Когда его били фашисты
в концлагере
и ухмылялись:
«Попался...» —
он прятал одно —
свои руки костлявые,
только бы не по пальцам.
Потом его вызвал
к себе вертухай —
фашистик розовый,
чистый:
«Дадим инструмент...
для начальства сыграй...» —
а он процедил:
«Разучился...».
И он выступал с лопатой в руках
в изысканном обществе мусора,
но в пальцах его —
в десяти тайниках
пряталась музыка,
музыка.
И ночью,
когда прорезался сквозь мглу
лунный крамольный краешек,
углём
он грубо чертил на полу
клавиши,
клавиши,
клавиши.
В ком-то урчала гнилая фасоль,
кто-то вышёптывал имя зазнобы,
а от неструганых
«фа»
и «соль»
в пальцы
вонзались
занозы.
И он играл до рассвета,
как мог, —
срывался,
мучился,
пробовал,
хотя получить он
только и мог —
букет из колючей проволоки.
Было не страшно ему,
что убьют, —
в гибели нету позора,
было страшнее,
что слаб этюд,
особенно в части мажора,
И он, возвратившись,
не пил,
не рыдал,
Весь, как сплошное
оттуда,
он от холстины
продрогший рояль,
словно ребенка,
откутал.
И старец
со скрепками в бороде —
владыка консерватории,
прослушав, спросил озадаченно:
«Где
вы так хорошо подготовились?»
...Играй, пианист!
Отплывает барак —
ковчег твоей музыки Ноев,
но, криком крича,
проступает сквозь фрак
невидимый лагерный номер...
в концлагере
и ухмылялись:
«Попался...» —
он прятал одно —
свои руки костлявые,
только бы не по пальцам.
Потом его вызвал
к себе вертухай —
фашистик розовый,
чистый:
«Дадим инструмент...
для начальства сыграй...» —
а он процедил:
«Разучился...».
И он выступал с лопатой в руках
в изысканном обществе мусора,
но в пальцах его —
в десяти тайниках
пряталась музыка,
музыка.
И ночью,
когда прорезался сквозь мглу
лунный крамольный краешек,
углём
он грубо чертил на полу
клавиши,
клавиши,
клавиши.
В ком-то урчала гнилая фасоль,
кто-то вышёптывал имя зазнобы,
а от неструганых
«фа»
и «соль»
в пальцы
вонзались
занозы.
И он играл до рассвета,
как мог, —
срывался,
мучился,
пробовал,
хотя получить он
только и мог —
букет из колючей проволоки.
Было не страшно ему,
что убьют, —
в гибели нету позора,
было страшнее,
что слаб этюд,
особенно в части мажора,
И он, возвратившись,
не пил,
не рыдал,
Весь, как сплошное
оттуда,
он от холстины
продрогший рояль,
словно ребенка,
откутал.
И старец
со скрепками в бороде —
владыка консерватории,
прослушав, спросил озадаченно:
«Где
вы так хорошо подготовились?»
...Играй, пианист!
Отплывает барак —
ковчег твоей музыки Ноев,
но, криком крича,
проступает сквозь фрак
невидимый лагерный номер...
When the Nazis beat him
in a concentration camp
and smirked:
"Caught ..." -
he hid one thing -
bony hands
just not on the fingers.
Then he called
go to yourself
fascist pink,
clean:
“Let's give a tool ...
play for the bosses ... "-
and he filtered:
"Unlearned ...".
And he spoke with a shovel in his hands
in an exquisite garbage society,
but in his fingers -
in ten hiding places
music was hiding
music.
And at night
when cut through the mist
moon seditious edge,
coal
he rudely scribbled on the floor
keys
keys
keys.
Someone rumbled rotten beans
someone whispered the name of a sweetheart,
but from unplanned
"F"
and salt
in the fingers
pierced
splinters.
And he played until dawn
how could, -
frustrated
tormented
tried
although he get
he could only
a bouquet of barbed wire.
It wasn’t scary for him
that they will kill -
there is no shame in death
it was worse
that the sketch is weak,
especially in the major
And he came back
did not drink
didn't cry
All as solid
from there
he is from the canvas
frozen piano
like a child
unfolded.
And the old man
with staples in a beard -
lord of the conservatory
after listening, he asked, puzzled:
"Where
have you prepared so well? ”
... play the pianist!
Sails the hut -
the ark of your music Noah
but screaming screaming
comes through the tailcoat
invisible camp number ...
in a concentration camp
and smirked:
"Caught ..." -
he hid one thing -
bony hands
just not on the fingers.
Then he called
go to yourself
fascist pink,
clean:
“Let's give a tool ...
play for the bosses ... "-
and he filtered:
"Unlearned ...".
And he spoke with a shovel in his hands
in an exquisite garbage society,
but in his fingers -
in ten hiding places
music was hiding
music.
And at night
when cut through the mist
moon seditious edge,
coal
he rudely scribbled on the floor
keys
keys
keys.
Someone rumbled rotten beans
someone whispered the name of a sweetheart,
but from unplanned
"F"
and salt
in the fingers
pierced
splinters.
And he played until dawn
how could, -
frustrated
tormented
tried
although he get
he could only
a bouquet of barbed wire.
It wasn’t scary for him
that they will kill -
there is no shame in death
it was worse
that the sketch is weak,
especially in the major
And he came back
did not drink
didn't cry
All as solid
from there
he is from the canvas
frozen piano
like a child
unfolded.
And the old man
with staples in a beard -
lord of the conservatory
after listening, he asked, puzzled:
"Where
have you prepared so well? ”
... play the pianist!
Sails the hut -
the ark of your music Noah
but screaming screaming
comes through the tailcoat
invisible camp number ...
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анна Барашкова
