Я закрываю глаза и слушаю ночь.
Она – как зверек. Точнее, как его шерсть. Я люблю шерсть. Ее можно перебирать, пропускать между пальцами. Она между ними течет.
А потом ночь сама тебя пробует. Она прикасается к тебе, прилипает, приникает, и ты становишься её частью, становишься, как она. Но она не уничтожает тебя. Нет.
Если тебе захочется, выйдешь из нее и снова станешь собой.
Это здорово.
В ночи живут звуки. Они живут сами по себе. Они здесь обитают. Здесь их дом. Они здесь рождаются и умирают. То затаиваются, то возникают. Ночь – их прибежище. Ветер, ручей, шелест листвы, топот ежа, стрекот цикад – все это звуки.
Люблю, чтобы было лето. Если его нет, его можно вызвать.
Мысленно.
И добавить в него запахи – травы, воды.
Можно земляники. Она щекочет ноздри. А ягоды лезут в уши.
– Эй!
Это меня. Бросок – и я растворяюсь.
Я умею это делать. Надо только понять, что ночь тебе не враг, и тогда в нужное время ты в ней пропадешь. Легко, как крылья совы.
Ночь – моя. Я ее не отдам.
Пускай день отойдет им, а ночь – мне. Чуть стемнело – утекаю за дверь. С некоторых пор умею течь – движения плавные, любое препятствие словно оглаживается. В это время у меня не бывает костей.
Никто никогда не видел, как я исчезаю.
Хотя однажды их старший столкнулся со мной в дверях. Он сейчас же осклабился:
– Счастливой охоты!
У меня дрогнули губы. Кажется, и я улыбнулся в ответ. Во всяком случае, я посчитал, что улыбаюсь, но он отпрянул, пробормотал:
– Чокнутый, вот чокнутый…
Как-то услышал, что рычу. Кто-то подходил со стороны оврага. Он наступил на сучок, и я услышал свое ворчанье. Оно совсем тихое и идет от груди.
Они теперь часто приходят.
Иногда нахожу записку: «Выходи один».
Это они мне. Больше некому.
Они – людоеды. Людоеды никогда не приходят одни. Я всегда выхожу им навстречу.
И убиваю всех.
Они меня никогда не видели.
И не увидят.
Они даже не понимают, что происходит. Что-то прилетело и ударило в грудь. Совсем тихо. Он только ойкнул.
Мало ли что умеет летать.
Может быть, это были карандаши?
Конечно. Это карандаши. Много карандашей. По два в секунду.
Я бросаю их на звук.
Людоеды громко дышат.
Так нельзя.
Если хочешь жить, нужно научиться вообще не дышать.
Карандаши я делаю из электродов. Заостряю оба конца.
И еще я делаю летучую мышь. Мастерю ее из обложек книг.
На развалинах встречаются книги.
Картонки затачиваются по краям. Они становятся острее бритвы. Кусочек железа сажается на клей. Центр тяжести должен быть смещен. Такая мышь может отрезать голову.
Меня Серега научил.
Его положили под кинжальный огонь. Наших всех положили.
Тот, из штаба.
Я смотрел ему в глаза. Я знал, что все погибнут. Все, кроме меня. На мне – ни царапины, а били плотно с двух сторон, и хотелось превратиться в спичечный коробок, завалиться в расщелину.
Тот, из штаба, знал, что мы умрем. Я чувствовал, что он знает. Людей чувствую издалека: свой – чужой, плюс – минус.
Я тогда сутки пролежал под листьями.
Потом подошли волки…
А людоеды живут семьями. У них есть женщины, дети. Из детей вырастут новые людоеды, поэтому я убиваю всех.
Главное, чтобы никто меня не видел.
Я стреляю из рогатки. Шариками от шарикоподшипников.
На двадцать шагов пробиваю железный лист и височную кость.
Мы с Серегой тренировались: играли в невидимок. Мешки делали сами. Снаружи черный, внутри белый. Он закрепляется на руках и ногах. С ним можно прыгать с высоты пяти метров. Нужно только распластаться в воздухе, как белка.
И воздух держит.
А у земли следует сгруппироваться – автомат за спину.
Серега говорил: если полюбить автомат, он будет, как брат. Своему я сам сделал глушитель.
На охоте сначала нюхаю воздух. Он не должен пахнуть смазкой мин.
Иду медленно. Не оставляю следов.
Те, с кем я сейчас, долго не могли понять, как я это делаю. Я показал. Они совсем ничего не умеют. Даже не чуют мин.
А я – как на стену натыкаюсь.
Тропу в темноте нахожу легко.
И ставлю на ней самострелы. Задел – кол в бок. Самое простое – садовые грабли. Бросаешь их в снег, а на ручке – шип. Так не убьешь, конечно, но человек вскрикнет.
На крик выйду я.
А из подвалов я их добываю горелой ветошью. Сами на пулю лезут.
Когда я только появился в их взводе, меня захотели покачать. Напали впятером, ночью. Я успел бросить три ножа. Теперь у нас мир…(с)
Она – как зверек. Точнее, как его шерсть. Я люблю шерсть. Ее можно перебирать, пропускать между пальцами. Она между ними течет.
А потом ночь сама тебя пробует. Она прикасается к тебе, прилипает, приникает, и ты становишься её частью, становишься, как она. Но она не уничтожает тебя. Нет.
Если тебе захочется, выйдешь из нее и снова станешь собой.
Это здорово.
В ночи живут звуки. Они живут сами по себе. Они здесь обитают. Здесь их дом. Они здесь рождаются и умирают. То затаиваются, то возникают. Ночь – их прибежище. Ветер, ручей, шелест листвы, топот ежа, стрекот цикад – все это звуки.
Люблю, чтобы было лето. Если его нет, его можно вызвать.
Мысленно.
И добавить в него запахи – травы, воды.
Можно земляники. Она щекочет ноздри. А ягоды лезут в уши.
– Эй!
Это меня. Бросок – и я растворяюсь.
Я умею это делать. Надо только понять, что ночь тебе не враг, и тогда в нужное время ты в ней пропадешь. Легко, как крылья совы.
Ночь – моя. Я ее не отдам.
Пускай день отойдет им, а ночь – мне. Чуть стемнело – утекаю за дверь. С некоторых пор умею течь – движения плавные, любое препятствие словно оглаживается. В это время у меня не бывает костей.
Никто никогда не видел, как я исчезаю.
Хотя однажды их старший столкнулся со мной в дверях. Он сейчас же осклабился:
– Счастливой охоты!
У меня дрогнули губы. Кажется, и я улыбнулся в ответ. Во всяком случае, я посчитал, что улыбаюсь, но он отпрянул, пробормотал:
– Чокнутый, вот чокнутый…
Как-то услышал, что рычу. Кто-то подходил со стороны оврага. Он наступил на сучок, и я услышал свое ворчанье. Оно совсем тихое и идет от груди.
Они теперь часто приходят.
Иногда нахожу записку: «Выходи один».
Это они мне. Больше некому.
Они – людоеды. Людоеды никогда не приходят одни. Я всегда выхожу им навстречу.
И убиваю всех.
Они меня никогда не видели.
И не увидят.
Они даже не понимают, что происходит. Что-то прилетело и ударило в грудь. Совсем тихо. Он только ойкнул.
Мало ли что умеет летать.
Может быть, это были карандаши?
Конечно. Это карандаши. Много карандашей. По два в секунду.
Я бросаю их на звук.
Людоеды громко дышат.
Так нельзя.
Если хочешь жить, нужно научиться вообще не дышать.
Карандаши я делаю из электродов. Заостряю оба конца.
И еще я делаю летучую мышь. Мастерю ее из обложек книг.
На развалинах встречаются книги.
Картонки затачиваются по краям. Они становятся острее бритвы. Кусочек железа сажается на клей. Центр тяжести должен быть смещен. Такая мышь может отрезать голову.
Меня Серега научил.
Его положили под кинжальный огонь. Наших всех положили.
Тот, из штаба.
Я смотрел ему в глаза. Я знал, что все погибнут. Все, кроме меня. На мне – ни царапины, а били плотно с двух сторон, и хотелось превратиться в спичечный коробок, завалиться в расщелину.
Тот, из штаба, знал, что мы умрем. Я чувствовал, что он знает. Людей чувствую издалека: свой – чужой, плюс – минус.
Я тогда сутки пролежал под листьями.
Потом подошли волки…
А людоеды живут семьями. У них есть женщины, дети. Из детей вырастут новые людоеды, поэтому я убиваю всех.
Главное, чтобы никто меня не видел.
Я стреляю из рогатки. Шариками от шарикоподшипников.
На двадцать шагов пробиваю железный лист и височную кость.
Мы с Серегой тренировались: играли в невидимок. Мешки делали сами. Снаружи черный, внутри белый. Он закрепляется на руках и ногах. С ним можно прыгать с высоты пяти метров. Нужно только распластаться в воздухе, как белка.
И воздух держит.
А у земли следует сгруппироваться – автомат за спину.
Серега говорил: если полюбить автомат, он будет, как брат. Своему я сам сделал глушитель.
На охоте сначала нюхаю воздух. Он не должен пахнуть смазкой мин.
Иду медленно. Не оставляю следов.
Те, с кем я сейчас, долго не могли понять, как я это делаю. Я показал. Они совсем ничего не умеют. Даже не чуют мин.
А я – как на стену натыкаюсь.
Тропу в темноте нахожу легко.
И ставлю на ней самострелы. Задел – кол в бок. Самое простое – садовые грабли. Бросаешь их в снег, а на ручке – шип. Так не убьешь, конечно, но человек вскрикнет.
На крик выйду я.
А из подвалов я их добываю горелой ветошью. Сами на пулю лезут.
Когда я только появился в их взводе, меня захотели покачать. Напали впятером, ночью. Я успел бросить три ножа. Теперь у нас мир…(с)
I close my eyes and listen to the night.
She is like an animal. More precisely, like his coat. I love wool. It can be sorted out, skipped between the fingers. It flows between them.
And then night itself tries you. She touches you, sticks, sticks, and you become part of it, become like her. But she does not destroy you. Not.
If you want, get out of it and become yourself again.
It's great.
Sounds live in the night. They live on their own. They live here. Here is their home. They are born and die here. That hides, then arise. Night is their refuge. The wind, stream, rustle of leaves, the stomp of a hedgehog, the chatter of cicadas - all these are sounds.
I love it to be summer. If he is not there, he can be called.
Mentally.
And add smells to it - herbs, water.
You can strawberries. She tickles her nostrils. And the berries climb into the ears.
- Hey!
This is me. Throw - and I dissolve.
I can do it. You just need to understand that night is not your enemy, and then at the right time you will be lost in it. Light as the wings of an owl.
The night is mine. I won’t give her away.
Let the day go to them, and the night to me. It got a little dark - I'm leaking out the door. For some time now I have been able to flow - movements are smooth, any obstacle seems to be ironed. I have no bones at this time.
No one has ever seen me disappear.
Although one day their elder ran into me at the door. He smiled at once:
- Happy hunt!
My lips twitched. It seems, and I smiled back. In any case, I thought I was smiling, but he recoiled, muttered:
“Crazy, crazy!”
Somehow I heard that growl. Someone came up from the ravine. He stepped on a bitch, and I heard my grunts. It is very quiet and comes from the chest.
They often come now.
Sometimes I find a note: "Come out alone."
These are they to me. No one else.
They are cannibals. Cannibals never come alone. I always go out to meet them.
And killing everyone.
They never saw me.
And they will not see.
They don’t even understand what is happening. Something flew in and hit the chest. Quite quiet. He just gasped.
Who knows how to fly.
Maybe it was pencils?
Sure. These are pencils. A lot of pencils. Two per second.
I throw them at the sound.
Cannibals breathe loudly.
You can not do it this way.
If you want to live, you need to learn not to breathe at all.
I make pencils from electrodes. I sharpen both ends.
And I also make a bat. I make it from book covers.
There are books on the ruins.
Cardboards are sharpened at the edges. They become sharper than razors. A piece of iron sits on the glue. The center of gravity should be offset. Such a mouse can cut off the head.
Serge taught me.
He was put under dagger fire. They put all of us.
The one from the headquarters.
I looked into his eyes. I knew everyone would die. Everyone but me. I didn’t have any scratches, but they beat me tightly from two sides, and I wanted to turn into a matchbox, fall into a crevice.
He, from the headquarters, knew that we would die. I felt that he knew. I feel people from afar: mine is a stranger, plus is minus.
I then lay for a day under the leaves.
Then the wolves came ...
And cannibals live in families. They have women, children. New cannibals will grow out of children, so I kill everyone.
The main thing is that no one sees me.
I shoot from a slingshot. Balls from ball bearings.
At twenty paces I pierce the iron sheet and the temporal bone.
Sergey and I trained: we played invisible. The bags were made by ourselves. Outside is black, inside is white. It is fixed on the arms and legs. With it you can jump from a height of five meters. You just need to flatten in the air like a squirrel.
And the air holds.
And near the ground should be grouped - the machine behind.
Serega said: if you love a machine gun, he will be like a brother. I myself made a silencer.
On a hunt, I sniff the air first. It should not smell like grease min.
I am going slowly. I leave no traces.
Those with whom I now could not understand how I do this for a long time. I have shown. They don’t know anything at all. They don’t even smell mines.
And I - as I stumble upon a wall.
I find the trail in the dark easily.
And I put on her self-arrows. Affected - count to the side. The simplest thing is a garden rake. Throw them in the snow, and on the handle - a thorn. So you will not kill, of course, but the man will cry out.
I will go out to scream.
And from the basements I get them with a burnt rag. Sami climb on a bullet.
When I first appeared in their platoon, they wanted to shake me. They attacked five of us at night. I managed to throw three knives. Now we have a world ... (c)
She is like an animal. More precisely, like his coat. I love wool. It can be sorted out, skipped between the fingers. It flows between them.
And then night itself tries you. She touches you, sticks, sticks, and you become part of it, become like her. But she does not destroy you. Not.
If you want, get out of it and become yourself again.
It's great.
Sounds live in the night. They live on their own. They live here. Here is their home. They are born and die here. That hides, then arise. Night is their refuge. The wind, stream, rustle of leaves, the stomp of a hedgehog, the chatter of cicadas - all these are sounds.
I love it to be summer. If he is not there, he can be called.
Mentally.
And add smells to it - herbs, water.
You can strawberries. She tickles her nostrils. And the berries climb into the ears.
- Hey!
This is me. Throw - and I dissolve.
I can do it. You just need to understand that night is not your enemy, and then at the right time you will be lost in it. Light as the wings of an owl.
The night is mine. I won’t give her away.
Let the day go to them, and the night to me. It got a little dark - I'm leaking out the door. For some time now I have been able to flow - movements are smooth, any obstacle seems to be ironed. I have no bones at this time.
No one has ever seen me disappear.
Although one day their elder ran into me at the door. He smiled at once:
- Happy hunt!
My lips twitched. It seems, and I smiled back. In any case, I thought I was smiling, but he recoiled, muttered:
“Crazy, crazy!”
Somehow I heard that growl. Someone came up from the ravine. He stepped on a bitch, and I heard my grunts. It is very quiet and comes from the chest.
They often come now.
Sometimes I find a note: "Come out alone."
These are they to me. No one else.
They are cannibals. Cannibals never come alone. I always go out to meet them.
And killing everyone.
They never saw me.
And they will not see.
They don’t even understand what is happening. Something flew in and hit the chest. Quite quiet. He just gasped.
Who knows how to fly.
Maybe it was pencils?
Sure. These are pencils. A lot of pencils. Two per second.
I throw them at the sound.
Cannibals breathe loudly.
You can not do it this way.
If you want to live, you need to learn not to breathe at all.
I make pencils from electrodes. I sharpen both ends.
And I also make a bat. I make it from book covers.
There are books on the ruins.
Cardboards are sharpened at the edges. They become sharper than razors. A piece of iron sits on the glue. The center of gravity should be offset. Such a mouse can cut off the head.
Serge taught me.
He was put under dagger fire. They put all of us.
The one from the headquarters.
I looked into his eyes. I knew everyone would die. Everyone but me. I didn’t have any scratches, but they beat me tightly from two sides, and I wanted to turn into a matchbox, fall into a crevice.
He, from the headquarters, knew that we would die. I felt that he knew. I feel people from afar: mine is a stranger, plus is minus.
I then lay for a day under the leaves.
Then the wolves came ...
And cannibals live in families. They have women, children. New cannibals will grow out of children, so I kill everyone.
The main thing is that no one sees me.
I shoot from a slingshot. Balls from ball bearings.
At twenty paces I pierce the iron sheet and the temporal bone.
Sergey and I trained: we played invisible. The bags were made by ourselves. Outside is black, inside is white. It is fixed on the arms and legs. With it you can jump from a height of five meters. You just need to flatten in the air like a squirrel.
And the air holds.
And near the ground should be grouped - the machine behind.
Serega said: if you love a machine gun, he will be like a brother. I myself made a silencer.
On a hunt, I sniff the air first. It should not smell like grease min.
I am going slowly. I leave no traces.
Those with whom I now could not understand how I do this for a long time. I have shown. They don’t know anything at all. They don’t even smell mines.
And I - as I stumble upon a wall.
I find the trail in the dark easily.
And I put on her self-arrows. Affected - count to the side. The simplest thing is a garden rake. Throw them in the snow, and on the handle - a thorn. So you will not kill, of course, but the man will cry out.
I will go out to scream.
And from the basements I get them with a burnt rag. Sami climb on a bullet.
When I first appeared in their platoon, they wanted to shake me. They attacked five of us at night. I managed to throw three knives. Now we have a world ... (c)
У записи 6 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Сергей Орлов
