Это была первая смерть, которую я помню. Вернее не смерть, а связанные с ней обстоятельства.
В нашей деревне, где летом я проводил время, было несколько старушек, которых видели только в редких случаях. И даже к редко заезжающим автолавкам они не приходили. Ореолом тайн и мистики были окутаны и их дома. Дети их боялись, не понимая, что причина отшельничества кроется в элементарной старости, хворях, которые не давали им выйти из своих убежищ. И если Щукину (или в простонародье - Щуку) мы иногда видели, то Глазунову никто из нас никогда не видел.
Кстати фамилии зачастую заменяли имена в нашей деревне. И какое-то время мне казалось, что животное происхождение фамилий - это норма для нашего углического угла. Козловы, Хвостовые, Соколовы, Щукины, Орловы, Уткины - небольшой перечень таких фамилий. Даже своя Камбала была. Так называли женщину-ревизора колхоза. Она считала количество рейсов трактористов, вывозящих сено с полей-лугов. Развалится на стоге сена со своей тетрадочкой и давай считать трактора. А мы даже не можем в стоге нормально поковыряться-поиграть, тоннели попостраивать. Больно уж боялись ее - Камбалу эту. В семье знали, как выживали в 1930-40-е в деревне и отношение к «руководству» было многим из нас привито исходя из этого опыта. Долго думал, что прозвище «Камбала» тоже от фамилии. Но позже мне разъяснили. У счетовода был глаз подбит ещё в детстве и до чертиков она была похожа на эту диковинную рыбёху. Вот прозвище и привязалось.
Но рассказ не о Щуке, и не о Камбале. Рассказ о Глазуновой. Ее мы никогда не видели. Знали только сына. Вернее то, что он приезжает иногда на Кировце. (Трактор такой! Ни в какое сравнение не шёл с Беларусью. Был здоровенный. Красно-серого или зелено-серого цвета.) Некоторым из нас везло и сын Глазуновой мог прокатить на кировце до конца деревни. Проехать дальше было великим соблазном, но возвращаться обратно, тащась по асфальтированной дороге, никому не хотелось.
Не знаю, как пронеслась новость о том, что мать тракториста умерла. Но жители деревни начали собираться у ее дома. Чувствуя происходящее, и дети подтянулись к дому, который некогда обходили стороной.
Но как ни странно, горя и траура никто из нас не чувствовал. Была атмосфера абсолютно рационального и даже веками-годами выработанного алгоритма. Сын раздавал вещи матери. Причём заводил людей и разрешал брать все то, что приглянется. Мне с друзьями в избу зайти не удалось и мы довольствовались мостом (неотапливаемое помещение между избой и сельником-горницей) и двором (пристройкой для скота и живности). Не помню, кто и что взял из ребят, но я позарился на кисточки сушенной калины, аккуратно развешенной вдоль сруба. Почему - не знаю. Может из-за того, что один раз, угостившись вяленной калиной, я удивился, что косточка этой ягоды напоминает сердечко; а может из-за скромности, стеснения и «нежелания» взять что-то более ценно из дома покойной.
Деревенский дом умершего человека в дни смерти и похорон открыт. Дверь открыта. Никто не заботится об уходящем из дома тепле. Позже ставнями закрываются окна, а дверь заколачивается досками. Большой навесной замок, выкованный ещё сто лет назад на деревенской кузне, редко побрякивает от сильных порывов ветра. Стоит дом с пустыми глазищами. Подходы к нему зарастают. Ждёт дом покупателей, ждёт новых жильцов.
К чему это я?! Был тут в Институте русского реалистического искусства (ИРРИ). Увидел картину Владимира Коркодыма «Жила-была Анна Ивановна». И воспоминания с образами сами начали лезть в голову. Простые образы, такие же простые как и сама деревенская жизнь: глубокая, но простая. #деревня #углич #березники #коркодым #ирри
В нашей деревне, где летом я проводил время, было несколько старушек, которых видели только в редких случаях. И даже к редко заезжающим автолавкам они не приходили. Ореолом тайн и мистики были окутаны и их дома. Дети их боялись, не понимая, что причина отшельничества кроется в элементарной старости, хворях, которые не давали им выйти из своих убежищ. И если Щукину (или в простонародье - Щуку) мы иногда видели, то Глазунову никто из нас никогда не видел.
Кстати фамилии зачастую заменяли имена в нашей деревне. И какое-то время мне казалось, что животное происхождение фамилий - это норма для нашего углического угла. Козловы, Хвостовые, Соколовы, Щукины, Орловы, Уткины - небольшой перечень таких фамилий. Даже своя Камбала была. Так называли женщину-ревизора колхоза. Она считала количество рейсов трактористов, вывозящих сено с полей-лугов. Развалится на стоге сена со своей тетрадочкой и давай считать трактора. А мы даже не можем в стоге нормально поковыряться-поиграть, тоннели попостраивать. Больно уж боялись ее - Камбалу эту. В семье знали, как выживали в 1930-40-е в деревне и отношение к «руководству» было многим из нас привито исходя из этого опыта. Долго думал, что прозвище «Камбала» тоже от фамилии. Но позже мне разъяснили. У счетовода был глаз подбит ещё в детстве и до чертиков она была похожа на эту диковинную рыбёху. Вот прозвище и привязалось.
Но рассказ не о Щуке, и не о Камбале. Рассказ о Глазуновой. Ее мы никогда не видели. Знали только сына. Вернее то, что он приезжает иногда на Кировце. (Трактор такой! Ни в какое сравнение не шёл с Беларусью. Был здоровенный. Красно-серого или зелено-серого цвета.) Некоторым из нас везло и сын Глазуновой мог прокатить на кировце до конца деревни. Проехать дальше было великим соблазном, но возвращаться обратно, тащась по асфальтированной дороге, никому не хотелось.
Не знаю, как пронеслась новость о том, что мать тракториста умерла. Но жители деревни начали собираться у ее дома. Чувствуя происходящее, и дети подтянулись к дому, который некогда обходили стороной.
Но как ни странно, горя и траура никто из нас не чувствовал. Была атмосфера абсолютно рационального и даже веками-годами выработанного алгоритма. Сын раздавал вещи матери. Причём заводил людей и разрешал брать все то, что приглянется. Мне с друзьями в избу зайти не удалось и мы довольствовались мостом (неотапливаемое помещение между избой и сельником-горницей) и двором (пристройкой для скота и живности). Не помню, кто и что взял из ребят, но я позарился на кисточки сушенной калины, аккуратно развешенной вдоль сруба. Почему - не знаю. Может из-за того, что один раз, угостившись вяленной калиной, я удивился, что косточка этой ягоды напоминает сердечко; а может из-за скромности, стеснения и «нежелания» взять что-то более ценно из дома покойной.
Деревенский дом умершего человека в дни смерти и похорон открыт. Дверь открыта. Никто не заботится об уходящем из дома тепле. Позже ставнями закрываются окна, а дверь заколачивается досками. Большой навесной замок, выкованный ещё сто лет назад на деревенской кузне, редко побрякивает от сильных порывов ветра. Стоит дом с пустыми глазищами. Подходы к нему зарастают. Ждёт дом покупателей, ждёт новых жильцов.
К чему это я?! Был тут в Институте русского реалистического искусства (ИРРИ). Увидел картину Владимира Коркодыма «Жила-была Анна Ивановна». И воспоминания с образами сами начали лезть в голову. Простые образы, такие же простые как и сама деревенская жизнь: глубокая, но простая. #деревня #углич #березники #коркодым #ирри
This was the first death I remember. Rather, not death, and the circumstances connected with it.
In our village, where I spent time in the summer, there were a few old ladies who were only seen on rare occasions. And they didn’t even come to the rarely visiting car shops. A halo of secrets and mystics were shrouded in their homes. The children were afraid of them, not realizing that the reason for the hermitage lies in elementary old age, ailments that prevented them from leaving their shelters. And if we sometimes saw Shchukin (or in the common people - Pike), then none of us had ever seen Glazunov.
By the way, surnames often replaced names in our village. And for some time it seemed to me that the animal origin of the surnames is the norm for our coal angle. Kozlov, Tail, Sokolov, Shchukin, Orlov, Utkin - a small list of such names. Even the Flounder was. So called the woman-auditor of the collective farm. She counted the number of voyages of tractor drivers transporting hay from meadow fields. Collapse on a haystack with his notebook and let's count the tractor. And we cannot even pick and play in the stack, popunit tunnels. Painfully they were afraid of her - This flounder. The family knew how they survived in the 1930s – 40s in the village and the attitude to the “leadership” was instilled by many of us on the basis of this experience. Long thought that the nickname "Flounder" is also from the name. But later I explained. The bookkeeper had an eye shot down as a child and to the hell she looked like this strange fish. That nickname and tied.
But the story is not about Pike, and not about Flounder. The story of Glazunov. We have never seen her. They only knew the son. Or rather, he comes sometimes to Kirovets. (The tractor was like that! I didn’t compare with Belarus. It was a hefty one. Red-gray or green-gray.) Some of us were lucky and Glazunova’s son could ride on a Kirovian until the end of the village. It was a great temptation to drive further, but no one wanted to go back on a tarmac road.
I do not know how the news flashed that the tractor driver's mother died. But the villagers began to gather at her house. Feeling what was happening, and the children pulled up to the house, which was once bypassed.
But oddly enough, none of us felt grief and mourning. There was an atmosphere of an absolutely rational and even centuries-old algorithm. Son handed out things to the mother. And the plant people and allowed to take everything that will attract. My friends and I did not manage to enter the hut, and we were content with the bridge (the unheated room between the hut and the bog room) and the courtyard (an extension for cattle and living creatures). I do not remember who and what I took from the guys, but I looked at the tassels of dried viburnum, neatly hung along the log house. Why dont know. Maybe due to the fact that once, after having treated to a dried viburnum, I was surprised that the stone of this berry resembles a heart; maybe because of modesty, embarrassment and “unwillingness” to take something more valuable from the house of the deceased.
The village house of the deceased person in the days of death and burial is open. The door is open. Nobody cares about the warmth that leaves the house. Later the windows are shuttered, and the door is boarded up. A large padlock, forged a hundred years ago on a village smith, rarely rattled by strong gusts of wind. There is a house with empty eyes. Approaches to it are overgrown. Waiting for home buyers, waiting for new tenants.
Why am I ?! I was here at the Institute of Russian Realistic Art (IRRI). I saw a picture of Vladimir Korkodym “Once upon a time was Anna Ivanovna”. And the memories with the images themselves began to climb into my head. Simple images, as simple as village life itself: deep but simple. # Village # Uglich # Berezniki # Korkodym # Irri
In our village, where I spent time in the summer, there were a few old ladies who were only seen on rare occasions. And they didn’t even come to the rarely visiting car shops. A halo of secrets and mystics were shrouded in their homes. The children were afraid of them, not realizing that the reason for the hermitage lies in elementary old age, ailments that prevented them from leaving their shelters. And if we sometimes saw Shchukin (or in the common people - Pike), then none of us had ever seen Glazunov.
By the way, surnames often replaced names in our village. And for some time it seemed to me that the animal origin of the surnames is the norm for our coal angle. Kozlov, Tail, Sokolov, Shchukin, Orlov, Utkin - a small list of such names. Even the Flounder was. So called the woman-auditor of the collective farm. She counted the number of voyages of tractor drivers transporting hay from meadow fields. Collapse on a haystack with his notebook and let's count the tractor. And we cannot even pick and play in the stack, popunit tunnels. Painfully they were afraid of her - This flounder. The family knew how they survived in the 1930s – 40s in the village and the attitude to the “leadership” was instilled by many of us on the basis of this experience. Long thought that the nickname "Flounder" is also from the name. But later I explained. The bookkeeper had an eye shot down as a child and to the hell she looked like this strange fish. That nickname and tied.
But the story is not about Pike, and not about Flounder. The story of Glazunov. We have never seen her. They only knew the son. Or rather, he comes sometimes to Kirovets. (The tractor was like that! I didn’t compare with Belarus. It was a hefty one. Red-gray or green-gray.) Some of us were lucky and Glazunova’s son could ride on a Kirovian until the end of the village. It was a great temptation to drive further, but no one wanted to go back on a tarmac road.
I do not know how the news flashed that the tractor driver's mother died. But the villagers began to gather at her house. Feeling what was happening, and the children pulled up to the house, which was once bypassed.
But oddly enough, none of us felt grief and mourning. There was an atmosphere of an absolutely rational and even centuries-old algorithm. Son handed out things to the mother. And the plant people and allowed to take everything that will attract. My friends and I did not manage to enter the hut, and we were content with the bridge (the unheated room between the hut and the bog room) and the courtyard (an extension for cattle and living creatures). I do not remember who and what I took from the guys, but I looked at the tassels of dried viburnum, neatly hung along the log house. Why dont know. Maybe due to the fact that once, after having treated to a dried viburnum, I was surprised that the stone of this berry resembles a heart; maybe because of modesty, embarrassment and “unwillingness” to take something more valuable from the house of the deceased.
The village house of the deceased person in the days of death and burial is open. The door is open. Nobody cares about the warmth that leaves the house. Later the windows are shuttered, and the door is boarded up. A large padlock, forged a hundred years ago on a village smith, rarely rattled by strong gusts of wind. There is a house with empty eyes. Approaches to it are overgrown. Waiting for home buyers, waiting for new tenants.
Why am I ?! I was here at the Institute of Russian Realistic Art (IRRI). I saw a picture of Vladimir Korkodym “Once upon a time was Anna Ivanovna”. And the memories with the images themselves began to climb into my head. Simple images, as simple as village life itself: deep but simple. # Village # Uglich # Berezniki # Korkodym # Irri
У записи 50 лайков,
1 репостов,
1079 просмотров.
1 репостов,
1079 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Константин Андреев
