4. Р. ВОЛЬФ ВНОВЬ РАСКРЫВАЕТ СЕБЯ
Р. Вольф оставляет Любавичи, чтобы поселиться в деревне. Ксендз, пожелавший крестить евреев. Евреи в затруднении. Р. Вольф-сапожник отвечает ксендзу и опровергает все его доказательства.
Для р. Вольфа-сапожника, скрытого луцкого иллуя, и его жены началось теперь длительное изгнание. Они кочевали из города в город, из деревни в деревню, зарабатывая всюду на пропитание сапожничеством, — работой, которую р. Вольф выполнял с большой охотой, потому что в этом ремесле он видел нечто большее, чем одно только средство к добыванию скудных заработков или, чтобы этим скрыть свое благочестие и ученость.
Вообще говоря, нашел р. Вольф в своей работе свой покой, а также свой идеал в жизни, особенно — возможность благодаря ей исполнить свое желание находиться всегда среди ремесленников и простых людей из народа, которых он любил всеми фибрами души. Сапожное дело давало ему также возможность делать добро людям, особенно бедным людям. Одежду носят какую попадется, обувь же должна быть целой, чтобы зимой в нее не попадал снег, а в дождливое время — вода и сырость.
Р. Вольф мог при этом проявить свою добросердечность тем, что он не только выполнял свою работу добросовестно, но он ни у кого не брал за нее лишней копейки. Он оценивал свою работу дешево. И делал он это по двум мотивам: он не хотел получать за свою работу больше, чем ему требовалось на покрытие своих самых неотложных нужд, а также потому, что он не хотел, чтобы бедным людям приходилось переплачивать, лишая их возможности сшить себе пару новой обуви или починить старую.
Последние странствования р. Вольфа продолжались весьма долго, пока он не прибыл в одну деревню на Волыни вблизи города Лукача, где он, наконец, осел и обзавелся хозяйством. Но и оттуда ему пришлось в конце концов уйти, как это случилось в Любавичах.
В этой деревне р. Вольф впервые нашел было тот покой, который он искал с тех пор, как он оставил Любавичи. Он мог вести там свой особый образ жизни, и никому не взбрело бы в голову, что он нистар. Р. Вольф заслужил там доброе имя как среди евреев, так и неевреев, но это было только потому, что он был честен и предан своей работе, за которую он брал дешевле, чем другие, а товар его был лучше, чем у других, а также потому, что он был тихим и спокойным человеком. Он никогда ни о ком не злословил, никогда ни с кем не ссорился и, как говорится, мухи на стене не трогал.
По правде говоря, р. Вольф вообще мало разговаривал, за что он был назван молчальником. Люди приписывали это его простоте, а также его доброте. Неевреи называли его «Добрый Вульфка».
Все, вероятно, шло бы и дальше так, и никто не узнал бы, что этот тихий и простой человек является скрытым цадиком и гаоном. Но случилось нечто такое, что вынудило р. Вольфа раскрыть себя во всем своем величии во славу имени Б-жьего.
В той деревне жил католический священник, ксендз, который действовал против еврейской религии и вбил себе в голову, что он должен и может привлечь евреев в христианство.
Вначале его выступления были как будто хорошие, дружелюбные. Каждый раз перед христианским праздником он созывал жителей деревни — гоев и евреев — на базарную площадь и там с амвона читал свою проповедь. Он говорил, бывало, о том, что христианство, мол, уже дало миру «спасение», а затем призывал гоев и евреев жить в дружбе и даже смешиваться между собою, ибо, заканчивал он, все должны объединиться и стать единым народом.
Слова ксендза производили большое впечатление на слушателей, особенно на гоев, которые действительно начинали выказывать свое дружелюбие к евреям. Евреи, со своей стороны, чувствовали себя благодаря этому более уверенно.
Что касается слов ксендза о том, что евреи и гои должны смешаться и стать единым народом, то они никакого влияния не оказали. Евреи остались при своей религии, а гои — при своей. И до тех пор, пока ксендз только говорил о дружбе между гоями и евреями, хотя он это обосновал «мессианством», особой задачей христианства, это никого не беспокоило. Гои могли думать о словах своего священника все, что им нравилось. Но они ведь слышали от него недвусмысленные слова о том, что с евреями нужно обращаться, как с родственными им людьми.
Это было только на пользу евреям, и они это достойно оценили.
Но вскоре евреи обнаружили, что эти добрые слова ксендза только подготавливали почву к дальнейшему. Ксендз, наконец, выступил открыто, заявляя, что он хочет, чтобы евреи перешли в христианство. Он уже открыто начал громить еврейскую религию, «доказывая», что христианство — единственно истинная религия, и только христианство католической церкви. Священник пытался даже доказать свою «ученость» и приводил стихи из библии, объясняя их таким образом, что из них следовало якобы, что сама библия «признает» христианство.
Это были обычные, хорошо знакомые нам слова христианских миссионеров, которые во все времена пытались с помощью якобы неоспоримых доказательств убедить евреев перейти в христианство.
Ученые евреи, знакомые с этими «доказательствами», в точности знали, что на них ответить. Известные еврейские общественные деятели имели уже в прошлом многие диспуты с христианами об этом и отбрасывали и разбивали в пух и прах все их доводы и квази-доказательства.
Но в этой деревне на Волынщине не нашлось ни одного еврея среди местных жителей, который мог бы ответить ксендзу. Они все были простыми, неучеными людьми, для которых «доказательства» священника с его искусно отточенной речью были выше их возможностей как оппонентов.
Поэтому евреи оказались в затруднении. Ксендз все больше наглел. Он уже обращался открыто к евреям, говоря, что если евреи не могут ответить на его аргументы и оспаривать его «доказательства», приводимые им из Библии, то они должны сразу же отказаться от своей религии и перейти в католичество. При этом он обещал выкрестам всякие блага на этом и на том свете.
Видя, что никто из евреев не смеет вымолвить слово, священник еще больше возгордился, чувствуя себя как бы победителем в этом споре, в котором он якобы сумел доказать свою правоту. Он уже рассчитывал на большой улов, на крещение большого числа евреев.
Однажды летом перед каким-то христианским праздником вновь созвал священник всех гоев и евреев на базарную площадь и начал проповедовать на свой обычный лад.
На этот раз ксендз говорил еще более резко против еврейской религии и прямо потребовал от евреев, чтобы они крестились. Он высмеял евреев, их религию и их обычаи, одним словом — всю еврейскую Тору, указывая со своей обычной наглостью, что «истина» только на стороне католицизма.
— Может кто-либо возразить на мои слова? — воскликнул ксендз в полной уверенности, что никто из евреев не раскроет рта.
Вдруг выступил кто-то из среды собравшихся евреев и сказал весьма ясно и четко, что он хотел бы ответить ксендзу.
Все оглянулись на этого смельчака, и кого же они увидели? К их неописуемому изумлению оказалось, что это был не кто иной, как р. Вольф-сапожник, этот закоренелый молчальник, «Добрый Вульфка», как его звали неевреи.
Как это он смог открыть рот, когда от него редко слышали единое слово и многие сомневались, есть ли у него вообще язык во рту! И евреи, и неевреи вытаращили глаза на этого человека. Ксендз тоже был заинтригован.
— Хорошо, Вульфка, — воскликнул он, — ты хочешь что-то сказать, взойди сюда на амвон и давай послушаем, что ты имеешь сказать.
Ксендз был, по-видимому, уверен, что именно при помощи этого «Доброго Вульфки» он сумеет прижать евреев к стенке так, что они больше не сумеют обойти его.
Спокойными шагами взошел р. Вольф на амвон и открыл рот. К всеобщему изумлению все услышали от него слова, которые никто от него никогда не ожидал. Он говорил на хорошем польском языке, как «настоящий гой», свободно и ясно. Но всего поразительнее было то, что он сказал. Он начал разбивать все аргументы ксендза один за другим и приводить доказательства, которые делали слова ксендза просто смешными. Он начал приводить стихи из библии, и быстро и ясно переводил их на польский язык. Самое удивительнее, что каждый мог понимать его и должен был признать его правоту. Он попросту доказал, что ксендз не знает, о чем говорит, и не только цитирует стихи неверно, но неправильно их объясняет и понимает.
Теперь пришлось уже замолчать ксендзу. Он не смог соревноваться в знании с р. Вольфом.
Так что спор быстро закончился, и все уже знали, что сапожник одержал верх над ксендзом. Евреи торжествовали. Они чувствовали, что р. Вольф вызволил их из большой беды. Но и гои не могли прийти в себя от изумления. Они удивлялись перемене, происшедшей с этим молчаливым и на первый взгляд простым р. Вольфом.
Ксендз не смел уже больше клеветать на евреев и прекратил собрания на базарной площади и произнесение там проповедей.
Это произошло в середине лета перед жатвой, а в начале месяца элул оказалось, что р. Вольф и его жена исчезли из деревни.
Р. Вольфу пришлось самому раскрыть себя. Это было необходимо во славу имени Б-жьего, а потому у него другого выбора не было. Но он больше не захотел оставаться в деревне, где евреи и неевреи оказывали бы ему большой почет и где ему пришлось бы, вероятно, оставить свое ремесло — сапожничество.
Этого он ни в коем случае не мог допустить. Он свою миссию выполнил. Теперь перед ним открывался новый ряд мытарств и мыканий по белу свету. Ему предстояло вновь блуждать по городам и весям искать себе пристанище, место, где он мог бы без помех заниматься своим ремеслом, где никто его не заподозрил бы, что он не простой человек, обычный сапожник. Ему предстояло найти себе место, где он мог дружить с людьми из народа, такими же, как он сам, простыми и скромными, у которых нет более возвышенных потребностей, как только жить скромно трудами рук своих.
Он хотел трудиться, не спрашивая за свою работу лишней копейки, не требуя от заказчиков больше того, что, по его мнению, ему причитается, сколько, по общему мнению, он действительно заработал честно и справедливо.
Жители деревни, евреи и неевреи, пытались вначале разузнать, куда девался р. Вольф, не желая терять его. Но никаких ег
Р. Вольф оставляет Любавичи, чтобы поселиться в деревне. Ксендз, пожелавший крестить евреев. Евреи в затруднении. Р. Вольф-сапожник отвечает ксендзу и опровергает все его доказательства.
Для р. Вольфа-сапожника, скрытого луцкого иллуя, и его жены началось теперь длительное изгнание. Они кочевали из города в город, из деревни в деревню, зарабатывая всюду на пропитание сапожничеством, — работой, которую р. Вольф выполнял с большой охотой, потому что в этом ремесле он видел нечто большее, чем одно только средство к добыванию скудных заработков или, чтобы этим скрыть свое благочестие и ученость.
Вообще говоря, нашел р. Вольф в своей работе свой покой, а также свой идеал в жизни, особенно — возможность благодаря ей исполнить свое желание находиться всегда среди ремесленников и простых людей из народа, которых он любил всеми фибрами души. Сапожное дело давало ему также возможность делать добро людям, особенно бедным людям. Одежду носят какую попадется, обувь же должна быть целой, чтобы зимой в нее не попадал снег, а в дождливое время — вода и сырость.
Р. Вольф мог при этом проявить свою добросердечность тем, что он не только выполнял свою работу добросовестно, но он ни у кого не брал за нее лишней копейки. Он оценивал свою работу дешево. И делал он это по двум мотивам: он не хотел получать за свою работу больше, чем ему требовалось на покрытие своих самых неотложных нужд, а также потому, что он не хотел, чтобы бедным людям приходилось переплачивать, лишая их возможности сшить себе пару новой обуви или починить старую.
Последние странствования р. Вольфа продолжались весьма долго, пока он не прибыл в одну деревню на Волыни вблизи города Лукача, где он, наконец, осел и обзавелся хозяйством. Но и оттуда ему пришлось в конце концов уйти, как это случилось в Любавичах.
В этой деревне р. Вольф впервые нашел было тот покой, который он искал с тех пор, как он оставил Любавичи. Он мог вести там свой особый образ жизни, и никому не взбрело бы в голову, что он нистар. Р. Вольф заслужил там доброе имя как среди евреев, так и неевреев, но это было только потому, что он был честен и предан своей работе, за которую он брал дешевле, чем другие, а товар его был лучше, чем у других, а также потому, что он был тихим и спокойным человеком. Он никогда ни о ком не злословил, никогда ни с кем не ссорился и, как говорится, мухи на стене не трогал.
По правде говоря, р. Вольф вообще мало разговаривал, за что он был назван молчальником. Люди приписывали это его простоте, а также его доброте. Неевреи называли его «Добрый Вульфка».
Все, вероятно, шло бы и дальше так, и никто не узнал бы, что этот тихий и простой человек является скрытым цадиком и гаоном. Но случилось нечто такое, что вынудило р. Вольфа раскрыть себя во всем своем величии во славу имени Б-жьего.
В той деревне жил католический священник, ксендз, который действовал против еврейской религии и вбил себе в голову, что он должен и может привлечь евреев в христианство.
Вначале его выступления были как будто хорошие, дружелюбные. Каждый раз перед христианским праздником он созывал жителей деревни — гоев и евреев — на базарную площадь и там с амвона читал свою проповедь. Он говорил, бывало, о том, что христианство, мол, уже дало миру «спасение», а затем призывал гоев и евреев жить в дружбе и даже смешиваться между собою, ибо, заканчивал он, все должны объединиться и стать единым народом.
Слова ксендза производили большое впечатление на слушателей, особенно на гоев, которые действительно начинали выказывать свое дружелюбие к евреям. Евреи, со своей стороны, чувствовали себя благодаря этому более уверенно.
Что касается слов ксендза о том, что евреи и гои должны смешаться и стать единым народом, то они никакого влияния не оказали. Евреи остались при своей религии, а гои — при своей. И до тех пор, пока ксендз только говорил о дружбе между гоями и евреями, хотя он это обосновал «мессианством», особой задачей христианства, это никого не беспокоило. Гои могли думать о словах своего священника все, что им нравилось. Но они ведь слышали от него недвусмысленные слова о том, что с евреями нужно обращаться, как с родственными им людьми.
Это было только на пользу евреям, и они это достойно оценили.
Но вскоре евреи обнаружили, что эти добрые слова ксендза только подготавливали почву к дальнейшему. Ксендз, наконец, выступил открыто, заявляя, что он хочет, чтобы евреи перешли в христианство. Он уже открыто начал громить еврейскую религию, «доказывая», что христианство — единственно истинная религия, и только христианство католической церкви. Священник пытался даже доказать свою «ученость» и приводил стихи из библии, объясняя их таким образом, что из них следовало якобы, что сама библия «признает» христианство.
Это были обычные, хорошо знакомые нам слова христианских миссионеров, которые во все времена пытались с помощью якобы неоспоримых доказательств убедить евреев перейти в христианство.
Ученые евреи, знакомые с этими «доказательствами», в точности знали, что на них ответить. Известные еврейские общественные деятели имели уже в прошлом многие диспуты с христианами об этом и отбрасывали и разбивали в пух и прах все их доводы и квази-доказательства.
Но в этой деревне на Волынщине не нашлось ни одного еврея среди местных жителей, который мог бы ответить ксендзу. Они все были простыми, неучеными людьми, для которых «доказательства» священника с его искусно отточенной речью были выше их возможностей как оппонентов.
Поэтому евреи оказались в затруднении. Ксендз все больше наглел. Он уже обращался открыто к евреям, говоря, что если евреи не могут ответить на его аргументы и оспаривать его «доказательства», приводимые им из Библии, то они должны сразу же отказаться от своей религии и перейти в католичество. При этом он обещал выкрестам всякие блага на этом и на том свете.
Видя, что никто из евреев не смеет вымолвить слово, священник еще больше возгордился, чувствуя себя как бы победителем в этом споре, в котором он якобы сумел доказать свою правоту. Он уже рассчитывал на большой улов, на крещение большого числа евреев.
Однажды летом перед каким-то христианским праздником вновь созвал священник всех гоев и евреев на базарную площадь и начал проповедовать на свой обычный лад.
На этот раз ксендз говорил еще более резко против еврейской религии и прямо потребовал от евреев, чтобы они крестились. Он высмеял евреев, их религию и их обычаи, одним словом — всю еврейскую Тору, указывая со своей обычной наглостью, что «истина» только на стороне католицизма.
— Может кто-либо возразить на мои слова? — воскликнул ксендз в полной уверенности, что никто из евреев не раскроет рта.
Вдруг выступил кто-то из среды собравшихся евреев и сказал весьма ясно и четко, что он хотел бы ответить ксендзу.
Все оглянулись на этого смельчака, и кого же они увидели? К их неописуемому изумлению оказалось, что это был не кто иной, как р. Вольф-сапожник, этот закоренелый молчальник, «Добрый Вульфка», как его звали неевреи.
Как это он смог открыть рот, когда от него редко слышали единое слово и многие сомневались, есть ли у него вообще язык во рту! И евреи, и неевреи вытаращили глаза на этого человека. Ксендз тоже был заинтригован.
— Хорошо, Вульфка, — воскликнул он, — ты хочешь что-то сказать, взойди сюда на амвон и давай послушаем, что ты имеешь сказать.
Ксендз был, по-видимому, уверен, что именно при помощи этого «Доброго Вульфки» он сумеет прижать евреев к стенке так, что они больше не сумеют обойти его.
Спокойными шагами взошел р. Вольф на амвон и открыл рот. К всеобщему изумлению все услышали от него слова, которые никто от него никогда не ожидал. Он говорил на хорошем польском языке, как «настоящий гой», свободно и ясно. Но всего поразительнее было то, что он сказал. Он начал разбивать все аргументы ксендза один за другим и приводить доказательства, которые делали слова ксендза просто смешными. Он начал приводить стихи из библии, и быстро и ясно переводил их на польский язык. Самое удивительнее, что каждый мог понимать его и должен был признать его правоту. Он попросту доказал, что ксендз не знает, о чем говорит, и не только цитирует стихи неверно, но неправильно их объясняет и понимает.
Теперь пришлось уже замолчать ксендзу. Он не смог соревноваться в знании с р. Вольфом.
Так что спор быстро закончился, и все уже знали, что сапожник одержал верх над ксендзом. Евреи торжествовали. Они чувствовали, что р. Вольф вызволил их из большой беды. Но и гои не могли прийти в себя от изумления. Они удивлялись перемене, происшедшей с этим молчаливым и на первый взгляд простым р. Вольфом.
Ксендз не смел уже больше клеветать на евреев и прекратил собрания на базарной площади и произнесение там проповедей.
Это произошло в середине лета перед жатвой, а в начале месяца элул оказалось, что р. Вольф и его жена исчезли из деревни.
Р. Вольфу пришлось самому раскрыть себя. Это было необходимо во славу имени Б-жьего, а потому у него другого выбора не было. Но он больше не захотел оставаться в деревне, где евреи и неевреи оказывали бы ему большой почет и где ему пришлось бы, вероятно, оставить свое ремесло — сапожничество.
Этого он ни в коем случае не мог допустить. Он свою миссию выполнил. Теперь перед ним открывался новый ряд мытарств и мыканий по белу свету. Ему предстояло вновь блуждать по городам и весям искать себе пристанище, место, где он мог бы без помех заниматься своим ремеслом, где никто его не заподозрил бы, что он не простой человек, обычный сапожник. Ему предстояло найти себе место, где он мог дружить с людьми из народа, такими же, как он сам, простыми и скромными, у которых нет более возвышенных потребностей, как только жить скромно трудами рук своих.
Он хотел трудиться, не спрашивая за свою работу лишней копейки, не требуя от заказчиков больше того, что, по его мнению, ему причитается, сколько, по общему мнению, он действительно заработал честно и справедливо.
Жители деревни, евреи и неевреи, пытались вначале разузнать, куда девался р. Вольф, не желая терять его. Но никаких ег
4. R. WOLF REVEALS HIMSELF AGAIN
R. Wolf leaves Lubavitcher to settle in the village. A priest who wanted to baptize the Jews. Jews are in difficulty. R. Wolf the shoemaker answers the priest and refutes all his evidence.
For p. The wolf-shoemaker, the hidden Lutsk Illui, and his wife now began a long exile. They wandered from city to city, from village to village, earning everywhere a living by cobblers - the work that p. Wolf performed with great pleasure, because in this craft he saw something more than just a means of earning meager earnings or to hide his piety and scholarship.
Generally speaking, found p. In his work, Wolf has his peace, as well as his ideal in life, especially the opportunity thanks to her to fulfill his desire to always be among artisans and ordinary people from the people whom he loved with all the fibers of his soul. Shoemaking also enabled him to do good to people, especially poor people. They wear what kind of clothes they wear, but the shoes should be intact so that in winter it does not get snow, and in rainy times - water and damp.
At the same time, R. Wolf could show his kindness by the fact that he not only performed his work conscientiously, but he did not take an extra penny from anyone for it. He rated his work cheaply. And he did this for two reasons: he did not want to get more for his work than he needed to cover his most urgent needs, and also because he did not want the poor people to overpay, depriving them of the opportunity to sew a pair of new shoes or repair the old one.
Recent wanderings r. Wolf continued for a very long time, until he arrived in a village in Volyn near the town of Lukacs, where he finally settled and acquired an economy. But from there he finally had to leave, as happened in Lubavichy.
In this village r. Wolf first found the peace he had been looking for since he left Lubavitcher. He could lead his own special way of life there, and no one would have thought that he was nystar. R. Wolf earned a good name there both among Jews and non-Jews, but this was only because he was honest and devoted to his work, for which he took cheaper than others, and his goods were better than others, and also because he was a quiet and calm person. He never talked about anyone, never quarreled with anyone and, as they say, did not touch the flies on the wall.
In truth, p. Wolf generally spoke little, for which he was called a silent person. People attributed this to his simplicity, as well as his kindness. Gentiles called it Good Wulfka.
Everything probably would have gone on like this, and no one would have known that this quiet and simple person is a hidden tzadik and gaon. But something happened that forced p. Wolf reveal himself in all his greatness to the glory of the name of God.
There was a Catholic priest in that village, a priest who acted against the Jewish religion and realized that he should and could attract Jews to Christianity.
At the beginning, his speeches were as if good, friendly. Each time before the Christian holiday, he called the villagers - gentiles and Jews - to the market square and there he read his sermon from the pulpit. He used to say that Christianity had already given the world “salvation,” and then called upon gentiles and Jews to live in friendship and even mingle with each other, because, he concluded, everyone should unite and become a single people.
The priest's words made a great impression on the audience, especially on the goyim, who really began to show their friendliness to the Jews. The Jews, for their part, felt more confident thanks to this.
As for the priest’s words that the Jews and the goyim should mix and become a single people, they had no effect. Jews remained with their religion, and goys with their own. And as long as the priests only talked about friendship between gentiles and Jews, although he justified this with “messianism,” a special task of Christianity, this did not bother anyone. The goyim could think of the words of their priest whatever they liked. But they did hear from him unambiguous words that Jews should be treated like their kindred people.
It was only to the benefit of the Jews, and they appreciated it.
But soon the Jews discovered that these kind words of the priest only set the stage for the future. The priest finally spoke openly, declaring that he wanted the Jews to convert to Christianity. He already openly began to smash the Jewish religion, "proving" that Christianity is the only true religion, and only the Christianity of the Catholic Church. The priest even tried to prove his “scholarship” and quoted verses from the Bible, explaining them in such a way that it supposedly came from them that the Bible itself “recognized” Christianity.
These were the usual, well-known words of Christian missionaries who at all times tried with the help of supposedly undeniable evidence to convince the Jews to convert to Christianity.
Jewish scholars familiar with this “evidence” are exactly
R. Wolf leaves Lubavitcher to settle in the village. A priest who wanted to baptize the Jews. Jews are in difficulty. R. Wolf the shoemaker answers the priest and refutes all his evidence.
For p. The wolf-shoemaker, the hidden Lutsk Illui, and his wife now began a long exile. They wandered from city to city, from village to village, earning everywhere a living by cobblers - the work that p. Wolf performed with great pleasure, because in this craft he saw something more than just a means of earning meager earnings or to hide his piety and scholarship.
Generally speaking, found p. In his work, Wolf has his peace, as well as his ideal in life, especially the opportunity thanks to her to fulfill his desire to always be among artisans and ordinary people from the people whom he loved with all the fibers of his soul. Shoemaking also enabled him to do good to people, especially poor people. They wear what kind of clothes they wear, but the shoes should be intact so that in winter it does not get snow, and in rainy times - water and damp.
At the same time, R. Wolf could show his kindness by the fact that he not only performed his work conscientiously, but he did not take an extra penny from anyone for it. He rated his work cheaply. And he did this for two reasons: he did not want to get more for his work than he needed to cover his most urgent needs, and also because he did not want the poor people to overpay, depriving them of the opportunity to sew a pair of new shoes or repair the old one.
Recent wanderings r. Wolf continued for a very long time, until he arrived in a village in Volyn near the town of Lukacs, where he finally settled and acquired an economy. But from there he finally had to leave, as happened in Lubavichy.
In this village r. Wolf first found the peace he had been looking for since he left Lubavitcher. He could lead his own special way of life there, and no one would have thought that he was nystar. R. Wolf earned a good name there both among Jews and non-Jews, but this was only because he was honest and devoted to his work, for which he took cheaper than others, and his goods were better than others, and also because he was a quiet and calm person. He never talked about anyone, never quarreled with anyone and, as they say, did not touch the flies on the wall.
In truth, p. Wolf generally spoke little, for which he was called a silent person. People attributed this to his simplicity, as well as his kindness. Gentiles called it Good Wulfka.
Everything probably would have gone on like this, and no one would have known that this quiet and simple person is a hidden tzadik and gaon. But something happened that forced p. Wolf reveal himself in all his greatness to the glory of the name of God.
There was a Catholic priest in that village, a priest who acted against the Jewish religion and realized that he should and could attract Jews to Christianity.
At the beginning, his speeches were as if good, friendly. Each time before the Christian holiday, he called the villagers - gentiles and Jews - to the market square and there he read his sermon from the pulpit. He used to say that Christianity had already given the world “salvation,” and then called upon gentiles and Jews to live in friendship and even mingle with each other, because, he concluded, everyone should unite and become a single people.
The priest's words made a great impression on the audience, especially on the goyim, who really began to show their friendliness to the Jews. The Jews, for their part, felt more confident thanks to this.
As for the priest’s words that the Jews and the goyim should mix and become a single people, they had no effect. Jews remained with their religion, and goys with their own. And as long as the priests only talked about friendship between gentiles and Jews, although he justified this with “messianism,” a special task of Christianity, this did not bother anyone. The goyim could think of the words of their priest whatever they liked. But they did hear from him unambiguous words that Jews should be treated like their kindred people.
It was only to the benefit of the Jews, and they appreciated it.
But soon the Jews discovered that these kind words of the priest only set the stage for the future. The priest finally spoke openly, declaring that he wanted the Jews to convert to Christianity. He already openly began to smash the Jewish religion, "proving" that Christianity is the only true religion, and only the Christianity of the Catholic Church. The priest even tried to prove his “scholarship” and quoted verses from the Bible, explaining them in such a way that it supposedly came from them that the Bible itself “recognized” Christianity.
These were the usual, well-known words of Christian missionaries who at all times tried with the help of supposedly undeniable evidence to convince the Jews to convert to Christianity.
Jewish scholars familiar with this “evidence” are exactly
У записи 8 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Хаим Толочинский
