Я знал, что редакторы – враги рода человеческого, но не думал, что до такой степени. Крапивное семя! Недрогнувшей рукой они правят «ономнясь» на «опомнясь», а «помавал» на «помахал». Они свято убеждены, что «ужо» и «противу» суть грубые орфографические ошибки. Кстати, слово «суть» в их понимании может быть только существительным третьего склонения и ничем иным.
А негодующие пометки на полях рукописи!
«Почему герой говорит, что ещё не вечер? Ведь дело происходит глубокой ночью!»
Но этот… Наверное, он и сам тайком пописывал. Известно же: кто никогда не был униженным и оскорблённым, не сможет толком ни унизить никого, ни оскорбить. Видно, и его в своё время изрядно повозили физией по опрометчиво расставленным запятым.
Наша встреча состоялась в единственной комнатке новорождённого частного издательства – чуть ли не первого в Ленинграде. За окном тихо разваливался Советский Союз. Мой визави восседал в редакторском кресле и в скорбной задумчивости листал принесённую по его же просьбе рукопись.
– Как же вы так? – устало посетовал он вдруг – и, болезненно морщась, зачитал: – «„Не может быть!“ – ахнула она».
– И что? – не понял я.
– Ахнуть означает сказать «ах», – терпеливо пояснил он. – Если ваша героиня говорит: «Не может быть» – то, значит, она не ахнула. Она воскликнула.
– У меня там ещё «Этажом выше ахнула дверь», – признался я. – То есть сказала «ах»?
Лицо редактора стало совсем несчастным. Мало того что автор безграмотен, он ещё и помнит свою белиберду наизусть.
– Или тоже воскликнула? – довесил я, не удержавшись.
– Нет, – процедил он. – Дверь, пушка… Эти пусть ахают. А вот что касается человека…
– Ахнул по затылку, например…
– Но не языком же! Рукой, поленом…
Мы смотрели друг на друга, наливаясь взаимной неприязнью.
– И что получится? «„Ах!“ – ахнула она»?
– Нет. Просто «ахнула». Без прямой речи.
– А если рявкнула? Сказала «рявк»?
Он поиграл желваками.
– Нет. Рявкнуть можно что угодно. Но ахнуть – только «ах».
– Позвольте, – с достоинством позволькнул я. – В словаре Даля «ахнуть» означает (цитирую) «дивиться чему, радоваться, горевать». И только в самом конце «восклицать ахъ!»
Следует признать, с моей стороны это была откровенная бестактность. Но я только что законспектировал в охотку первый том Владимира Ивановича – и просто не мог не щегольнуть познаниями.
Однако смутить редактора оказалось трудненько. Бесстыдство было частью его профессии.
– Даль, – далькнул он как ни в чём не бывало, – во многом устарел…
– Ничего себе! – ничего-себекнул я. – Может и Достоевский устарел? Достоевского возьмите! Да у него сплошь и рядом «ахнул» в значении…
– Тоже мне образец! – презрительно тоже-мне-образецнул он. – Если мы будем ссылаться на Достоевского как на эталон русского литературного языка…
– А на кого ж тогда? – озлясь, а-на-кого-ж-тогдакнул я.
Нет, не так. Просто «а-на-кого-ж-тогдакнул». Без прямой речи.
Редактор взглянул озадаченно – и только-не-на-негокнул.
Я почемукнул.
В ответ он не нашёл ничего лучшего как потомукнуть, и я почемукнул вновь. Но уже с тремя восклицательными знаками.
Он уклончиво но-вы-же-не-классикнул.
Я ну-и-чтокнул.
Он всё-равно-так-нельзякнул.
Собственно, на этом наш разговор и завершился. Я забрал рукопись и, хмуро ладно-посмотрюкнув, покинул новорождённое издательство.
Снаружи сеял мерзкий питерский снежок. На углу совала прохожим листовки и зычно долой-коммунякала увенчанная вязаной шапочкой пенсионерка. Я вздёрнул воротник куртейки и, уныло ну-и-временакнув, поплёлся в сторону Московского вокзала.
(с) Евгений Лукин, 2005
А негодующие пометки на полях рукописи!
«Почему герой говорит, что ещё не вечер? Ведь дело происходит глубокой ночью!»
Но этот… Наверное, он и сам тайком пописывал. Известно же: кто никогда не был униженным и оскорблённым, не сможет толком ни унизить никого, ни оскорбить. Видно, и его в своё время изрядно повозили физией по опрометчиво расставленным запятым.
Наша встреча состоялась в единственной комнатке новорождённого частного издательства – чуть ли не первого в Ленинграде. За окном тихо разваливался Советский Союз. Мой визави восседал в редакторском кресле и в скорбной задумчивости листал принесённую по его же просьбе рукопись.
– Как же вы так? – устало посетовал он вдруг – и, болезненно морщась, зачитал: – «„Не может быть!“ – ахнула она».
– И что? – не понял я.
– Ахнуть означает сказать «ах», – терпеливо пояснил он. – Если ваша героиня говорит: «Не может быть» – то, значит, она не ахнула. Она воскликнула.
– У меня там ещё «Этажом выше ахнула дверь», – признался я. – То есть сказала «ах»?
Лицо редактора стало совсем несчастным. Мало того что автор безграмотен, он ещё и помнит свою белиберду наизусть.
– Или тоже воскликнула? – довесил я, не удержавшись.
– Нет, – процедил он. – Дверь, пушка… Эти пусть ахают. А вот что касается человека…
– Ахнул по затылку, например…
– Но не языком же! Рукой, поленом…
Мы смотрели друг на друга, наливаясь взаимной неприязнью.
– И что получится? «„Ах!“ – ахнула она»?
– Нет. Просто «ахнула». Без прямой речи.
– А если рявкнула? Сказала «рявк»?
Он поиграл желваками.
– Нет. Рявкнуть можно что угодно. Но ахнуть – только «ах».
– Позвольте, – с достоинством позволькнул я. – В словаре Даля «ахнуть» означает (цитирую) «дивиться чему, радоваться, горевать». И только в самом конце «восклицать ахъ!»
Следует признать, с моей стороны это была откровенная бестактность. Но я только что законспектировал в охотку первый том Владимира Ивановича – и просто не мог не щегольнуть познаниями.
Однако смутить редактора оказалось трудненько. Бесстыдство было частью его профессии.
– Даль, – далькнул он как ни в чём не бывало, – во многом устарел…
– Ничего себе! – ничего-себекнул я. – Может и Достоевский устарел? Достоевского возьмите! Да у него сплошь и рядом «ахнул» в значении…
– Тоже мне образец! – презрительно тоже-мне-образецнул он. – Если мы будем ссылаться на Достоевского как на эталон русского литературного языка…
– А на кого ж тогда? – озлясь, а-на-кого-ж-тогдакнул я.
Нет, не так. Просто «а-на-кого-ж-тогдакнул». Без прямой речи.
Редактор взглянул озадаченно – и только-не-на-негокнул.
Я почемукнул.
В ответ он не нашёл ничего лучшего как потомукнуть, и я почемукнул вновь. Но уже с тремя восклицательными знаками.
Он уклончиво но-вы-же-не-классикнул.
Я ну-и-чтокнул.
Он всё-равно-так-нельзякнул.
Собственно, на этом наш разговор и завершился. Я забрал рукопись и, хмуро ладно-посмотрюкнув, покинул новорождённое издательство.
Снаружи сеял мерзкий питерский снежок. На углу совала прохожим листовки и зычно долой-коммунякала увенчанная вязаной шапочкой пенсионерка. Я вздёрнул воротник куртейки и, уныло ну-и-временакнув, поплёлся в сторону Московского вокзала.
(с) Евгений Лукин, 2005
I knew that editors were enemies of the human race, but I didn’t think to such an extent. Nettle seed! With an unshakable hand, they rule “awake” to “come to their senses”, and “waved” to “waved”. They are firmly convinced that “uzho” and “against” are gross spelling errors. By the way, the word "essence" in their understanding can only be a noun of the third declension and nothing else.
And indignant marginal notes on the manuscript!
“Why does the hero say it's not yet evening? After all, the thing happens late at night! ”
But this one ... Probably, he himself was secretly peeing. It is well known that anyone who has never been humiliated and insulted can neither really humiliate anyone nor insult him. It can be seen, and at one time he was pretty much physically driven along rashly placed commas.
Our meeting took place in the only room of a newborn private publishing house - almost the first in Leningrad. Outside the window, the Soviet Union was quietly falling apart. My counterpart sat in the editorial chair and in mournful thoughtfulness flipped through the manuscript brought at his request.
“How are you?” - He suddenly complained wearily - and, wincing painfully, read out: - "" It can’t be! "- she gasped."
- So what? I did not understand.
“To gasp means to say“ ah, ”he explained patiently. - If your heroine says: “It can’t be”, then that means she did not gasp. She exclaimed.
“I still have a door gasped one floor higher,” I admitted. - So she said “ah”?
The editor’s face became completely unhappy. Not only is the author illiterate, he also remembers his rubbish by heart.
“Or she exclaimed too?” - I added, unable to resist.
“No,” he muttered. - The door, the gun ... Let them gasp. But as for the person ...
- He gasped along the back of his head, for example ...
- But not with the tongue! Hand, logs ...
We looked at each other, filled with mutual hostility.
- And what happens? "Ah!" She gasped "?
- No. Just “gasped”. Without direct speech.
- And if you barked? Said "barking"?
He played with nodules.
- No. You can bark anything. But to gasp is only “ah.”
“Allow me,” I said with dignity. - In the Dahl dictionary, “gasp” means (I quote) “marvel at what, rejoice, grieve.” And only at the very end “exclaim ah!”
Admittedly, on my part, it was frank tactlessness. But I had just outlined the first volume of Vladimir Ivanovich in a hunt - and simply could not help but flaunt knowledge.
However, confusing the editor was difficult. Shamelessness was part of his profession.
“Dahl,” he said, as if nothing had happened, “is largely out of date ...”
- Wow! - I said nothing. - Maybe Dostoevsky is outdated? Dostoevsky take it! Yes, he very often “gasped” in the meaning ...
- Also a sample for me! He contemptuously, too, to me. - If we refer to Dostoevsky as the standard of the Russian literary language ...
- And then who? - looking around, and-on-who-I-then-I said.
No not like this. It’s just “a-on-who-yo-to-d-hacked.” Without direct speech.
The editor looked puzzled - and just-not-on-goofy.
I why.
In response, he did not find anything better than to poke, and I pushed again. But already with three exclamation marks.
He evasively but-you-not-classicized.
I got it.
He didn’t click anyway.
Actually, on this our conversation ended. I took the manuscript and, looking frowningly, left the newborn publishing house.
Outside, the vile St. Petersburg snow was sown. On the corner, leaflets poked at a passerby and a retired lady crowned with a knitted hat, viciously down-communicated. I pulled up the collar of the jacket and, sadly, well-and-wacked, trudged toward the Moscow station.
(c) Evgeny Lukin, 2005
And indignant marginal notes on the manuscript!
“Why does the hero say it's not yet evening? After all, the thing happens late at night! ”
But this one ... Probably, he himself was secretly peeing. It is well known that anyone who has never been humiliated and insulted can neither really humiliate anyone nor insult him. It can be seen, and at one time he was pretty much physically driven along rashly placed commas.
Our meeting took place in the only room of a newborn private publishing house - almost the first in Leningrad. Outside the window, the Soviet Union was quietly falling apart. My counterpart sat in the editorial chair and in mournful thoughtfulness flipped through the manuscript brought at his request.
“How are you?” - He suddenly complained wearily - and, wincing painfully, read out: - "" It can’t be! "- she gasped."
- So what? I did not understand.
“To gasp means to say“ ah, ”he explained patiently. - If your heroine says: “It can’t be”, then that means she did not gasp. She exclaimed.
“I still have a door gasped one floor higher,” I admitted. - So she said “ah”?
The editor’s face became completely unhappy. Not only is the author illiterate, he also remembers his rubbish by heart.
“Or she exclaimed too?” - I added, unable to resist.
“No,” he muttered. - The door, the gun ... Let them gasp. But as for the person ...
- He gasped along the back of his head, for example ...
- But not with the tongue! Hand, logs ...
We looked at each other, filled with mutual hostility.
- And what happens? "Ah!" She gasped "?
- No. Just “gasped”. Without direct speech.
- And if you barked? Said "barking"?
He played with nodules.
- No. You can bark anything. But to gasp is only “ah.”
“Allow me,” I said with dignity. - In the Dahl dictionary, “gasp” means (I quote) “marvel at what, rejoice, grieve.” And only at the very end “exclaim ah!”
Admittedly, on my part, it was frank tactlessness. But I had just outlined the first volume of Vladimir Ivanovich in a hunt - and simply could not help but flaunt knowledge.
However, confusing the editor was difficult. Shamelessness was part of his profession.
“Dahl,” he said, as if nothing had happened, “is largely out of date ...”
- Wow! - I said nothing. - Maybe Dostoevsky is outdated? Dostoevsky take it! Yes, he very often “gasped” in the meaning ...
- Also a sample for me! He contemptuously, too, to me. - If we refer to Dostoevsky as the standard of the Russian literary language ...
- And then who? - looking around, and-on-who-I-then-I said.
No not like this. It’s just “a-on-who-yo-to-d-hacked.” Without direct speech.
The editor looked puzzled - and just-not-on-goofy.
I why.
In response, he did not find anything better than to poke, and I pushed again. But already with three exclamation marks.
He evasively but-you-not-classicized.
I got it.
He didn’t click anyway.
Actually, on this our conversation ended. I took the manuscript and, looking frowningly, left the newborn publishing house.
Outside, the vile St. Petersburg snow was sown. On the corner, leaflets poked at a passerby and a retired lady crowned with a knitted hat, viciously down-communicated. I pulled up the collar of the jacket and, sadly, well-and-wacked, trudged toward the Moscow station.
(c) Evgeny Lukin, 2005
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Натали Киселева
