Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего - Запись на стене пользователя Денис Щукин в Вконтакте. Комментарии и лайки к записи.

Денис Щукин

Биография теткиного мужа Арона полностью отражает историю нашего государства. Сначала он был гимназистом. Потом - революционным студентом. Потом - недолгое время - красноармейцем. Потом - как это ни фантастически звучит - белополяком. Потом опять красноармейцем, но уже более сознательным.      Когда гражданская война закончилась, дядя Арон поступил на рабфак.

Затем он стал нэпманом и, кажется, временно разбогател. Затем кого-то раскулачивал. Затем он чистил ряды партии. Затем его самого вычистили. За то, что он был нэпманом...

     На собрании мой дядя произнес речь. Он сказал:

     - Если вы меня исключите, я должен буду рассказать об этом жене. Что вызовет дикий скандал. Короче, решайте сами...

     Товарищи подумали и решили:

     "Исключить!"

     Затем его, правда, восстановили. Мало того, дядя Арон так и не сидел.

     Он стал административным работником. Он был директором чего-то. Или заместителем директора по какой-то части...

     Сталина мой дядя обожал. Обожал, как непутевого сына. Видя его недостатки.

     Пластинки с речами генералиссимуса хранились в красных альбомах. Были такие альбомы со шнурками и рельефным портретом вождя...

     Когда Сталин оказался бандитом, мой дядя искренне горевал.

     Затем он полюбил Маленкова. Он говорил, что Маленков - инженер.

     Когда Маленкова сняли, он полюбил Булганина. Булганин обладал внешностью захолустного дореволюционного полицмейстера. А мой дядя родом был как раз из захолустья, из Новороссийска. Возможно, он честно любил Булганина, напоминавшего ему идолов детства.

     Затем он полюбил Хрущева. А когда Хрущева сняли, мой дядя утратил любовь. Ему надоело зря расходовать свои чувства.

     Он решил полюбить Ленина. Ленин давно умер, и снять его невозможно. Даже замарать как следует и то нелегко. А значит, невозможно отнять любовь...

     При этом мой дядя как-то идейно распустился. Он полюбил Ленина, а также полюбил Солженицына. Сахарова он тоже полюбил. Главным образом за то, что Сахаров изобрел водородную бомбу. Однако не спился, а борется за правду.

     Брежнева мой дядя не любил. Брежнев казался ему временным явлением (что не подтвердилось)...

     В последние годы жизни он был чуть ли не диссидентом. Но диссидентом умеренным. Власова не признавал. Солженицына уважал выборочно.

     Брежневу мой дядя посылал анонимные записки. Он писал их в сберегательной кассе фиолетовыми чернилами. К тому же левой рукой и печатными буквами. Записки были короткие. Например:

     "Куда ведешь Россию, монстр?"

     И подпись:

     "Генерал Свиридов".

     Или:

     "БАМ - это фикция!"

     И подпись:

     "Генерал Колюжный".

     Иногда он пользовался художественной формой:

     "Твои брови жаждут крови!"

     И подпись:

     "Генерал Нечипоренко"...

     Дядя хотел вернуться к истокам ленинизма. А я не хотел. Вот мы и ругались без конца. Уровень полемики был невысок.

     - Немецкий шпион, - говорил я о Ленине.

     - Святотатец и болван! - реагировал дядя уже в мой адрес.

     Мы затрагивали довольно узкий круг тем: суд Линча, падение нравов, вьетнамская эпопея...

     Мой дядя ужасно сердился:

     - Фашист, - кричал он иногда, - матерый власовец!..

     И вдруг мой дядя умер. Вернее, тяжело заболел. И решил, что ему пора умирать. Ему было 76 лет.

     - Вызовите Сережу. - попросил он.

     Я сразу же приехал. Дядя лежал на высоких подушках, худой и бледный. Он попросил всех уйти из комнаты.

     - Сергей, - очень тихо произнес мой дядя, - я умираю...

     Я молчал.

     - Я не боюсь смерти, - продолжал мой дядя.

     Он выждал паузу и заговорил снова:

     - Я честно заблуждался... Мучительно переживал свои ошибки... И вот что я понял. Те святыни, под знаком которых я жил, оказались ложными... Я потерпел идейный крах...

     Дядя попросил воды. Я поднес чашку к его губам.

     - Сергей, - продолжал мой дядя, - я всегда ругал тебя. Я ругал тебя, потому что боялся. Я боялся, что тебя арестуют. Ты очень невоздержан... Я критиковал тебя, но внутренне соглашался. Ты должен меня понять. Сорок лет в этой... (тут дядя грязно выругался) партии. Шестьдесят лет в этом... (тут дядя повторил ругательство) государстве...

     - Успокойся, - сказал я.

     - ... превратили меня в шлюху, - закончил дядя.

     Он сделал усилие и продолжал:

     - Ты всегда был прав. Я возражал, потому что боялся за тебя. Прости...

     Он заплакал. Мне стало очень жаль его. Но тут приняли медработники и увезли дядю в больницу.

     Моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Тетка думала, что его увезут в Свердловскую.

     - Ты же старый большевик, - говорила она.

     - Нет, - возражал мой дядя, - я не старый большевик.

     - То есть как?

     - Старый большевик - конкретное понятие. Старый большевик - это кто вступил до тридцать пятого года. А я вступил несколько позже.

     Тетка не могла поверить.

     - Значит, ты не старый большевик?!

     - Нет.

     - Все равно, - говорила она, - может, и тебе что-нибудь полагается?

     - Возможно, - соглашался дядя, - возможно, и мне что-то полагается. Например, яблоко...

     Короче, моего дядю увезли в обыкновенную больницу. Когда его осматривал лечащий врач, дядя спросил:

     - Доктор, вы фронтовик?

     - Да, - ответил врач, - я фронтовик.

     - И я фронтовик, - сказал мой дядя, - ответьте честно, как фронтовик фронтовику, долго ли я пролежу в больнице?

     - При благоприятном ходе событий - месяц, - ответил врач.

     - А при неблагоприятном, - усмехнулся дядя, - значительно меньше?..

     Он пролежал в больнице недели три. И его привезли домой. Я сразу же его навестил.

     Мой дядя казался печальным и тихим. Словно обрел какую-то высшую мудрость.

     Однако когда я упомянул в разговоре Че Гевару, дядя насторожился.

     - Авантюрист и гангстер, - сказал я.

     - Тунеядец и болван! - реагировал дядя. И дальше с огромным подъемом: - Укажи мне благую идею, лежащую вне коммунизма!..

     Тут он неожиданно прервал свою речь. Очевидно, вспомнил наш предсмертный разговор. Виновато покосился на меня.

     Я промолчал.

     С тех пор мы часто виделись и неизменно ругались. Дядя проклинал рок-музыку, невозвращенца Барышникова и генерала Андрея Власова. Я - бесплатную медицину, "Лебединое озеро" и Феликса Дзержинского.

     Потом мой дядя снова заболел.

     - Вызовите Сережу, - попросил.

     Я сразу же приехал. Дядя выглядел осунувшимся и бледным. На табурете у его изголовья стояли бесчисленные флаконы. Там же интимно розовела вставная челюсть.

     - Сергей, - глухо произнес мой дядя.

     Я погладил его руку.

     - У меня к тебе огромная просьба. Дай слово, что выполнишь ее.

     Я кивнул.

     - Задуши меня, - попросил дядя.

     Я растерянно молчал.

     - Мне надоело жить. Я не верю. что коммунизм может быть построен в одной стране. Я скатился в болото троцкизма.

     - Не думай об этом, - сказал я.

     - Ты готов выполнить мою просьбу?.. Я вижу, ты колеблешься... Конечно, я мог бы принять двадцать таблеток снотворного. Увы, это далеко не всегда приводит к смерти... А если меня разобьет паралич? И я стану для всех еще более тяжкой обузой? Поэтому я вынужден был к тебе обратиться...

     - Перестань, - сказал я, - перестань...

     - Я отблагодарю тебя, - сказал мой дядя, - я завещаю тебе сочинения Ленина. Отнеси их в макулатуру и поменяй на "Буратино"... Но сначала задуши меня.

     - Перестань, - сказал я.

     - Кругом злоба и глупость, - сказал мой дядя, - правды нет...

     - Успокойся.

     - Знаешь, отчего я мучаюсь? - продолжал он. - Когда мы жили в Новороссийске, там был забор. Высокий коричневый забор. Я каждый день проходил мимо этого забора. А что было внутри, не знаю. Не спросил. Я не думал, что это важно... Как бессмысленно и глупо прожита жизнь! Значит, ты отказываешься?

     - Перестань, - сказал я.

     Дядя отвернулся и замолчал.

     Через две недели он выздоровел. И мы снова ужасно поссорились.

     - Болван! - кричал мой дядя. - Ты не хочешь понять! Идея коммунизма, скомпрометированная бездарными адептами, по-прежнему гениальна! Недаром коммунистическую идеологию разделяют миллионы людей!..

     - Кто ее разделяет?! - говорил я. - Да ни один здравомыслящий человек!..

     - Значит, не разделяют? - багровел дядя. - Не разделяют и молчат? Значит, все кругом лицемеры?!..

     - Идеологию вовсе не обязательно разделять, - говорил я, - ее либо принимают, либо не принимают. Это как тюрьма: нравится, не нравится - сиди...

     - Болван! - кричал мой дядя. - Власовец, фарцовщик!..

     У изголовья его висел небольшой портрет Солженицына. Когда приходили гости, дядя его снимал...

     Это повторялось снова и снова. Дядя заболевал, потом выздоравливал. Мы ссорились. Потом мирились. Шли годы. Он совсем постарел. Не мог ходить. Я был к нему очень привязан...

     Как я уже говорил, биография моего дяди отражает историю нашего государства... Нашей любимой и ужасной страны...

     Потом мой дядя все же умер. Жаль... А мне не дает покоя высокий коричневый забор...

The biography of Aron’s aunt’s husband fully reflects the history of our state. At first he was a high school student. Then - a revolutionary student. Then - a short time - the Red Army man. Then, no matter how fantastic it sounds, the White Poplar. Then again a Red Army man, but already more conscious. When the civil war ended, Uncle Aron entered the work school.

Then he became a nepman and, it seems, temporarily became rich. Then someone dekulakize. Then he cleaned the ranks of the party. Then he cleaned himself. Because he was a nepman ...

At the meeting, my uncle made a speech. He said:

- If you exclude me, I will have to tell about this wife. What will cause a wild scandal. In short, decide for yourself ...

Comrades thought and decided:

"Delete!"

Then he, however, restored. Moreover, Uncle Aaron never sat.

He became an administrative worker. He was the director of something. Or deputy director for some part ...

Stalin my uncle adored. Adored, as a good for nothing son. Seeing his faults.

Records with speeches of the Generalissimo were stored in red albums. There were such albums with laces and a relief portrait of the leader ...

When Stalin was a gangster, my uncle grieved sincerely.

Then he fell in love with Malenkov. He said that Malenkov was an engineer.

When Malenkov was removed, he fell in love with Bulganin. Bulganin possessed the appearance of a provincial pre-revolutionary police chief. And my uncle was originally from the backwoods, from Novorossiysk. Perhaps he honestly loved Bulganin, who reminded him of childhood idols.

Then he fell in love with Khrushchev. And when Khrushchev was removed, my uncle lost love. He was tired of wasting his feelings.

He decided to love Lenin. Lenin died long ago, and it is impossible to remove him. Even to mess properly and that is not easy. So, it is impossible to take away love ...

In this case, my uncle somehow ideally disbanded. He fell in love with Lenin, and also fell in love with Solzhenitsyn. He also loved Sakharov. Mainly for the fact that Sakharov invented the hydrogen bomb. However, not drunk, and fighting for the truth.

Brezhnev, my uncle did not like. Brezhnev seemed to him a temporary phenomenon (which was not confirmed) ...

In the last years of his life, he was almost a dissident. But the dissident is moderate. Vlasov did not recognize. Solzhenitsyn respected selectively.

Brezhnev, my uncle sent anonymous notes. He wrote them in a savings bank in purple ink. Besides the left hand and block letters. The notes were short. For example:

"Where are you leading Russia, monster?"

And the signature:

"General Sviridov".

Or:

"BAM is fiction!"

And the signature:

"General Kolyuzhny".

Sometimes he used the art form:

"Your eyebrows crave blood!"

And the signature:

"General Nechiporenko" ...

Uncle wanted to return to the origins of Leninism. And I did not want to. So we swore without end. The level of controversy was low.

“German spy,” I said about Lenin.

- Sacred and a blockhead! - the uncle reacted already in my address.

We covered a rather narrow range of topics: the Lynch Court, the decline of morals, the Vietnamese epic ...

My uncle was terribly angry:

“Fascist,” he shouted sometimes, “a full-fledged Vlasianist! ..”

And suddenly my uncle died. Rather, seriously ill. And I decided that it was time for him to die. He was 76 years old.

- Call Seryozha. - he asked.

I immediately arrived. Uncle was lying on high pillows, thin and pale. He asked everyone to leave the room.

“Sergey,” my uncle said very quietly, “I am dying ...”

I was silent.

“I’m not afraid of death,” continued my uncle.

He waited for a pause and spoke again.

- I honestly erred ... I was painfully worried about my mistakes ... And that's what I understood. Those shrines, under the sign of which I lived, turned out to be false ... I suffered an ideological collapse ...

Uncle asked for water. I brought the cup to his lips.

- Sergey, - continued my uncle, - I always scolded you. I scolded you because I was afraid. I was afraid that you would be arrested. You are very incontinent ... I criticized you, but I internally agreed. You have to understand me. Forty years in this ... (here my uncle swore dirty) party. Sixty years in this ... (here the uncle repeated the curse) of the state ...

“Calm down,” I said.

“... turned me into a whore,” finished Uncle.

He made an effort and continued:

- You were always right. I objected because I was afraid for you. Sorry...

He cried. I felt very sorry for him. But then the medical workers accepted and took the uncle to the hospital.

My uncle was taken to an ordinary hospital. My aunt thought that he would be taken to Sverdlovsk.

“You're an old Bolshevik,” she said.

“No,” my uncle objected, “I am not an old Bolshevik.”

- That is, as?

- The old Bolshevik is a concrete concept. The old Bolshevik is who has entered before thirty

У записи 3 лайков,
1 репостов.

Эту запись оставил(а) на своей стене Денис Щукин