Иосиф Бродский. Стихотворения и поэмы
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга — запятая.
Вместо горла — темный вечер. Вместо буркал — знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах — папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "і-мое".
"Жизнь — она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним — меццо-сопрано.
В продуктовом — кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду — Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он — предшественник Тарзана: самописка — как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
Се — великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" — ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик.
Глянь — набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буонаротти — ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню — вот те на:
на подушке — ордена.
"Где яйцо, там — сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я — главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то — в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая — мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон — исчадье джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне — бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но — не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!" ".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну — и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто — с моделью из фанеры,
кто — с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это — сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"?"
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье — этот лепет я в кавычках —
ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это — кошка, это — мышка.
Это — лагерь, это — вышка.
Это — время тихой сапой
убивает маму с папой".
Михаилу Николаеву
Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела!
Эта местность мне знакома, как окраина Китая!
Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела.
Многоточие шинели. Вместо мозга — запятая.
Вместо горла — темный вечер. Вместо буркал — знак деленья.
Вот и вышел человечек, представитель населенья.
Вот и вышел гражданин,
достающий из штанин.
"А почем та радиола?"
"Кто такой Савонарола?"
"Вероятно, сокращенье".
"Где сортир, прошу прощенья?"
Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах — папироса.
В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром.
И нарезанные косо, как полтавская, колеса
с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром
оживляют скатерть снега, полустанки и развилки
обдавая содержимым опрокинутой бутылки.
Прячась в логово свое
волки воют "і-мое".
"Жизнь — она как лотерея".
"Вышла замуж за еврея".
"Довели страну до ручки".
"Дай червонец до получки".
Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним — меццо-сопрано.
В продуктовом — кот наплакал; бродят крысы, бакалея.
Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана
превращается в тирана на трибуне мавзолея.
Говорят лихие люди, что внутри, разочарован
под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован.
Хорошо, утратив речь,
встать с винтовкой гроб стеречь.
"Не смотри в глаза мне, дева:
все равно пойдешь налево".
"У попа была собака".
"Оба умерли от рака".
Входит Лев Толстой в пижаме, всюду — Ясная Поляна.
(Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.)
Он — предшественник Тарзана: самописка — как лиана,
взад-вперед летают ядра над французским частоколом.
Се — великий сын России, хоть и правящего класса!
Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо.
Чудо-юдо: нежный граф
превратился в книжный шкаф!
"Приучил ее к минету".
"Что за шум, а драки нету?"
"Крыл последними словами".
"Кто последний? Я за вами".
Входит пара Александров под конвоем Николаши.
Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло".
По Европе бродят нары в тщетных поисках параши,
натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло.
Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора",
чтобы выпалить в начале непрерывного террора.
Ой ты, участь корабля:
скажешь "пли!" — ответят "бля!"
"Сочетался с нею браком".
"Все равно поставлю раком".
"Эх, Цусима-Хиросима!
Жить совсем невыносимо".
Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах.
Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины.
Лучший вид на этот город — если сесть в бомбардировщик.
Глянь — набрякшие, как вата из нескромныя ложбины,
размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре.
Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре.
Ветер свищет. Выпь кричит.
Дятел ворону стучит.
"Говорят, открылся Пленум".
"Врезал ей меж глаз поленом".
"Над арабской мирной хатой
гордо реет жид пархатый".
Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора.
Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку,
и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера,
и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку.
И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле.
Из коричневого глаза бьет ключом Напареули.
Друг-кунак вонзает клык
в недоеденный шашлык.
"Ты смотрел Дерсу Узала?"
"Я тебе не все сказала".
"Раз чучмек, то верит в Будду".
"Сукой будешь?" "Сукой буду".
Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем
и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен.
Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем,
придирается к закону, кипятится из-за пошлин,
восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти
Рафаэль с Буонаротти — ни черта на обороте.
Пролетарии всех стран
Маршируют в ресторан.
"В этих шкарах ты как янки".
"Я сломал ее по пьянке".
"Был всю жизнь простым рабочим".
"Между прочим, все мы дрочим".
Входят Мысли о Грядущем, в гимнастерках цвета хаки.
Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом.
Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки!
Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом".
И, как вдовые Матрены, глухо воют циклотроны.
В Министерстве Обороны громко каркают вороны.
Входишь в спальню — вот те на:
на подушке — ордена.
"Где яйцо, там — сковородка".
"Говорят, что скоро водка
снова будет по рублю".
"Мам, я папу не люблю".
Входит некто православный, говорит: "Теперь я — главный.
У меня в душе Жар-птица и тоска по государю.
Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной.
Дайте мне перекреститься, а не то — в лицо ударю.
Хуже порчи и лишая — мыслей западных зараза.
Пой, гармошка, заглушая саксофон — исчадье джаза".
И лобзают образа
с плачем жертвы обреза...
"Мне — бифштекс по-режиссерски".
"Бурлаки в Североморске
тянут крейсер бечевой,
исхудав от лучевой".
Входят Мысли о Минувшем, все одеты как попало,
с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни
и вполголоса по-русски произносят: "Все пропало,
а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни;
б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели.
Но — не хватит алфавита. И младенец в колыбели,
слыша "баюшки-баю",
отвечает: "мать твою!" ".
"Влез рукой в шахну, знакомясь".
"Подмахну — и в Сочи". "Помесь
лейкоцита с антрацитом
называется Коцитом".
Входят строем пионеры, кто — с моделью из фанеры,
кто — с написанным вручную содержательным доносом.
С того света, как химеры, палачи-пенсионеры
одобрительно кивают им, задорным и курносым,
что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте
выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати.
Что попишешь? Молодежь.
Не задушишь, не убьешь.
"Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду".
"Я с ним рядом срать не сяду".
"А моя, как та мадонна,
не желает без гондона".
Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором
взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи.
Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером,
только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи.
Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая
с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая:
"Инвалид, а инвалид.
У меня внутри болит".
"Ляжем в гроб, хоть час не пробил!"
"Это — сука или кобель?"
"Склока следствия с причиной
прекращается с кончиной".
Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит.
Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме".
То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит,
обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами.
И за смертною чертою, лунным блеском залитою,
челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою.
Знать, надолго хватит жил
тех, кто головы сложил.
"Хата есть, да лень тащиться".
"Я не блядь, а крановщица".
"Жизнь возникла как привычка
раньше куры и яичка".
Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену!
Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида!
Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену,
хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида.
Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе,
кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе?
Эх, даешь простор степной
без реакции цепной!
"Дайте срок без приговора!"
"Кто кричит: "Держите вора!"?"
"Рисовала член в тетради".
"Отпустите, Христа ради".
Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках.
Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства.
Исключив сердцебиенье — этот лепет я в кавычках —
ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства.
Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер.
Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер,
кто пророс густой травой.
Впрочем, это не впервой.
"От любви бывают дети.
Ты теперь один на свете.
Помнишь песню, что, бывало,
я в потемках напевала?
Это — кошка, это — мышка.
Это — лагерь, это — вышка.
Это — время тихой сапой
убивает маму с папой".
Joseph Brodsky. Poems and poems
Mikhail Nikolaev
Chairman of the Council of People's Commissars, People's Commissariat of Education, the Ministry of Foreign Affairs!
I know this area like the outskirts of China!
This person is familiar to me! Interrogation sign instead of body.
Dots overcoat. Instead of a brain - a comma.
Instead of a throat - a dark evening. Instead of grumbling - a sign of division.
So a little man came out, a representative of the population.
So the citizen came out,
pulling out of trouser legs.
"How much is that radiola?"
"Who is Savonarola?"
"Probably an abbreviation."
"Where's the toilet, I'm sorry?"
Pushkin enters in a flight helmet, a cigarette in his thin fingers.
In an open field, an ambulance rushes with a lonely passenger.
And sliced obliquely, like Poltava, wheels
with the finger of the switchman digging out under the head
enliven the tablecloth of snow, stop and fork
inflating the contents of an overturned bottle.
Hiding in his den
wolves howl "i-mine."
"Life is like a lottery."
"Married a Jew."
"Brought the country to the handle."
"Give me a dime to payday."
Gogol enters in a peakless cap, next to him is a mezzo-soprano.
In the grocery - the cat cried; rats roam, groceries.
Hiding a hard horn in astrakhan, someone in sheep’s trousers
turns into a tyrant on the podium of the mausoleum.
Dashing people say what's inside is disappointed
in the end, like a fish on a platter, the corpse is stuffed.
Well, having lost my speech,
stand up with a rifle to guard the coffin.
"Do not look into my eyes, maiden:
you’ll go left anyway. "
"The priest had a dog."
"Both died of cancer."
Leo Tolstoy enters in his pajamas, everywhere - Yasnaya Polyana.
(Couple walk with knives, smells of cipher with the Komsomol.)
He is the predecessor of Tarzan: self-letter is like a liana,
back and forth cores fly over the French picket fence.
Xie is the great son of Russia, albeit the ruling class!
A husband whose barefoot great-grandchildren also rarely see meat.
Miracle Judo: the gentle count
turned into a bookcase!
"Accustomed her to blowjob."
"What kind of noise, but no fights?"
"Wing the last words."
"Who is the last? I'm with you."
A couple of Alexandrov enter under the escort of Nikolasha.
They say "What crap" or "Sweet jam."
Bunks roam around Europe in vain search for a bucket
bumping into shy cattle all over the place.
Reflecting on the pier, the Aurora swims through the waves,
to blur out at the start of continuous terror.
Oh you, the fate of the ship:
say "pli!" - answer "fucking!"
"Matched with her marriage."
"I’ll put cancer anyway."
"Oh, Tsushima-Hiroshima!
Living is completely unbearable. "
Herzen and Ogarev enter, sparrows chirping in the groves.
What sounds at the moment of grasping is like an adverb of a foreign land.
The best view of this city is if you board a bomber.
Look - swollen like cotton wool from an immodest hollow,
multiplying without reason, the clouds cling to architecture.
The Kremlin looms like a zone; They say in miniature.
The wind blows. Bittern screams.
Woodpecker ravens knocking.
"They say the Plenum opened."
"Hit her between the eyes with a log."
"Above the Arab Peace Hut
proudly the Jew is fleeting. "
Stalin enters with Dzhugashvili, a quarrel arose between them.
Quickly aim at each other, click on the dog,
and a smoking pipe ... So, according to the director,
and the Father of Peoples died, who smoked a pack a day.
And the ridges of the Caucasus stand as in a guard of honor.
Napareuli beats out of his brown eye.
Kunak friend sticks fang
in an unfinished barbecue.
"Have you watched Dersu Uzala?"
"I didn't tell you everything."
"Once the chummek, then he believes in the Buddha."
"Will you be a bitch?" "I will be a bitch."
Enters with a cry Abroad, with the forbidden hemisphere
and with a horizon sticking out of his pocket that is vulgarized.
Calls Yermolaus Frederick or Charles,
quibbles with the law, boils over duties,
exclaiming: "How do you live!" And embarrass the gloss of flesh
Rafael with Buonarotti - not a damn thing on the back.
Workers of all countries
Marching in a restaurant.
"In these frames you are like the Yankees."
"I broke her on a booze."
"He was a simple worker all his life."
"By the way, we all masturbate."
Enter Thoughts of the Coming, in khaki tunics.
They bring in an atomic bomb with a ballistic shell.
They dance and dance: "We are fighter-fighters!
Russian with a German will lie down next to him; for example, near Stalingrad. "
And, like the widows of Matryona, cyclotrons howl muffledly.
At the Ministry of Defense, crows are loudly croaking.
You enter the bedroom - here are those on:
on the pillow - orders.
"Where the egg is, there is a frying pan."
"They say that soon vodka
will be on the ruble again. "
"Mom, I don't like dad."
Someone Orthodox comes in, says: "Now I am the main one.
I have a Firebird and longing for the sovereign in my soul.
Soon Igor will return to enjoy Yaroslavna.
Mikhail Nikolaev
Chairman of the Council of People's Commissars, People's Commissariat of Education, the Ministry of Foreign Affairs!
I know this area like the outskirts of China!
This person is familiar to me! Interrogation sign instead of body.
Dots overcoat. Instead of a brain - a comma.
Instead of a throat - a dark evening. Instead of grumbling - a sign of division.
So a little man came out, a representative of the population.
So the citizen came out,
pulling out of trouser legs.
"How much is that radiola?"
"Who is Savonarola?"
"Probably an abbreviation."
"Where's the toilet, I'm sorry?"
Pushkin enters in a flight helmet, a cigarette in his thin fingers.
In an open field, an ambulance rushes with a lonely passenger.
And sliced obliquely, like Poltava, wheels
with the finger of the switchman digging out under the head
enliven the tablecloth of snow, stop and fork
inflating the contents of an overturned bottle.
Hiding in his den
wolves howl "i-mine."
"Life is like a lottery."
"Married a Jew."
"Brought the country to the handle."
"Give me a dime to payday."
Gogol enters in a peakless cap, next to him is a mezzo-soprano.
In the grocery - the cat cried; rats roam, groceries.
Hiding a hard horn in astrakhan, someone in sheep’s trousers
turns into a tyrant on the podium of the mausoleum.
Dashing people say what's inside is disappointed
in the end, like a fish on a platter, the corpse is stuffed.
Well, having lost my speech,
stand up with a rifle to guard the coffin.
"Do not look into my eyes, maiden:
you’ll go left anyway. "
"The priest had a dog."
"Both died of cancer."
Leo Tolstoy enters in his pajamas, everywhere - Yasnaya Polyana.
(Couple walk with knives, smells of cipher with the Komsomol.)
He is the predecessor of Tarzan: self-letter is like a liana,
back and forth cores fly over the French picket fence.
Xie is the great son of Russia, albeit the ruling class!
A husband whose barefoot great-grandchildren also rarely see meat.
Miracle Judo: the gentle count
turned into a bookcase!
"Accustomed her to blowjob."
"What kind of noise, but no fights?"
"Wing the last words."
"Who is the last? I'm with you."
A couple of Alexandrov enter under the escort of Nikolasha.
They say "What crap" or "Sweet jam."
Bunks roam around Europe in vain search for a bucket
bumping into shy cattle all over the place.
Reflecting on the pier, the Aurora swims through the waves,
to blur out at the start of continuous terror.
Oh you, the fate of the ship:
say "pli!" - answer "fucking!"
"Matched with her marriage."
"I’ll put cancer anyway."
"Oh, Tsushima-Hiroshima!
Living is completely unbearable. "
Herzen and Ogarev enter, sparrows chirping in the groves.
What sounds at the moment of grasping is like an adverb of a foreign land.
The best view of this city is if you board a bomber.
Look - swollen like cotton wool from an immodest hollow,
multiplying without reason, the clouds cling to architecture.
The Kremlin looms like a zone; They say in miniature.
The wind blows. Bittern screams.
Woodpecker ravens knocking.
"They say the Plenum opened."
"Hit her between the eyes with a log."
"Above the Arab Peace Hut
proudly the Jew is fleeting. "
Stalin enters with Dzhugashvili, a quarrel arose between them.
Quickly aim at each other, click on the dog,
and a smoking pipe ... So, according to the director,
and the Father of Peoples died, who smoked a pack a day.
And the ridges of the Caucasus stand as in a guard of honor.
Napareuli beats out of his brown eye.
Kunak friend sticks fang
in an unfinished barbecue.
"Have you watched Dersu Uzala?"
"I didn't tell you everything."
"Once the chummek, then he believes in the Buddha."
"Will you be a bitch?" "I will be a bitch."
Enters with a cry Abroad, with the forbidden hemisphere
and with a horizon sticking out of his pocket that is vulgarized.
Calls Yermolaus Frederick or Charles,
quibbles with the law, boils over duties,
exclaiming: "How do you live!" And embarrass the gloss of flesh
Rafael with Buonarotti - not a damn thing on the back.
Workers of all countries
Marching in a restaurant.
"In these frames you are like the Yankees."
"I broke her on a booze."
"He was a simple worker all his life."
"By the way, we all masturbate."
Enter Thoughts of the Coming, in khaki tunics.
They bring in an atomic bomb with a ballistic shell.
They dance and dance: "We are fighter-fighters!
Russian with a German will lie down next to him; for example, near Stalingrad. "
And, like the widows of Matryona, cyclotrons howl muffledly.
At the Ministry of Defense, crows are loudly croaking.
You enter the bedroom - here are those on:
on the pillow - orders.
"Where the egg is, there is a frying pan."
"They say that soon vodka
will be on the ruble again. "
"Mom, I don't like dad."
Someone Orthodox comes in, says: "Now I am the main one.
I have a Firebird and longing for the sovereign in my soul.
Soon Igor will return to enjoy Yaroslavna.
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Антон Викторович
