Дым табачный воздух выел.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей
и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Комната -
глава в крученыховском аде.
Вспомни -
за этим окном
впервые
руки твои, исступленный, гладил.
Сегодня сидишь вот,
сердце в железе.
День еще -
выгонишь,
можешь быть, изругав.
В мутной передней долго не влезет
сломанная дрожью рука в рукав.
Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаяньем иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас.
Все равно
любовь моя -
тяжкая гиря ведь -
висит на тебе,
куда ни бежала б.
Дай в последнем крике выреветь
горечь обиженных жалоб.
Если быка трудом уморят -
он уйдет,
разляжется в холодных водах.
Кроме любви твоей,
мне
нету моря,
а у любви твоей
и плачем не вымолишь отдых.
Захочет покоя уставший слон -
царственный ляжет в опожаренном песке.
Кроме любви твоей,
мне
нету солнца,
а я и не знаю, где ты и с кем.
Если б так поэта измучила,
он
любимую на деньги б и славу выменял,
а мне
ни один не радостен звон,
кроме звона твоего любимого имени.
И в пролет не брошусь,
и не выпью яда,
и курок не смогу над виском нажать.
Надо мною,
кроме твоего взгляда,
не властно лезвие ни одного ножа.
Завтра забудешь,
что тебя короновал,
что душу цветущую любовью выжег,
и суетных дней взметенный карнавал
растреплет страницы моих книжек...
Слов моих сухие листья ли
заставят остановиться, жадно дыша?
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
Smoke tobacco air ate.
Room -
head in kruchenykhovsky hell.
Remember -
outside this window
first
your hands, frantic, stroked.
Today you’re sitting here
heart in iron.
Another day
kick out
You can be scolded.
In the muddy front for a long time will not fit
arm shaking in a sleeve.
Run out
I’ll throw my body into the street.
Wild,
going crazy
despairing.
Don't do this
expensive,
good
let's say goodbye now.
Does not matter
my love -
a heavy weight, after all -
hanging on you
wherever you run b.
Let the last scream roar
bitterness of resentful complaints.
If the bull is killed by labor -
he will leave
lounging in cold waters.
Besides your love
to me
there is no sea
but your love
and cry you will not beg for rest.
The tired elephant wants peace -
the royal will lie in the fired sand.
Besides your love
to me
no sun
but I don’t know where you are or with whom.
If I had so tormented the poet,
he
I used my beloved for money and exchanged fame,
and me
no one is joyful ringing
except the ringing of your beloved name.
And I won’t throw myself into the span,
and I won’t drink poison
and I can’t pull the trigger over my temple.
Over me
other than your gaze
not imperiously the blade of a single knife.
Forget tomorrow
what crowned you
that he burnt out a blooming soul with love,
and busy days tossed carnival
will crush the pages of my books ...
Do my words dry leaves
forced to stop breathing greedily?
Give at least
with the last tenderness to line
your leaving step.
Room -
head in kruchenykhovsky hell.
Remember -
outside this window
first
your hands, frantic, stroked.
Today you’re sitting here
heart in iron.
Another day
kick out
You can be scolded.
In the muddy front for a long time will not fit
arm shaking in a sleeve.
Run out
I’ll throw my body into the street.
Wild,
going crazy
despairing.
Don't do this
expensive,
good
let's say goodbye now.
Does not matter
my love -
a heavy weight, after all -
hanging on you
wherever you run b.
Let the last scream roar
bitterness of resentful complaints.
If the bull is killed by labor -
he will leave
lounging in cold waters.
Besides your love
to me
there is no sea
but your love
and cry you will not beg for rest.
The tired elephant wants peace -
the royal will lie in the fired sand.
Besides your love
to me
no sun
but I don’t know where you are or with whom.
If I had so tormented the poet,
he
I used my beloved for money and exchanged fame,
and me
no one is joyful ringing
except the ringing of your beloved name.
And I won’t throw myself into the span,
and I won’t drink poison
and I can’t pull the trigger over my temple.
Over me
other than your gaze
not imperiously the blade of a single knife.
Forget tomorrow
what crowned you
that he burnt out a blooming soul with love,
and busy days tossed carnival
will crush the pages of my books ...
Do my words dry leaves
forced to stop breathing greedily?
Give at least
with the last tenderness to line
your leaving step.
У записи 4 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Дмитрий Бабоченко
