episodes of my former love of life.
And now I felt like I was running through millstones: my muscles hurt and my head cracked. I was shivering, and my heart strove to jump out of the corsage. Hello again, faithful harbingers of yet another fever.
But today is the eve of Oidhche Samhna. And for several months now I cherished one prank for the coming night. I hurt her worse than malaria. Since I saw a key of an unusual shape that fell out of Dr. Knowles’s pocket during my third
In the story, I was bound to use:
1. Chemistry teacher, gloomy and stinging
2. Closed school
3. Doctor, secret addict
4. The hero enters an abandoned house
5. Unusual key
Here's what happened.
Pennsylvania, Philadelphia Neighborhood, Mr. Charleston Private School, 1747.
- I ask, what work of the esteemed Mr. Stahl first discovered the world of phlogiston? Miss Mackenzie?
I got up, and the body responded with a nasty aching pain. Just not that! Not right now!
“I ... I don't know, sir.”
- What did I say? - Mr. Charleston turned to the silent class. - What else could you expect from the daughter of a man who took up arms?
No one answered, and the teacher turned to me again: since he accepted me to school, I became a great example for his missionary sermons.
“If your father, Miss Helen, had not devoted his life to rebellion with a musket in his hands, he would have had more time and money to adequately raise and educate his own daughter.”
“Even if my father sent me to the best school in Scotland, nobody would have taught me chemistry there.”
- And all because the mountaineers have one war on their minds and an idle life, for which they have already paid.
“Thanks for reminding me, sir.” - Don’t cry, Helen, enough tears already!
Mr. Charleston, it seems, still remembered that he was talking with a distant relative, and this time left me surprisingly quickly.
“Sit down, Miss Mackenzie.” Class, write. It is regrettable that you forgot when the greatest discovery of our time was made. 1697, Georg Ernst Stahl, "Foundations of winter technology and the general theory of fermentation ... together with new experience in the artificial production of real sulfur."
I obediently wrote down, but the letters came out crooked: I was shaking. And it is not clear why it was shaking harder - either from an impending attack, or from hatred of a fourth cousin uncle. When father and brothers died under Calloden, and our uniforms were looted by our red uniforms, my mother and I were put on the ship by the father’s friends, who remained in the shadow of the uprising, but the same faithful followers of Prince Charlie Handsome. Father foresaw the defeat and strictly punished us - in case of failure, to run to the only relative in America.
So we found ourselves under the sails of "St. Mary" in the midst of the future colonists of Pennsylvania, most of them the same losers who are looking for a better life. They stepped onto the deck together, went off in different ways - mother, ruined by diphtheria, into the water. I am lonely, broken, with a pair of light travel bags in my hands (everything I managed to collect in a hurry) and a posthumous letter of recommendation from my father in the bodice. Then it seemed to me that this is my greatest treasure. It would be better if the letter drowned with me in some of the storms that miraculously circumvented our ship - probably not without the participation of St. Mary. It's been a year since I stopped praying to her.
Charleston’s uncle was sent to America about fifteen years earlier than I, the emissary of the Moravian brothers, to carry the teachings of the Hernguters to the masses of colonists and Indians. It is unclear why this religion so impressed the unclean dry and learned nature, but he took it to his heart almost as closely as chemistry. Pacifism, compulsory labor and constant teaching, in severity, poverty and humility - all these dogmas he preached and put into practice. Uncle managed to convert so many colonists that from the Czech Republic he was sent funds to build a school in the vicinity of Philadelphia, this city of brotherly love. And so at my side, the good-natured Quakers arose my good-natured prison - Mr. Charleston's private school. In which I, a runaway Presbyterian, was accepted for one purpose - to return to the true path. A family relationship only strengthened the intentions of uncle.
Grammar, mathematics, and many, many unmatched chemistry. Gardening and cleaning at school. And all this in severity, poverty and humility. Day after day - one continuous phlogiston. Damn day after damn day, I, the daughter of a mountaineer, a child of open spaces and heights, delved into the ground and pored over boring sciences, and could not step a step beyond the school grounds. And the terrible fever from malaria - a disease that America gave me when I met, apparently I didn’t like it so much — killed episodes of my former love of life.
And now I felt like I was running through millstones: my muscles hurt and my head cracked. I was shivering, and my heart strove to jump out of the corsage. Hello again, faithful harbingers of yet another fever.
But today is the eve of Oidhche Samhna. And for several months now I cherished one prank for the coming night. I hurt her worse than malaria. Since I saw a key of an unusual shape that fell out of Dr. Knowles’s pocket during my third
У записи 9 лайков,
0 репостов,
634 просмотров.
0 репостов,
634 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгения Кропотова
