Кажинный раз на этом самом месте
я вспоминаю о своей невесте.
Вхожу в шалман, заказываю двести.
Река бежит у ног моих, зараза.
Я говорю ей мысленно: бежи.
В глазу — слеза. Но вижу краем глаза Литейный мост и силуэт баржи.
Моя невеста полюбила друга.
Я как узнал, то чуть их не убил.
Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
что выдержал характер. Правда, пил.
Я пил как рыба.
Если б с комбината не выгнали,
то сгнил бы на корню.
Когда я вижу будку автомата,
то я вхожу и иногда звоню.
Подходит друг, и мы базлаем с другом.
Он говорит мне: Как ты, Иванов?
А как я? Я молчу. И он с испугом
Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
Их мог бы сделать я ей.
Но на деле их сделал он. И точка, и тире.
И я кричу в ответ: На той неделе.
Но той недели нет в календаре.
Рука, где я держу теперь полбанки,
сжимала ей сквозь платье буфера.
И прочее. В углу на оттоманке.
Такое впечатленье, что вчера.
Мослы, переполняющие брюки,
валялись на кровати, все в шерсти.
И горло хочет громко крикнуть: Суки!
Но почему-то говорит: Прости.
За что? Кого? Когда я слышу чаек,
то резкий крик меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
хотя потом еще мычит: Не трожь.
Я знал ее такой, а раньше — целой.
Но жизнь летит, забыв про тормоза.
И я возьму еще бутылку белой.
Она на цвет как у нее глаза.
И. Бродский 1968
я вспоминаю о своей невесте.
Вхожу в шалман, заказываю двести.
Река бежит у ног моих, зараза.
Я говорю ей мысленно: бежи.
В глазу — слеза. Но вижу краем глаза Литейный мост и силуэт баржи.
Моя невеста полюбила друга.
Я как узнал, то чуть их не убил.
Но Кодекс строг. И в чем моя заслуга,
что выдержал характер. Правда, пил.
Я пил как рыба.
Если б с комбината не выгнали,
то сгнил бы на корню.
Когда я вижу будку автомата,
то я вхожу и иногда звоню.
Подходит друг, и мы базлаем с другом.
Он говорит мне: Как ты, Иванов?
А как я? Я молчу. И он с испугом
Зайди, кричит, взглянуть на пацанов.
Их мог бы сделать я ей.
Но на деле их сделал он. И точка, и тире.
И я кричу в ответ: На той неделе.
Но той недели нет в календаре.
Рука, где я держу теперь полбанки,
сжимала ей сквозь платье буфера.
И прочее. В углу на оттоманке.
Такое впечатленье, что вчера.
Мослы, переполняющие брюки,
валялись на кровати, все в шерсти.
И горло хочет громко крикнуть: Суки!
Но почему-то говорит: Прости.
За что? Кого? Когда я слышу чаек,
то резкий крик меня бросает в дрожь.
Такой же звук, когда она кончает,
хотя потом еще мычит: Не трожь.
Я знал ее такой, а раньше — целой.
Но жизнь летит, забыв про тормоза.
И я возьму еще бутылку белой.
Она на цвет как у нее глаза.
И. Бродский 1968
Every time on this very spot
I remember my bride.
I enter the hulman, order two hundred.
The river runs at my feet, an infection.
I tell her mentally: run.
In the eye - a tear. But I see the Foundry Bridge and the silhouette of a barge out of the corner of my eye.
My bride loved a friend.
I learned that I almost killed them.
But the Code is strict. And what is my merit,
that stood the character. True, he drank.
I drank like a fish.
If the plant was not expelled,
it would have rotted on the vine.
When I see a booth machine,
then I enter and sometimes call.
A friend comes up and we talk to a friend.
He says to me: How are you, Ivanov?
And how am I? I am silent. And he is frightened
Come in, shouting, look at the boys.
I could make them to her.
But in fact he made them. And the point and the dash.
And I cry back: That week.
But that week is not in the calendar.
The hand where I hold is now half a can,
squeezed her through the dress buffer.
And so on. In the corner on the ottoman.
Such an impression that yesterday.
Mosla, overflowing pants,
lying on the bed, all in wool.
And the throat wants to shout loudly: Bitch!
But for some reason he says: Forgive.
For what? Whom? When I hear the seagulls,
then a sharp cry shakes me.
The same sound when she cums,
although then still mumbles: Do not touch.
I knew her like this, and before that she was whole.
But life flies, forgetting the brakes.
And I will take another bottle of white.
She is as color as her eyes.
I. Brodsky 1968
I remember my bride.
I enter the hulman, order two hundred.
The river runs at my feet, an infection.
I tell her mentally: run.
In the eye - a tear. But I see the Foundry Bridge and the silhouette of a barge out of the corner of my eye.
My bride loved a friend.
I learned that I almost killed them.
But the Code is strict. And what is my merit,
that stood the character. True, he drank.
I drank like a fish.
If the plant was not expelled,
it would have rotted on the vine.
When I see a booth machine,
then I enter and sometimes call.
A friend comes up and we talk to a friend.
He says to me: How are you, Ivanov?
And how am I? I am silent. And he is frightened
Come in, shouting, look at the boys.
I could make them to her.
But in fact he made them. And the point and the dash.
And I cry back: That week.
But that week is not in the calendar.
The hand where I hold is now half a can,
squeezed her through the dress buffer.
And so on. In the corner on the ottoman.
Such an impression that yesterday.
Mosla, overflowing pants,
lying on the bed, all in wool.
And the throat wants to shout loudly: Bitch!
But for some reason he says: Forgive.
For what? Whom? When I hear the seagulls,
then a sharp cry shakes me.
The same sound when she cums,
although then still mumbles: Do not touch.
I knew her like this, and before that she was whole.
But life flies, forgetting the brakes.
And I will take another bottle of white.
She is as color as her eyes.
I. Brodsky 1968
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александра Соболева
