Ребятки, Евтушенко пишет:
"НА ВЕЛОСИПЕДЕ"
Я бужу на заре
своего двухколесного друга.
Мать кричит из постели:
"На лестнице хоть не трезвонь!"
Я свожу его вниз.
По ступеням он скачет
упруго.
Стукнуть шину ладонью -
и сразу подскочет ладонь!
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню...
За Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдает
мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
"Какие вы хитрые все".
Улыбаясь: "Пока!",
я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу;
и опять я шуршу по шоссе.
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража.
Говорит мне:
"Мячи вот украли...
Обидно..."
И корит домработницу:
"Тоже мне страж...
Хороша!"
Я молчу.
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то все думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче.
Жизнь идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
"Там душ.
Вот держи,
утирайся".
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино.
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю:
"До свидания, Галя и Миша".
Из ворот он выходит,
жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю:
он сможет,
напишет...
Ну а если не сможет,
и знать я о том не хочу.
Я качу!
Не могу я
с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве.
Па подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам,
что опасно!
Люблю я рискованность!
Говорят мне,
гудя напряженно,
они:
"На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
ну, а дальше уже,
как сумеешь, гони".
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь,-
это так, для фасону.
Я знаю,
что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной,
ветхой.
Я ломаю черемуху
в звоне лесном.
и, к рулю привязав ее ивовой веткой,
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
Ставлю в воду черемуху.
Ставлю будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу...
1955
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
"НА ВЕЛОСИПЕДЕ"
Я бужу на заре
своего двухколесного друга.
Мать кричит из постели:
"На лестнице хоть не трезвонь!"
Я свожу его вниз.
По ступеням он скачет
упруго.
Стукнуть шину ладонью -
и сразу подскочет ладонь!
Я небрежно сажусь -
вы посадки такой не видали!
Из ворот выезжаю
навстречу воскресному дню.
Я качу по асфальту.
Я весело жму на педали.
Я бесстрашно гоню,
и звоню,
и звоню,
и звоню...
За Москвой петуха я пугаю,
кривого и куцего.
Белобрысому парню
я ниппель даю запасной.
Пью коричневый квас
в пропылившемся городе Кунцево,
привалившись спиною
к нагретой цистерне квасной.
Продавщица сдает
мокрой мелочью сдачу.
Свое имя скрывает:
"Какие вы хитрые все".
Улыбаясь: "Пока!",
я к товарищу еду на дачу.
И опять я спешу;
и опять я шуршу по шоссе.
Он сидит, мой товарищ,
и мрачно строгает дубину
на траве,
зеленеющей у гаража.
Говорит мне:
"Мячи вот украли...
Обидно..."
И корит домработницу:
"Тоже мне страж...
Хороша!"
Я молчу.
Я гляжу на широкие, сильные плечи.
Он о чем-то все думает,
даже в беседе со мной.
Очень трудно ему.
На войне было легче.
Жизнь идет.
Юность кончилась вместе с войной.
Говорит он:
"Там душ.
Вот держи,
утирайся".
Мы по рощице бродим,
ругаем стихи и кино.
А потом за столом,
на прохладной и тихой террасе,
рядом с ним и женою
тяну я сухое вино.
Вскоре я говорю:
"До свидания, Галя и Миша".
Из ворот он выходит,
жена прислонилась к плечу.
Почему-то я верю:
он сможет,
напишет...
Ну а если не сможет,
и знать я о том не хочу.
Я качу!
Не могу я
с веселостью прущей расстаться.
Грузовые в пути
догоняю я махом одним.
Я за ними лечу
в разреженном пространстве.
Па подъемах крутых
прицепляюсь я к ним.
Знаю сам,
что опасно!
Люблю я рискованность!
Говорят мне,
гудя напряженно,
они:
"На подъеме поможем,
дадим тебе скорость,
ну, а дальше уже,
как сумеешь, гони".
Я гоню что есть мочи!
Я шутками лихо кидаюсь.
Только вы не глядите,
как шало я мчусь,-
это так, для фасону.
Я знаю,
что плохо катаюсь.
Но когда-нибудь
я хорошо научусь.
Я слезаю в пути
у сторожки заброшенной,
ветхой.
Я ломаю черемуху
в звоне лесном.
и, к рулю привязав ее ивовой веткой,
я лечу
и букет раздвигаю лицом.
Возвращаюсь в Москву.
Не устал еще вовсе.
Зажигаю настольную,
верхнюю лампу гашу.
Ставлю в воду черемуху.
Ставлю будильник на восемь,
и сажусь я за стол,
и вот эти стихи
я пишу...
1955
Евгений Евтушенко. Мое самое-самое.
Москва, Изд-во АО "ХГС" 1995.
Guys, Yevtushenko writes:
"ON THE BIKE"
I wake at dawn
his two-wheeled friend.
Mother screams out of bed:
"Do not sober up the stairs!"
I bring him down.
He jumps the stairs
elastic.
Tap the tire with your palm -
and immediately palm up!
I'm sitting carelessly -
You have not seen such a landing!
I leave the gate
towards Sunday afternoon.
I roll on the asphalt.
I pedal cheerfully.
I drive fearlessly
and calling
and calling
and calling ...
I scare a rooster outside Moscow
crooked and scanty.
White-haired guy
I give the nipple a spare.
I drink brown kvass
in the dusty city of Kuntsevo,
leaning back
to the heated leaven tank.
Saleswoman hands over
wet change change.
His name hides:
"What tricky you all are."
Smiling: “Bye!”,
I'm going to a cottage to a friend.
And again, I'm in a hurry;
and again I rustle along the highway.
He is sitting, my friend,
and grimly strokes the club
on the grass,
green at the garage.
Tells me:
"The balls were stolen ...
It's a shame ... "
And the housekeeper reproaches:
"Also to me the guard ...
Good! "
I am silent.
I look at my broad, strong shoulders.
He thinks of something,
even talking to me.
It is very difficult for him.
It was easier in the war.
Life is going.
Youth ended with the war.
He says:
"There's a shower.
Here you are,
wipe off. "
We roam the grove
scolding poems and movies.
And then at the table,
on a cool and quiet terrace
next to him and his wife
I pull dry wine.
I will soon say:
"Goodbye, Galya and Misha."
He comes out of the gate
wife leaned against her shoulder.
For some reason, I believe:
he can
will write ...
Well, if you can’t,
and I don’t want to know about that.
I roll it!
I can not
with the cheerfulness of the bars to leave.
Freight on the way
I catch up with one stroke.
I'm flying for them
in a rarefied space.
Pa climbs steep
I cling to them.
I know myself
what is dangerous!
I love riskiness!
They tell me
buzzing hard
they are:
"On the rise we will help,
give you speed
well, then already,
drive as you can. "
I drive that there is urine!
I'm jokingly throwing jokes.
Only you don’t look,
how am I rushing -
this is so for style.
I know,
that I ride badly.
But someday
I will learn well.
I'm getting down on the way
at the abandoned gatehouse
decrepit.
I break bird cherry
in the forest ringing.
and tying it to the wheel with a willow branch,
I'm flying
and spread the bouquet with my face.
I am returning to Moscow.
Not tired yet at all.
I light the table
I’m extinguishing the upper lamp.
I put bird cherry in the water.
I set the alarm to eight
and I sit down at the table
and these verses
I write...
1955
Evgeny Evtushenko. My most.
Moscow, Publishing House of JSC "HGS" 1995.
"ON THE BIKE"
I wake at dawn
his two-wheeled friend.
Mother screams out of bed:
"Do not sober up the stairs!"
I bring him down.
He jumps the stairs
elastic.
Tap the tire with your palm -
and immediately palm up!
I'm sitting carelessly -
You have not seen such a landing!
I leave the gate
towards Sunday afternoon.
I roll on the asphalt.
I pedal cheerfully.
I drive fearlessly
and calling
and calling
and calling ...
I scare a rooster outside Moscow
crooked and scanty.
White-haired guy
I give the nipple a spare.
I drink brown kvass
in the dusty city of Kuntsevo,
leaning back
to the heated leaven tank.
Saleswoman hands over
wet change change.
His name hides:
"What tricky you all are."
Smiling: “Bye!”,
I'm going to a cottage to a friend.
And again, I'm in a hurry;
and again I rustle along the highway.
He is sitting, my friend,
and grimly strokes the club
on the grass,
green at the garage.
Tells me:
"The balls were stolen ...
It's a shame ... "
And the housekeeper reproaches:
"Also to me the guard ...
Good! "
I am silent.
I look at my broad, strong shoulders.
He thinks of something,
even talking to me.
It is very difficult for him.
It was easier in the war.
Life is going.
Youth ended with the war.
He says:
"There's a shower.
Here you are,
wipe off. "
We roam the grove
scolding poems and movies.
And then at the table,
on a cool and quiet terrace
next to him and his wife
I pull dry wine.
I will soon say:
"Goodbye, Galya and Misha."
He comes out of the gate
wife leaned against her shoulder.
For some reason, I believe:
he can
will write ...
Well, if you can’t,
and I don’t want to know about that.
I roll it!
I can not
with the cheerfulness of the bars to leave.
Freight on the way
I catch up with one stroke.
I'm flying for them
in a rarefied space.
Pa climbs steep
I cling to them.
I know myself
what is dangerous!
I love riskiness!
They tell me
buzzing hard
they are:
"On the rise we will help,
give you speed
well, then already,
drive as you can. "
I drive that there is urine!
I'm jokingly throwing jokes.
Only you don’t look,
how am I rushing -
this is so for style.
I know,
that I ride badly.
But someday
I will learn well.
I'm getting down on the way
at the abandoned gatehouse
decrepit.
I break bird cherry
in the forest ringing.
and tying it to the wheel with a willow branch,
I'm flying
and spread the bouquet with my face.
I am returning to Moscow.
Not tired yet at all.
I light the table
I’m extinguishing the upper lamp.
I put bird cherry in the water.
I set the alarm to eight
and I sit down at the table
and these verses
I write...
1955
Evgeny Evtushenko. My most.
Moscow, Publishing House of JSC "HGS" 1995.
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Даша Чамкина
