50 оттенков матана.
Первое, что я замечаю, — это холод. Пронизывающий до самых костей холод. Свет ненатуральный и приглушенный. Рассеянное сияние исходит от старых и запыленных флюоресцентных ламп. Выкрашенные в грязный бежевый цвет стены и потолок зрительно уменьшают достаточно просторную комнату, пол сделан из старого дерева, покрытого лаком. Прямо напротив двери висит огромная зеленая доска с какими-то непонятными вычислениями. Рядом с дверью стоит огромный шкаф, под завязку набитый различными книгами: Фихтенгольц, Дороговцев, Демидович...
С другой стороны стоит огромный стол преподавателя: ящики узкие, как в старых музейных шкафах. Интересно, что в них может быть? Но действительно ли я хочу это знать? Под столешницей видны еще какие-то пожелтелые тетради и конспекты. На столе нет настольных принадлежностей — только грубая древесина, папка с экзаменационными работами, обтянутая красной кожей, и красные гелевые ручки, сваленные грудой на одном конце.
Однако большую часть комнаты занимают парты. Они крупнее обычных двухместных, с четырьмя железными ножками в стиле сталинского ампира по углам и плоской столешницей, на которой выцарапаны различные надписи: "Коши жив", "Демидович решает", "metallica"... Это похоже на семидесятые.
Как ни странно, все это , бежевые стены, приглушенный свет и потертые обложки книг придают комнате спокойный и романтичный вид… Наверное, это и есть романтика по версии математиков.
Как я и ожидала, он внимательно следит за мной, но по его виду ничего нельзя понять. Я обхожу комнату, и он идет следом за мной. Меня заинтересовал этот странный пример на доске, и я нерешительно прикасаюсь к мелу рукой.
— Это называется якобиан перехода, — тихо звучит голос Преподавателя.
Якобиан перехода… гм-м. По-моему, я в шоке. Мое подсознание в ужасе сбежало, или валяется в нокауте, или перевернулось кверху килем и затонуло. Я оцепенела. Я могу видеть и воспринимать, но не в силах высказать, что чувствую. Да и что можно сказать в ситуации, когда обнаруживаешь, что ты совсем ничего не понимаешь в математическом анализе? Страшно… да. Это самое сильное чувство. В голове крутится множество вопросов. Почему? Как? Когда? Как часто? Проходя мимо парт, я провожу пальцем по искусной резьбе на одной из столешниц. Это просто произведение искусства.
— Скажите что-нибудь, — приказывает преподаватель обманчиво спокойно.
— Вы делаете это с людьми или они делают это с Вами?
Его рот кривится, то ли от смеха, то ли от облегчения.
— С людьми? — Он медлит пару секунд, обдумывая ответ. — Я делаю это со студентами, которые сами того хотят.
Как-то непонятно.
— Если у Вас есть добровольцы, зачем Вы привели сюда меня?
— Я очень хочу, чтобы Вы самостоятельно решили хоть пару примеров.
— Ой. — Я ловлю ртом воздух. Почему?
Я бреду в дальний конец комнаты и задумчиво провожу рукой по холодной батарее у окна. Ему нравится мучить студентов. От этой мысли мне становится тошно.
— Вы садист?
— Я — преподаватель математического анализа. — Его взгляд прожигает меня насквозь.
— Что это значит? — спрашиваю я тихо.
— Это значит, что Вы добровольно признаете мою власть над собой. Во всем.
Я стараюсь осмыслить услышанное.
Первое, что я замечаю, — это холод. Пронизывающий до самых костей холод. Свет ненатуральный и приглушенный. Рассеянное сияние исходит от старых и запыленных флюоресцентных ламп. Выкрашенные в грязный бежевый цвет стены и потолок зрительно уменьшают достаточно просторную комнату, пол сделан из старого дерева, покрытого лаком. Прямо напротив двери висит огромная зеленая доска с какими-то непонятными вычислениями. Рядом с дверью стоит огромный шкаф, под завязку набитый различными книгами: Фихтенгольц, Дороговцев, Демидович...
С другой стороны стоит огромный стол преподавателя: ящики узкие, как в старых музейных шкафах. Интересно, что в них может быть? Но действительно ли я хочу это знать? Под столешницей видны еще какие-то пожелтелые тетради и конспекты. На столе нет настольных принадлежностей — только грубая древесина, папка с экзаменационными работами, обтянутая красной кожей, и красные гелевые ручки, сваленные грудой на одном конце.
Однако большую часть комнаты занимают парты. Они крупнее обычных двухместных, с четырьмя железными ножками в стиле сталинского ампира по углам и плоской столешницей, на которой выцарапаны различные надписи: "Коши жив", "Демидович решает", "metallica"... Это похоже на семидесятые.
Как ни странно, все это , бежевые стены, приглушенный свет и потертые обложки книг придают комнате спокойный и романтичный вид… Наверное, это и есть романтика по версии математиков.
Как я и ожидала, он внимательно следит за мной, но по его виду ничего нельзя понять. Я обхожу комнату, и он идет следом за мной. Меня заинтересовал этот странный пример на доске, и я нерешительно прикасаюсь к мелу рукой.
— Это называется якобиан перехода, — тихо звучит голос Преподавателя.
Якобиан перехода… гм-м. По-моему, я в шоке. Мое подсознание в ужасе сбежало, или валяется в нокауте, или перевернулось кверху килем и затонуло. Я оцепенела. Я могу видеть и воспринимать, но не в силах высказать, что чувствую. Да и что можно сказать в ситуации, когда обнаруживаешь, что ты совсем ничего не понимаешь в математическом анализе? Страшно… да. Это самое сильное чувство. В голове крутится множество вопросов. Почему? Как? Когда? Как часто? Проходя мимо парт, я провожу пальцем по искусной резьбе на одной из столешниц. Это просто произведение искусства.
— Скажите что-нибудь, — приказывает преподаватель обманчиво спокойно.
— Вы делаете это с людьми или они делают это с Вами?
Его рот кривится, то ли от смеха, то ли от облегчения.
— С людьми? — Он медлит пару секунд, обдумывая ответ. — Я делаю это со студентами, которые сами того хотят.
Как-то непонятно.
— Если у Вас есть добровольцы, зачем Вы привели сюда меня?
— Я очень хочу, чтобы Вы самостоятельно решили хоть пару примеров.
— Ой. — Я ловлю ртом воздух. Почему?
Я бреду в дальний конец комнаты и задумчиво провожу рукой по холодной батарее у окна. Ему нравится мучить студентов. От этой мысли мне становится тошно.
— Вы садист?
— Я — преподаватель математического анализа. — Его взгляд прожигает меня насквозь.
— Что это значит? — спрашиваю я тихо.
— Это значит, что Вы добровольно признаете мою власть над собой. Во всем.
Я стараюсь осмыслить услышанное.
50 shades of matan.
The first thing I notice is the cold. Penetrating cold. The light is unnatural and dim. The diffuse radiance comes from old and dusty fluorescent lamps. The walls and ceiling painted in dirty beige color visually reduce a rather spacious room, the floor is made of old lacquered wood. A huge green board with some strange calculations hangs right opposite the door. Near the door there is a huge cupboard, stuffed to the eyeballs with various books: Fichtenholtz, Dorogovtsev, Demidovich ...
On the other hand there is a huge teacher’s desk: the drawers are narrow, as in old museum cabinets. I wonder what could be in them? But do I really want to know this? Under the countertop, some other yellow notebooks and notes are visible. There are no desk accessories on the table — only rough wood, a folder with examination papers covered in red leather, and red gel pens piled on one end by a pile.
However, desks occupy most of the room. They are larger than ordinary doubles, with four iron legs in the style of the Stalinist Empire style in the corners and a flat tabletop, on which various inscriptions are scratched: “Cauchy is alive”, “Demidovich decides”, “metallica” ... It looks like the seventies.
Oddly enough, all this, beige walls, dim lights and frayed covers of books give the room a calm and romantic look ... Perhaps this is romance according to mathematicians.
As I expected, he is closely following me, but by his appearance nothing can be understood. I go around the room and he follows me. I was interested in this strange example on the board, and I hesitantly touch the chalk with my hand.
“This is called the Jacobian of the transition,” the Teacher’s voice sounds quietly.
Jacobian transition ... umm. I think I'm in shock. My subconscious fled in horror, or lying in a knockout, or turned upside down with a keel and sank. I was numb. I can see and perceive, but I am not able to express what I feel. And what can be said in a situation when you discover that you understand absolutely nothing in mathematical analysis? Scary ... yes. This is the strongest feeling. A lot of questions revolve in my head. Why? How? When? How often? Passing by the desks, I draw my finger along the elaborate carvings on one of the countertops. It is just a work of art.
“Say something,” the teacher orders, deceptively calmly.
- Do you do this with people or do they do it with you?
His mouth twists, either from laughter or from relief.
- With people? - He hesitates a couple of seconds, considering the answer. - I do this with students who want it themselves.
Somehow it is not clear.
“If you have volunteers, why did you bring me here?”
- I really want you to solve at least a couple of examples yourself.
- Oh. - I catch air with my mouth. Why?
I wander to the far end of the room and thoughtfully run my hand over the cold battery by the window. He likes to torture students. The thought makes me sick.
- Are you a sadist?
- I am a teacher of mathematical analysis. - His gaze burns through me.
- What does it mean? I ask quietly.
- This means that you voluntarily acknowledge my power over yourself. In everything.
I try to comprehend what I heard.
The first thing I notice is the cold. Penetrating cold. The light is unnatural and dim. The diffuse radiance comes from old and dusty fluorescent lamps. The walls and ceiling painted in dirty beige color visually reduce a rather spacious room, the floor is made of old lacquered wood. A huge green board with some strange calculations hangs right opposite the door. Near the door there is a huge cupboard, stuffed to the eyeballs with various books: Fichtenholtz, Dorogovtsev, Demidovich ...
On the other hand there is a huge teacher’s desk: the drawers are narrow, as in old museum cabinets. I wonder what could be in them? But do I really want to know this? Under the countertop, some other yellow notebooks and notes are visible. There are no desk accessories on the table — only rough wood, a folder with examination papers covered in red leather, and red gel pens piled on one end by a pile.
However, desks occupy most of the room. They are larger than ordinary doubles, with four iron legs in the style of the Stalinist Empire style in the corners and a flat tabletop, on which various inscriptions are scratched: “Cauchy is alive”, “Demidovich decides”, “metallica” ... It looks like the seventies.
Oddly enough, all this, beige walls, dim lights and frayed covers of books give the room a calm and romantic look ... Perhaps this is romance according to mathematicians.
As I expected, he is closely following me, but by his appearance nothing can be understood. I go around the room and he follows me. I was interested in this strange example on the board, and I hesitantly touch the chalk with my hand.
“This is called the Jacobian of the transition,” the Teacher’s voice sounds quietly.
Jacobian transition ... umm. I think I'm in shock. My subconscious fled in horror, or lying in a knockout, or turned upside down with a keel and sank. I was numb. I can see and perceive, but I am not able to express what I feel. And what can be said in a situation when you discover that you understand absolutely nothing in mathematical analysis? Scary ... yes. This is the strongest feeling. A lot of questions revolve in my head. Why? How? When? How often? Passing by the desks, I draw my finger along the elaborate carvings on one of the countertops. It is just a work of art.
“Say something,” the teacher orders, deceptively calmly.
- Do you do this with people or do they do it with you?
His mouth twists, either from laughter or from relief.
- With people? - He hesitates a couple of seconds, considering the answer. - I do this with students who want it themselves.
Somehow it is not clear.
“If you have volunteers, why did you bring me here?”
- I really want you to solve at least a couple of examples yourself.
- Oh. - I catch air with my mouth. Why?
I wander to the far end of the room and thoughtfully run my hand over the cold battery by the window. He likes to torture students. The thought makes me sick.
- Are you a sadist?
- I am a teacher of mathematical analysis. - His gaze burns through me.
- What does it mean? I ask quietly.
- This means that you voluntarily acknowledge my power over yourself. In everything.
I try to comprehend what I heard.
У записи 5 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Арина Рябинина
