"Посол Минтон подошел к балюстраде, нависшей над морем, неся с собой венок в футляре. И он сказал поразительную речь в честь "Ста мучеников за демократию". Он восславил павших, их родину, жизнь, из которой они ушли, произнося слова "Сто мучеников за демократию" на местном наречии. Этот обрывок диалекта прозвучал в его устах легко и
грациозно.
Всю остальную речь он произнес на американо-английском языке. Речь была записана у него на бумажке - наверно, подумал я, будет говорить напыщенно и ходульно. Но когда он увидел, что придется говорить с немногими людьми, да к тому же по большей части с соотечественниками - американцами, он оставил официальный тон.
Легкий ветер с моря трепал его поредевшие волосы.
- Я буду говорить очень непосольские слова,- объявил он,- я собираюсь рассказать вам, что я испытываю на самом деле.
Может быть, Минтон вдохнул слишком много ацетоновых паров, а может, он предчувствовал, что случится со всеми, кроме меня. Во всяком случае, он произнес удивительно боконистскую речь.
- Мы собрались здесь, друзья мои,- сказал он,- чтобы почтить память "Сита мусеники за зимокарацию", память детей, всех детей, убиенных на войне. Обычно в такие дни этих детей называют мужчинами. Но я не могу назвать их _мужчинами_ по той простой причине, что в той же войне, в которой погибли "Сито мусенкки за зимокарацию", погиб и мой сын. И душа моя требует, чтобы я горевал не по мужчине, а по своему ребенку.
Я вовсе не хочу сказать, что дети на войне, если им приходится умирать, умирают хуже мужчин. К их вечной славе и нашему вечному стыду, они умирают именно как мужчины, тем самым оправдывая мужественное ликование патриотических празднеств. Но все равно все они - убитые дети.
И я предлагаю вам: если уж мы хотим проявить искреннее уважение к памяти ста погибших детей Сан-Лоренцо, то будет лучше всего, если мы проявим презрение к тому, что их убило, иначе говоря - к глупости и злобности рода человеческого. Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи. Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек.
Я не хотел бы показаться неблагодарным - ведь нам сейчас покажут отличный военный парад, а это и в самом деле будет увлекательное зрелище. Он посмотрел всем нам прямо в глаза и добавил очень тихо, словно невзначай:
- И ура всем увлекательным зрелищам!
Нам пришлось напрячь слух, чтобы уловить то, что Минтон добавил дальше:
[]- Но если сегодня и в самом деле день памяти ста детей, убитых на войне,- сказал он,- то разве в такой день уместны увлекательные зрелища?
"Да",- ответим мы, но при одном условии: чтобы мы, празднующие этот день, сознательно и неутомимо трудились над тем, чтобы убавить и глупость, и злобу в себе самих и во всем человечестве.
- Видите, что я привез?-спросил он нас.
Он открыл футляр и показал нам алую подкладку и золотой венок. Венок был сплетен из проволоки и искусственных лавровых листьев, обрызганных серебряной автомобильной краской. Поперек венка шла кремовая атласная лента с надписью "Pro patria!"*. /* "За Родину!" (лат)/
Тут Минтон продекламировал строфы из книги Эдгара Ли Мастерса "Антология Спун-рйвер". Стихи, вероятно, были совсем непонятны присутствовавшим тут гражданам Сан-Лоренцо, а впрочем, их, наверно, не поняли и Лоу Кросби, и его Хэзел, и Фрэнк с Анджелой тоже.
Я первым пал в бою под Мишенери-Ридж.
Когда мне в сердце пуля залетела,
Я пожалел, что не остался дома,
Не сел в тюрьму за то, что крал свиней
У Карла Теннери, а взял да убежал
На фронт сражаться.
Уж лучше тыщу дней сидеть у нас в тюрьме,
Чем спать под мраморным крылатым истуканом,
Спать под плитой гранитной, где стоят
Слова "Pro patria!".
Да что же они значат?
- Да что же они значат? - повторил посол Хорлик Минтон.- Эти слова значат: "За родину!" За чью угодно родину,- как бы невзначай добавил он.
- Этот венок я приношу в дар от родины одного народа родине другого народа. Неважно, чья это родина. Думайте о народе...
И о детях, убитых на войне.
И обо всех странах.
Думайте о мире.
И о братской любви.
Подумайте о благоденствии.
Подумайте, каким раем могла бы стать земля, если бы люди были добрыми и мудрыми.
И хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный нынче день,- сказал посол Хорлик Минтон.- И я от всего сердца и от имени миролюбивых людей Америки жалею, что "Сито мусеники за зимокарацию" мертвы в такой
прекрасный день.
И он метнул венок вниз с парапета".
грациозно.
Всю остальную речь он произнес на американо-английском языке. Речь была записана у него на бумажке - наверно, подумал я, будет говорить напыщенно и ходульно. Но когда он увидел, что придется говорить с немногими людьми, да к тому же по большей части с соотечественниками - американцами, он оставил официальный тон.
Легкий ветер с моря трепал его поредевшие волосы.
- Я буду говорить очень непосольские слова,- объявил он,- я собираюсь рассказать вам, что я испытываю на самом деле.
Может быть, Минтон вдохнул слишком много ацетоновых паров, а может, он предчувствовал, что случится со всеми, кроме меня. Во всяком случае, он произнес удивительно боконистскую речь.
- Мы собрались здесь, друзья мои,- сказал он,- чтобы почтить память "Сита мусеники за зимокарацию", память детей, всех детей, убиенных на войне. Обычно в такие дни этих детей называют мужчинами. Но я не могу назвать их _мужчинами_ по той простой причине, что в той же войне, в которой погибли "Сито мусенкки за зимокарацию", погиб и мой сын. И душа моя требует, чтобы я горевал не по мужчине, а по своему ребенку.
Я вовсе не хочу сказать, что дети на войне, если им приходится умирать, умирают хуже мужчин. К их вечной славе и нашему вечному стыду, они умирают именно как мужчины, тем самым оправдывая мужественное ликование патриотических празднеств. Но все равно все они - убитые дети.
И я предлагаю вам: если уж мы хотим проявить искреннее уважение к памяти ста погибших детей Сан-Лоренцо, то будет лучше всего, если мы проявим презрение к тому, что их убило, иначе говоря - к глупости и злобности рода человеческого. Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи. Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек.
Я не хотел бы показаться неблагодарным - ведь нам сейчас покажут отличный военный парад, а это и в самом деле будет увлекательное зрелище. Он посмотрел всем нам прямо в глаза и добавил очень тихо, словно невзначай:
- И ура всем увлекательным зрелищам!
Нам пришлось напрячь слух, чтобы уловить то, что Минтон добавил дальше:
[]- Но если сегодня и в самом деле день памяти ста детей, убитых на войне,- сказал он,- то разве в такой день уместны увлекательные зрелища?
"Да",- ответим мы, но при одном условии: чтобы мы, празднующие этот день, сознательно и неутомимо трудились над тем, чтобы убавить и глупость, и злобу в себе самих и во всем человечестве.
- Видите, что я привез?-спросил он нас.
Он открыл футляр и показал нам алую подкладку и золотой венок. Венок был сплетен из проволоки и искусственных лавровых листьев, обрызганных серебряной автомобильной краской. Поперек венка шла кремовая атласная лента с надписью "Pro patria!"*. /* "За Родину!" (лат)/
Тут Минтон продекламировал строфы из книги Эдгара Ли Мастерса "Антология Спун-рйвер". Стихи, вероятно, были совсем непонятны присутствовавшим тут гражданам Сан-Лоренцо, а впрочем, их, наверно, не поняли и Лоу Кросби, и его Хэзел, и Фрэнк с Анджелой тоже.
Я первым пал в бою под Мишенери-Ридж.
Когда мне в сердце пуля залетела,
Я пожалел, что не остался дома,
Не сел в тюрьму за то, что крал свиней
У Карла Теннери, а взял да убежал
На фронт сражаться.
Уж лучше тыщу дней сидеть у нас в тюрьме,
Чем спать под мраморным крылатым истуканом,
Спать под плитой гранитной, где стоят
Слова "Pro patria!".
Да что же они значат?
- Да что же они значат? - повторил посол Хорлик Минтон.- Эти слова значат: "За родину!" За чью угодно родину,- как бы невзначай добавил он.
- Этот венок я приношу в дар от родины одного народа родине другого народа. Неважно, чья это родина. Думайте о народе...
И о детях, убитых на войне.
И обо всех странах.
Думайте о мире.
И о братской любви.
Подумайте о благоденствии.
Подумайте, каким раем могла бы стать земля, если бы люди были добрыми и мудрыми.
И хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный нынче день,- сказал посол Хорлик Минтон.- И я от всего сердца и от имени миролюбивых людей Америки жалею, что "Сито мусеники за зимокарацию" мертвы в такой
прекрасный день.
И он метнул венок вниз с парапета".
"Ambassador Minton went up to the balustrade, hanging over the sea, carrying a wreath in his case. And he gave a startling speech in honor of the" One Hundred Martyrs for Democracy. "He glorified the fallen, their homeland, the life from which they left, pronouncing the words" One Hundred martyrs for democracy "in the local dialect. This snippet of dialect sounded in his mouth easily and
gracefully.
He delivered the rest of the speech in American English. The speech was written on his paper - probably, I thought, he will speak pompously and stiltedly. But when he saw that he would have to speak with few people, and besides, for the most part with his compatriots - Americans, he left an official tone.
A light breeze from the sea ruffled his thinned hair.
“I will say very non-ambassadorial words,” he announced, “I am going to tell you what I really feel.”
Maybe Minton breathed in too much acetone vapor, or maybe he had a hunch about what would happen to everyone except me. In any case, he gave a surprisingly bokonistic speech.
“We have gathered here, my friends,” he said, “to pay tribute to the memory of the Sith Musenics for the Winter Quarry, the memory of the children, all the children killed in the war.” Usually these days these children are called men. But I can’t call them _men_ for the simple reason that in the same war in which the "Sieve of the Mousenka for the Winter Overcome" died, my son also died. And my soul requires me to grieve not for a man, but for my child.
I do not mean to say that children in a war, if they have to die, die worse than men. To their eternal glory and our eternal shame, they die just like men, thereby justifying the courageous jubilation of patriotic festivities. But still, they are all killed children.
And I suggest you: if we want to show sincere respect for the memory of the hundred dead children of San Lorenzo, then it would be best if we show contempt for the fact that they were killed, in other words - to the stupidity and evilness of the human race. Perhaps, recalling the wars, we should have taken off our clothes and dressed in blue, stood on all fours and grunted like pigs. Undoubtedly, this would be more appropriate for the occasion than the magnificent speeches, and the flutter of banners, and the firing of well-oiled guns.
I would not want to seem ungrateful - because now they will show us an excellent military parade, and this will in fact be a fascinating sight. He looked all of us in the eyes and added very quietly, as if by chance:
- And cheers to all the exciting shows!
We had to strain our ears to catch what Minton added further:
[] - But if today is indeed a day of remembrance of a hundred children killed in the war, he said, then is it really that fascinating spectacle is appropriate on such a day?
“Yes,” we will answer, but on one condition: that we, those who celebrate this day, consciously and tirelessly work to reduce both stupidity and anger in ourselves and in all of humanity.
“See what I brought?” He asked us.
He opened the case and showed us a scarlet lining and a golden wreath. The wreath was woven from wire and artificial laurel leaves splattered with silver car paint. There was a cream satin ribbon across the wreath with the inscription "Pro patria!" *. / * "For the Motherland!" (lat) /
Then Minton recited the stanzas from the book of Edgar Lee Masters "Anthology of the Spoon River." The poems were probably completely incomprehensible to the citizens of San Lorenzo who were present here, but by the way, they probably did not understand Low Crosby, his Hazel, and Frank and Angela too.
I was the first to fall in the battle of the Mission Ridge.
When a bullet flew into my heart,
I regretted not staying at home,
Didn't go to jail for stealing pigs
Karl Tenneri, but took and ran away
To the front to fight.
It’s better to spend a thousand days in prison
Than to sleep under a marble winged idol
Sleep under the granite slab where you stand
The words "Pro patria!".
What do they mean?
“What do they mean?” - repeated Ambassador Horlik Minton. - These words mean: "For the motherland!" For anyone’s homeland, - as if by chance he added.
- I bring this wreath as a gift from the homeland of one nation to the homeland of another nation. No matter whose homeland it is. Think of the people ...
And about the children killed in the war.
And about all countries.
Think of the world.
And about brotherly love.
Think of prosperity.
Think about how paradise the earth could become if people were kind and wise.
And although people are stupid and cruel, look what a wonderful day it is today, ”said Ambassador Horlick Minton.“ And I with all my heart and on behalf of the peace-loving people of America regret that the “Sieve musenics for the winter’s overhaul” are dead in such a
great day.
And he threw the wreath down the parapet. "
gracefully.
He delivered the rest of the speech in American English. The speech was written on his paper - probably, I thought, he will speak pompously and stiltedly. But when he saw that he would have to speak with few people, and besides, for the most part with his compatriots - Americans, he left an official tone.
A light breeze from the sea ruffled his thinned hair.
“I will say very non-ambassadorial words,” he announced, “I am going to tell you what I really feel.”
Maybe Minton breathed in too much acetone vapor, or maybe he had a hunch about what would happen to everyone except me. In any case, he gave a surprisingly bokonistic speech.
“We have gathered here, my friends,” he said, “to pay tribute to the memory of the Sith Musenics for the Winter Quarry, the memory of the children, all the children killed in the war.” Usually these days these children are called men. But I can’t call them _men_ for the simple reason that in the same war in which the "Sieve of the Mousenka for the Winter Overcome" died, my son also died. And my soul requires me to grieve not for a man, but for my child.
I do not mean to say that children in a war, if they have to die, die worse than men. To their eternal glory and our eternal shame, they die just like men, thereby justifying the courageous jubilation of patriotic festivities. But still, they are all killed children.
And I suggest you: if we want to show sincere respect for the memory of the hundred dead children of San Lorenzo, then it would be best if we show contempt for the fact that they were killed, in other words - to the stupidity and evilness of the human race. Perhaps, recalling the wars, we should have taken off our clothes and dressed in blue, stood on all fours and grunted like pigs. Undoubtedly, this would be more appropriate for the occasion than the magnificent speeches, and the flutter of banners, and the firing of well-oiled guns.
I would not want to seem ungrateful - because now they will show us an excellent military parade, and this will in fact be a fascinating sight. He looked all of us in the eyes and added very quietly, as if by chance:
- And cheers to all the exciting shows!
We had to strain our ears to catch what Minton added further:
[] - But if today is indeed a day of remembrance of a hundred children killed in the war, he said, then is it really that fascinating spectacle is appropriate on such a day?
“Yes,” we will answer, but on one condition: that we, those who celebrate this day, consciously and tirelessly work to reduce both stupidity and anger in ourselves and in all of humanity.
“See what I brought?” He asked us.
He opened the case and showed us a scarlet lining and a golden wreath. The wreath was woven from wire and artificial laurel leaves splattered with silver car paint. There was a cream satin ribbon across the wreath with the inscription "Pro patria!" *. / * "For the Motherland!" (lat) /
Then Minton recited the stanzas from the book of Edgar Lee Masters "Anthology of the Spoon River." The poems were probably completely incomprehensible to the citizens of San Lorenzo who were present here, but by the way, they probably did not understand Low Crosby, his Hazel, and Frank and Angela too.
I was the first to fall in the battle of the Mission Ridge.
When a bullet flew into my heart,
I regretted not staying at home,
Didn't go to jail for stealing pigs
Karl Tenneri, but took and ran away
To the front to fight.
It’s better to spend a thousand days in prison
Than to sleep under a marble winged idol
Sleep under the granite slab where you stand
The words "Pro patria!".
What do they mean?
“What do they mean?” - repeated Ambassador Horlik Minton. - These words mean: "For the motherland!" For anyone’s homeland, - as if by chance he added.
- I bring this wreath as a gift from the homeland of one nation to the homeland of another nation. No matter whose homeland it is. Think of the people ...
And about the children killed in the war.
And about all countries.
Think of the world.
And about brotherly love.
Think of prosperity.
Think about how paradise the earth could become if people were kind and wise.
And although people are stupid and cruel, look what a wonderful day it is today, ”said Ambassador Horlick Minton.“ And I with all my heart and on behalf of the peace-loving people of America regret that the “Sieve musenics for the winter’s overhaul” are dead in such a
great day.
And he threw the wreath down the parapet. "
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгения Акопова
