Вчера на открытии фестиваля «Зимняя эйфория» в кинотеатре «Ролан» я посмотрел «Трудно быть богом». Я не могу написать об этом кино связный текст, уж простите, так что будут такие вот бессвязные заметки из блокнота:
Там есть сцена, где Румата трогает рукой в шипованной рыцарской рукавице бьющееся сердце выпотрошенного человека. Так вот это оно и есть. Как говорил герой Роберта де Ниро в «Охотнике на оленей», держа в руках патрон и предвкушая охоту: “This is it, this is not something else, this is it”. «Трудно быть богом» построен ровно по этому принципу. Отказывая себе в праве на условность, Герман отказывает зрителю в праве на отстранение. Крупные планы в фильме построены так, что зритель постоянно находится в личной зоне всех персонажей, на расстоянии сорока сантиметров от их лиц, а потом в эти сорок сантиметров пролезает рука в когтистой перчатке и машет зрителю через объектив, как бы напоминая: «Я знаю, что ты «там», так вот и ты не притворяйся, что ты не «тут», не отворачивайся, не отвлекайся, мне нужно, чтобы не только я был болью, мне нужно, чтобы ты ощутил эту боль, потому что это всё настоящее, потому что видеть всё и чувствовать всё - это и есть «быть богом», понимаешь?»
***
Пока рука Руматы блуждает по грудной клетке, сам он озвучивает знаменитые строки о спруте, у которого невозможно найти сердце и неизвестно, есть ли оно. Оно, конечно, есть, потому что огромный жирный монах в начале фильма вдруг хватается за грудь на улице и, видимо, начинает умирать, впервые, кажется, осознавая, что сердце у него есть и сейчас оно перестанет работать. Монах перхает, давится, морщится и садится на камень у стены. А потом камера ползет вверх и видно, что вся эта стена покрыта нечистотами, потому что ровно над головой у монаха очко средневекового сортира. Так и Герман, пока снимал этот фильм, пережил несколько инфарктов, он снимал и понимал, что этот фильм его убивает и убьёт, и был, конечно, прав.
***
Там есть сцена, где «серые» монахи совершают богослужение, размахивая без конца огромными дохлыми рыбинами. Потом один из них подойдёт к Румате, положит перед его ногами такую рыбину и скажет: «Не шути над святостью» (в этот момент я начал громко и беззастенчиво смеяться). В начале фильма Румата долго смотрит на рыбий скелет на столе у себя дома. Потом в кадре не раз появятся висельники, которых палачи обливают рыбьей чешуёй, чтобы вороны выклевали трупам глаза. Мы знаем, что в этом мире бога нет, здесь все язычники, но в том мире, откуда вышел Румата, в том зрительном зале, откуда он вылез на экран, там, где есть всевидящий бог, рыба - один из атрибутов Христа и греческое «ихтис» - это акроним его имени. Правда, на Арканаре греков не было, да и говорят там по-русски.
***
На Арканаре, правда, жил Босх. Он, кажется, разрисовал стены королевских покоев, хоть они и заросли копотью и вездесущей грязью. Он же, видимо, населил Арканар своими совами, которые на его полотнах сопровождают Дьявола. Совы без конца садятся Румате на плечи и гадят ему на доспех.
***
После того, как арбалетный болт пробьёт голову его возлюбленной, Румата устроит грандиозную резню . Об этой сцене Герман говорил, что убил в ней пол-Европы. Так вот перед тем, как учинить побоище, Румата несколько раз пробормочет: «Господи, останови меня». В ответ ему на голову опять какает птичка. Видимо, на большее Господь здесь не способен. Часом ранее по хронометражу Румата стирал птичий помёт с головы со словами: «Это к деньгам».
***
Где-то в первой четверти фильма подряд идут две мизансцены: кричащий мальчик и какая-то земная подвода, уходящая в даль. За ней плетётся прицеп, на котором пляшут то ли пьяные земные историки, то ли арканарские рабы. Это, соответственно, вступительная и заключительная сцены «Хрусталёв, машину!».
В последней четверти фильма в кадре появятся две улыбающиеся азиатские физиономии словно прямиком из «Гибели Отрара» - первой работы Германа на средневековую тематику, правда, в качестве сценариста. Герман знает, что гениального «Отрара», фильм о нашествии Чингисхана, зрители скорее всего не знают, что, конечно, забавно и несколько глупо с нашей стороны, раз уж мы припёрлись такие важные на показ его посмертного шедевра. Монголы смеются в кадре вместе с ним.
***
Фильм начинается и заканчивается сценой, где Румата наигрывает какой-то меланхолический джаз на средневековой резной флейте, которая звучит как саксофон. В начале фильма его рабы, услышав музыку, улыбаются и затыкают уши тряпками. В конце фильма мимо Руматы проходит девочка с долговязым арканарцем под руку и спрашивает своего спутника:
- Тебе нравится эта музыка?
- Не знаю, - отвечает он.
- А у меня от неё в животе болит.
В фильме почти всегда реакция на прекрасное – отрицание. Арканарцы всегда видят красоту, и их попытка защититься – это сигнал о том, что они её действительно поняли, восприняли. Так же и зритель где-то к середине фильма начинает бояться, что этот кошмар никогда не кончится, зрителю больно, зритель устал. Это и есть понимание.
***
Там есть сцена, которую я просто опишу, чтобы вы её запомнили и не пропустили, а как её смотреть – это ваше дело. Где-то в середине фильма возлюбленная Руматы решает ему отдаться. Сразу выясняется, что её пояс целомудрия не открывается, потому что ключ то ли сломан, то ли не подходит. Тут же из ниоткуда выныривает очередной раб Руматы и ловко сковыривает с пояса замок фомкой и, оборачиваясь на хозяина, говорит что-то вроде «пожалуйте». Румата карабкается на ложе, над которым его возлюбленная подвешивает какого-то нелепого ржавого идола. Почему-то совершенно ясно, что без идола над головой в Арканаре совокупляться нехорошо. Люди ведь смотрят (а они действительно смотрят на происходящее – полное отсутствие личного пространства в средневековом мире и личного вообще, даже просто индивидуального Герман подчёркивает в каждом кадре). Едва Румата принимается за дело, от идола отваливается кусок и бьёт его по голове, от чего всё моментально расстраивается.
Я не знаю, следует ли это увязывать с соответствующими мотивами из «Хрусталёва» или с тем, как по-разному ведут себя бог Руматы и идолы Арканара. Мне просто это кажется прекрасным высказыванием о природе взаимоотношений мужчины и женщины, и я бы не хотел, чтобы вы это пропустили.
#Герман #Трудно_быть_богом
Там есть сцена, где Румата трогает рукой в шипованной рыцарской рукавице бьющееся сердце выпотрошенного человека. Так вот это оно и есть. Как говорил герой Роберта де Ниро в «Охотнике на оленей», держа в руках патрон и предвкушая охоту: “This is it, this is not something else, this is it”. «Трудно быть богом» построен ровно по этому принципу. Отказывая себе в праве на условность, Герман отказывает зрителю в праве на отстранение. Крупные планы в фильме построены так, что зритель постоянно находится в личной зоне всех персонажей, на расстоянии сорока сантиметров от их лиц, а потом в эти сорок сантиметров пролезает рука в когтистой перчатке и машет зрителю через объектив, как бы напоминая: «Я знаю, что ты «там», так вот и ты не притворяйся, что ты не «тут», не отворачивайся, не отвлекайся, мне нужно, чтобы не только я был болью, мне нужно, чтобы ты ощутил эту боль, потому что это всё настоящее, потому что видеть всё и чувствовать всё - это и есть «быть богом», понимаешь?»
***
Пока рука Руматы блуждает по грудной клетке, сам он озвучивает знаменитые строки о спруте, у которого невозможно найти сердце и неизвестно, есть ли оно. Оно, конечно, есть, потому что огромный жирный монах в начале фильма вдруг хватается за грудь на улице и, видимо, начинает умирать, впервые, кажется, осознавая, что сердце у него есть и сейчас оно перестанет работать. Монах перхает, давится, морщится и садится на камень у стены. А потом камера ползет вверх и видно, что вся эта стена покрыта нечистотами, потому что ровно над головой у монаха очко средневекового сортира. Так и Герман, пока снимал этот фильм, пережил несколько инфарктов, он снимал и понимал, что этот фильм его убивает и убьёт, и был, конечно, прав.
***
Там есть сцена, где «серые» монахи совершают богослужение, размахивая без конца огромными дохлыми рыбинами. Потом один из них подойдёт к Румате, положит перед его ногами такую рыбину и скажет: «Не шути над святостью» (в этот момент я начал громко и беззастенчиво смеяться). В начале фильма Румата долго смотрит на рыбий скелет на столе у себя дома. Потом в кадре не раз появятся висельники, которых палачи обливают рыбьей чешуёй, чтобы вороны выклевали трупам глаза. Мы знаем, что в этом мире бога нет, здесь все язычники, но в том мире, откуда вышел Румата, в том зрительном зале, откуда он вылез на экран, там, где есть всевидящий бог, рыба - один из атрибутов Христа и греческое «ихтис» - это акроним его имени. Правда, на Арканаре греков не было, да и говорят там по-русски.
***
На Арканаре, правда, жил Босх. Он, кажется, разрисовал стены королевских покоев, хоть они и заросли копотью и вездесущей грязью. Он же, видимо, населил Арканар своими совами, которые на его полотнах сопровождают Дьявола. Совы без конца садятся Румате на плечи и гадят ему на доспех.
***
После того, как арбалетный болт пробьёт голову его возлюбленной, Румата устроит грандиозную резню . Об этой сцене Герман говорил, что убил в ней пол-Европы. Так вот перед тем, как учинить побоище, Румата несколько раз пробормочет: «Господи, останови меня». В ответ ему на голову опять какает птичка. Видимо, на большее Господь здесь не способен. Часом ранее по хронометражу Румата стирал птичий помёт с головы со словами: «Это к деньгам».
***
Где-то в первой четверти фильма подряд идут две мизансцены: кричащий мальчик и какая-то земная подвода, уходящая в даль. За ней плетётся прицеп, на котором пляшут то ли пьяные земные историки, то ли арканарские рабы. Это, соответственно, вступительная и заключительная сцены «Хрусталёв, машину!».
В последней четверти фильма в кадре появятся две улыбающиеся азиатские физиономии словно прямиком из «Гибели Отрара» - первой работы Германа на средневековую тематику, правда, в качестве сценариста. Герман знает, что гениального «Отрара», фильм о нашествии Чингисхана, зрители скорее всего не знают, что, конечно, забавно и несколько глупо с нашей стороны, раз уж мы припёрлись такие важные на показ его посмертного шедевра. Монголы смеются в кадре вместе с ним.
***
Фильм начинается и заканчивается сценой, где Румата наигрывает какой-то меланхолический джаз на средневековой резной флейте, которая звучит как саксофон. В начале фильма его рабы, услышав музыку, улыбаются и затыкают уши тряпками. В конце фильма мимо Руматы проходит девочка с долговязым арканарцем под руку и спрашивает своего спутника:
- Тебе нравится эта музыка?
- Не знаю, - отвечает он.
- А у меня от неё в животе болит.
В фильме почти всегда реакция на прекрасное – отрицание. Арканарцы всегда видят красоту, и их попытка защититься – это сигнал о том, что они её действительно поняли, восприняли. Так же и зритель где-то к середине фильма начинает бояться, что этот кошмар никогда не кончится, зрителю больно, зритель устал. Это и есть понимание.
***
Там есть сцена, которую я просто опишу, чтобы вы её запомнили и не пропустили, а как её смотреть – это ваше дело. Где-то в середине фильма возлюбленная Руматы решает ему отдаться. Сразу выясняется, что её пояс целомудрия не открывается, потому что ключ то ли сломан, то ли не подходит. Тут же из ниоткуда выныривает очередной раб Руматы и ловко сковыривает с пояса замок фомкой и, оборачиваясь на хозяина, говорит что-то вроде «пожалуйте». Румата карабкается на ложе, над которым его возлюбленная подвешивает какого-то нелепого ржавого идола. Почему-то совершенно ясно, что без идола над головой в Арканаре совокупляться нехорошо. Люди ведь смотрят (а они действительно смотрят на происходящее – полное отсутствие личного пространства в средневековом мире и личного вообще, даже просто индивидуального Герман подчёркивает в каждом кадре). Едва Румата принимается за дело, от идола отваливается кусок и бьёт его по голове, от чего всё моментально расстраивается.
Я не знаю, следует ли это увязывать с соответствующими мотивами из «Хрусталёва» или с тем, как по-разному ведут себя бог Руматы и идолы Арканара. Мне просто это кажется прекрасным высказыванием о природе взаимоотношений мужчины и женщины, и я бы не хотел, чтобы вы это пропустили.
#Герман #Трудно_быть_богом
Yesterday, at the opening of the Winter Euphoria festival at the Roland cinema, I watched “It's Hard to Be a God.” I can’t write a coherent text about this movie, excuse me, so there will be such incoherent notes from a notebook:
There is a scene where Rumata touches the beating heart of a gutted man in a studded knight's gauntlet. So this is it. As the hero of Robert de Niro said in The Deer Hunter, holding a cartridge and anticipating the hunt: “This is it, this is not something else, this is it”. “It's hard to be a god” is built exactly on this principle. Denying the right to conventionality, Herman denies the viewer the right to suspension. The close-ups in the film are designed so that the viewer is constantly in the personal zone of all the characters, forty centimeters from their faces, and then a clawed glove creeps into these forty centimeters and waves the viewer through the lens, as if reminding: “I know, that you are “there,” and so you do not pretend that you are not “here”, do not turn away, do not be distracted, I need you to not only be a pain, I need you to feel this pain, because it’s all real , because to see everything and feel everything - this is “to be a god,” you understand? ”
***
While Rumata’s hand is wandering around the chest, he himself voices the famous lines about the octopus, in which it is impossible to find a heart and it is not known whether it is. Of course, it is, because a huge fat monk at the beginning of the film suddenly grabs his chest on the street and, apparently, begins to die, for the first time, it seems, realizing that he has a heart and now it will stop working. The monk puffs, chokes, winces and sits on a stone against the wall. And then the camera creeps up and it’s clear that this whole wall is covered with sewage, because exactly at the head of the monk there’s a point of a medieval toilet. So German, while filming this film, survived several heart attacks, he shot and realized that this film would kill and kill him, and was, of course, right.
***
There is a scene where the “gray” monks worship, waving huge dead fish endlessly. Then one of them will approach Rumata, put such a fish in front of his feet and say: “Do not joke about holiness” (at that moment I started laughing loudly and shamelessly). At the beginning of the film, Rumata looks at the fish skeleton for a long time on the table at home. Then in the frame more than once the gallows will appear, which the executioners doused with fish scales, so that the crows glue the eyes of the corpses. We know that there is no god in this world, all are pagans here, but in the world where Rumata came from, in that auditorium where he got out onto the screen, where there is an all-seeing God, fish is one of the attributes of Christ and the Greek " ichthys ”is an acronym of his name. True, there were no Greeks in Arkanar, and they speak Russian there.
***
True, Bosch lived on Arkanar. He seems to have painted the walls of the royal chambers, even though they are overgrown with soot and omnipresent dirt. He, apparently, inhabited Arkanar with his owls, who accompany the Devil on his canvases. Owls endlessly sit on Rumate’s shoulders and shit on his armor.
***
After the crossbow bolt pierces the head of his lover, Rumata will arrange a grand slaughter. Herman said about this scene that he had killed half of Europe in it. So, before starting a massacre, Rumata mumbles several times: "Lord, stop me." In response, a bird again poops on his head. Apparently, the Lord is not capable of more here. An hour earlier, according to the timing, Rumata was wiping bird droppings from his head with the words: "This is for money."
***
Somewhere in the first quarter of the film, there are two scenes in a row: a screaming boy and some kind of terrestrial supply that goes into the distance. A trailer weaves behind it, on which either drunken earth historians or Arkanar slaves dance. This, respectively, the opening and closing scenes of “Khrustalyov, the car!”.
In the last quarter of the film, two smiling Asian physiognomies will appear in the frame as if straight from the Death of Otrar, Herman’s first work on medieval themes, however, as a screenwriter. Herman knows that the genius Otrar, a film about the invasion of Genghis Khan, the audience most likely don’t know, which, of course, is funny and somewhat stupid on our part, since we got so important about showing his posthumous masterpiece. The Mongols laugh in the frame with him.
***
The film begins and ends with a scene where Rumata plays some kind of melancholic jazz on a medieval carved flute that sounds like a saxophone. At the beginning of the film, his slaves, having heard the music, smile and plug their ears with rags. At the end of the film, a girl with a lanky Arkanarian arm passes by Rumata and asks her companion:
- Do you like this music?
“I don't know,” he answers.
- And it hurts in my stomach.
In a film, the reaction to the beautiful is almost always a denial. Arkanarians always see beauty, and their attempt to defend themselves is a signal that they really understood, accepted it. Likewise, the viewer somewhere in the middle of the film begins to fear that this nightmare will never end, the viewer is hurt, the viewer is tired. This is understanding.
***
There is a scene that I pr
There is a scene where Rumata touches the beating heart of a gutted man in a studded knight's gauntlet. So this is it. As the hero of Robert de Niro said in The Deer Hunter, holding a cartridge and anticipating the hunt: “This is it, this is not something else, this is it”. “It's hard to be a god” is built exactly on this principle. Denying the right to conventionality, Herman denies the viewer the right to suspension. The close-ups in the film are designed so that the viewer is constantly in the personal zone of all the characters, forty centimeters from their faces, and then a clawed glove creeps into these forty centimeters and waves the viewer through the lens, as if reminding: “I know, that you are “there,” and so you do not pretend that you are not “here”, do not turn away, do not be distracted, I need you to not only be a pain, I need you to feel this pain, because it’s all real , because to see everything and feel everything - this is “to be a god,” you understand? ”
***
While Rumata’s hand is wandering around the chest, he himself voices the famous lines about the octopus, in which it is impossible to find a heart and it is not known whether it is. Of course, it is, because a huge fat monk at the beginning of the film suddenly grabs his chest on the street and, apparently, begins to die, for the first time, it seems, realizing that he has a heart and now it will stop working. The monk puffs, chokes, winces and sits on a stone against the wall. And then the camera creeps up and it’s clear that this whole wall is covered with sewage, because exactly at the head of the monk there’s a point of a medieval toilet. So German, while filming this film, survived several heart attacks, he shot and realized that this film would kill and kill him, and was, of course, right.
***
There is a scene where the “gray” monks worship, waving huge dead fish endlessly. Then one of them will approach Rumata, put such a fish in front of his feet and say: “Do not joke about holiness” (at that moment I started laughing loudly and shamelessly). At the beginning of the film, Rumata looks at the fish skeleton for a long time on the table at home. Then in the frame more than once the gallows will appear, which the executioners doused with fish scales, so that the crows glue the eyes of the corpses. We know that there is no god in this world, all are pagans here, but in the world where Rumata came from, in that auditorium where he got out onto the screen, where there is an all-seeing God, fish is one of the attributes of Christ and the Greek " ichthys ”is an acronym of his name. True, there were no Greeks in Arkanar, and they speak Russian there.
***
True, Bosch lived on Arkanar. He seems to have painted the walls of the royal chambers, even though they are overgrown with soot and omnipresent dirt. He, apparently, inhabited Arkanar with his owls, who accompany the Devil on his canvases. Owls endlessly sit on Rumate’s shoulders and shit on his armor.
***
After the crossbow bolt pierces the head of his lover, Rumata will arrange a grand slaughter. Herman said about this scene that he had killed half of Europe in it. So, before starting a massacre, Rumata mumbles several times: "Lord, stop me." In response, a bird again poops on his head. Apparently, the Lord is not capable of more here. An hour earlier, according to the timing, Rumata was wiping bird droppings from his head with the words: "This is for money."
***
Somewhere in the first quarter of the film, there are two scenes in a row: a screaming boy and some kind of terrestrial supply that goes into the distance. A trailer weaves behind it, on which either drunken earth historians or Arkanar slaves dance. This, respectively, the opening and closing scenes of “Khrustalyov, the car!”.
In the last quarter of the film, two smiling Asian physiognomies will appear in the frame as if straight from the Death of Otrar, Herman’s first work on medieval themes, however, as a screenwriter. Herman knows that the genius Otrar, a film about the invasion of Genghis Khan, the audience most likely don’t know, which, of course, is funny and somewhat stupid on our part, since we got so important about showing his posthumous masterpiece. The Mongols laugh in the frame with him.
***
The film begins and ends with a scene where Rumata plays some kind of melancholic jazz on a medieval carved flute that sounds like a saxophone. At the beginning of the film, his slaves, having heard the music, smile and plug their ears with rags. At the end of the film, a girl with a lanky Arkanarian arm passes by Rumata and asks her companion:
- Do you like this music?
“I don't know,” he answers.
- And it hurts in my stomach.
In a film, the reaction to the beautiful is almost always a denial. Arkanarians always see beauty, and their attempt to defend themselves is a signal that they really understood, accepted it. Likewise, the viewer somewhere in the middle of the film begins to fear that this nightmare will never end, the viewer is hurt, the viewer is tired. This is understanding.
***
There is a scene that I pr
У записи 41 лайков,
9 репостов.
9 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Семён Шешенин
