На днях прочитала статью на блоге известного ди-джея с итальянской радиостанции.
Захотелось поделиться. Привожу перевод.
Усыновление, практика и теория
Существуют вещи, с которыми, теоретически, я был бы согласен. Это правильно, чтобы у малыша были мама и папа? Конечно. И вперед, открывается горячее обсуждение: необходимость в фигуре отца, матери, деликатной уравновешенности этих двух фигур, возможности (в случае разногласий между родителями) обратиться по крайней мере к одному из них. И так далее, и тому подобное.
А есть практика.
Хараре, столица Зимбабве, квартал Краш.
Муниципальное жилье (здания очень напоминают те, которые можно увидеть на периферии городов в России), заброшенное, и оккупированное затем самыми бедными семьями.
Концепцию «самый бедный» в Зимбабве сложно описать.
Представьте себе двадцать, тридцать человек, в возрасте от нескольких месяцев до 40 лет (считающихся «престарелыми») – в комнатах от 10 квадратных метров. Маленькие окошки, вроде тюремных, несколько покрывал, брошенных на землю, один общий туалет (дырка в полу) на этаже. Невыносимый запах мочи, жженого, мусора.
В Краш не заходят. Или точнее: можешь зайти, но не факт, что ты оттуда выйдешь.
Единственный раз, когда я там был, меня провели кубанский фотограф, африканский священник и местный гид, представив врачом. У меня была скрытая камера: ничего из снятого не было пущено в эфир. Это было слишком.
Мне сказали: «Умереть здесь – это лучшее, что с тобой может случиться».
В Краше есть детский дом.
При входе, как и во всех итальянских школах, висят крючки для верхней одежды, подаренные несколькими итальянскими плотниками. Висит одна (наподобие потертой тряпки) курточка. И надо учесть, что в Хараре может быть действительно холодно. Тебя ожидают с пятьдесят личек с кожей черного цвета. Эффект (от яркого солнца снаружи и темноты внутри) – ослепление белоснежными улыбками.
И вот я там. На меня смотрят. Что делать? Играть, что еще ты можешь делать.
Танцуешь. Поешь. Слушаешь их песни. Приходит момент прощания. Тот, кто держал тебя за руку все это время, провожает тебя до ворот.
Прощаешься с ним. Он тебе что-то говорит.
«Я не понимаю твоего языка, малыш».
Вмешивается переводчик: «Он тебя спрашивает, почему он не может уехать с тобой».
Кто-нибудь может сказать мне – уверенно – что тот малыш не будет чувствовать себя лучше в любом другом месте земного шара? Усыновленный парой геев, парой лесбиянок, матерью- или отцом- (мало различий) одиночкой.
Как можно называть себя «человеком» и утверждать, что этим малышам лучше оставаться там, одним, чем под крышей и быть любимыми, черт возьми, любимыми, это то, что ребенок просит.
И он не спрашивает себя, любят ли его один, двое, мужчина или женщина.
Дети-сироты – сироты мира. Все дети всех. Наши дети. Дети, которые хотели бы любить потенциальных родителей.
Потому что одно – это теория, другое – практика.
Захотелось поделиться. Привожу перевод.
Усыновление, практика и теория
Существуют вещи, с которыми, теоретически, я был бы согласен. Это правильно, чтобы у малыша были мама и папа? Конечно. И вперед, открывается горячее обсуждение: необходимость в фигуре отца, матери, деликатной уравновешенности этих двух фигур, возможности (в случае разногласий между родителями) обратиться по крайней мере к одному из них. И так далее, и тому подобное.
А есть практика.
Хараре, столица Зимбабве, квартал Краш.
Муниципальное жилье (здания очень напоминают те, которые можно увидеть на периферии городов в России), заброшенное, и оккупированное затем самыми бедными семьями.
Концепцию «самый бедный» в Зимбабве сложно описать.
Представьте себе двадцать, тридцать человек, в возрасте от нескольких месяцев до 40 лет (считающихся «престарелыми») – в комнатах от 10 квадратных метров. Маленькие окошки, вроде тюремных, несколько покрывал, брошенных на землю, один общий туалет (дырка в полу) на этаже. Невыносимый запах мочи, жженого, мусора.
В Краш не заходят. Или точнее: можешь зайти, но не факт, что ты оттуда выйдешь.
Единственный раз, когда я там был, меня провели кубанский фотограф, африканский священник и местный гид, представив врачом. У меня была скрытая камера: ничего из снятого не было пущено в эфир. Это было слишком.
Мне сказали: «Умереть здесь – это лучшее, что с тобой может случиться».
В Краше есть детский дом.
При входе, как и во всех итальянских школах, висят крючки для верхней одежды, подаренные несколькими итальянскими плотниками. Висит одна (наподобие потертой тряпки) курточка. И надо учесть, что в Хараре может быть действительно холодно. Тебя ожидают с пятьдесят личек с кожей черного цвета. Эффект (от яркого солнца снаружи и темноты внутри) – ослепление белоснежными улыбками.
И вот я там. На меня смотрят. Что делать? Играть, что еще ты можешь делать.
Танцуешь. Поешь. Слушаешь их песни. Приходит момент прощания. Тот, кто держал тебя за руку все это время, провожает тебя до ворот.
Прощаешься с ним. Он тебе что-то говорит.
«Я не понимаю твоего языка, малыш».
Вмешивается переводчик: «Он тебя спрашивает, почему он не может уехать с тобой».
Кто-нибудь может сказать мне – уверенно – что тот малыш не будет чувствовать себя лучше в любом другом месте земного шара? Усыновленный парой геев, парой лесбиянок, матерью- или отцом- (мало различий) одиночкой.
Как можно называть себя «человеком» и утверждать, что этим малышам лучше оставаться там, одним, чем под крышей и быть любимыми, черт возьми, любимыми, это то, что ребенок просит.
И он не спрашивает себя, любят ли его один, двое, мужчина или женщина.
Дети-сироты – сироты мира. Все дети всех. Наши дети. Дети, которые хотели бы любить потенциальных родителей.
Потому что одно – это теория, другое – практика.
The other day I read an article on the blog of a famous DJ from an Italian radio station.
I wanted to share. I bring the translation.
Adoption, Practice and Theory
There are things with which, theoretically, I would agree. Is it right for the baby to have mom and dad? Of course. And forward, a heated discussion opens: the need for a figure of father, mother, delicate balance of these two figures, the possibility (in case of disagreement between parents) to turn to at least one of them. And so on and so forth.
But there is practice.
Harare, the capital of Zimbabwe, Krash quarter.
Municipal housing (buildings are very similar to those that can be seen on the periphery of cities in Russia), abandoned, and then occupied by the poorest families.
The concept of the “poorest” in Zimbabwe is difficult to describe.
Imagine twenty, thirty people, aged from several months to 40 years (considered "elderly") - in rooms of 10 square meters. Small windows, like prison ones, several blankets thrown to the ground, one shared toilet (hole in the floor) on the floor. Unbearable smell of urine, burnt, garbage.
They don’t enter Crash. Or rather: you can come in, but not the fact that you will get out of there.
The only time I was there was a Kuban photographer, an African priest and a local guide, introducing me as a doctor. I had a hidden camera: none of the shots were aired. That was too much.
They told me: "To die here is the best that can happen to you."
There is an orphanage in Crash.
At the entrance, as in all Italian schools, hangs for outerwear, donated by several Italian carpenters. One (like a shabby rag) jacket hangs. And we must take into account that in Harare it can be really cold. Fifty little faces with black skin await you. The effect (from the bright sun outside and the darkness inside) - blinding snow-white smiles.
And here I am. They look at me. What to do? Play, what else can you do.
You are dancing. Eat it. Listen to their songs. The moment of farewell comes. The one who held your hand all this time escorts you to the gate.
You say goodbye to him. He is telling you something.
"I don't understand your language, baby."
The translator intervenes: "He asks you why he cannot leave with you."
Can anyone tell me - confidently - that that kid will not feel better anywhere in the world? Adopted by a couple of gays, a couple of lesbians, mother or father (a little difference) a loner.
How can you call yourself a “man” and say that these kids are better off staying there alone than under the roof and be loved, damn it, loved ones, that’s what the child asks for.
And he does not ask himself whether one, two, man or woman love him.
Orphans are orphans of the world. All the children of all. Our children. Children who would like to love potential parents.
Because one is a theory, the other is practice.
I wanted to share. I bring the translation.
Adoption, Practice and Theory
There are things with which, theoretically, I would agree. Is it right for the baby to have mom and dad? Of course. And forward, a heated discussion opens: the need for a figure of father, mother, delicate balance of these two figures, the possibility (in case of disagreement between parents) to turn to at least one of them. And so on and so forth.
But there is practice.
Harare, the capital of Zimbabwe, Krash quarter.
Municipal housing (buildings are very similar to those that can be seen on the periphery of cities in Russia), abandoned, and then occupied by the poorest families.
The concept of the “poorest” in Zimbabwe is difficult to describe.
Imagine twenty, thirty people, aged from several months to 40 years (considered "elderly") - in rooms of 10 square meters. Small windows, like prison ones, several blankets thrown to the ground, one shared toilet (hole in the floor) on the floor. Unbearable smell of urine, burnt, garbage.
They don’t enter Crash. Or rather: you can come in, but not the fact that you will get out of there.
The only time I was there was a Kuban photographer, an African priest and a local guide, introducing me as a doctor. I had a hidden camera: none of the shots were aired. That was too much.
They told me: "To die here is the best that can happen to you."
There is an orphanage in Crash.
At the entrance, as in all Italian schools, hangs for outerwear, donated by several Italian carpenters. One (like a shabby rag) jacket hangs. And we must take into account that in Harare it can be really cold. Fifty little faces with black skin await you. The effect (from the bright sun outside and the darkness inside) - blinding snow-white smiles.
And here I am. They look at me. What to do? Play, what else can you do.
You are dancing. Eat it. Listen to their songs. The moment of farewell comes. The one who held your hand all this time escorts you to the gate.
You say goodbye to him. He is telling you something.
"I don't understand your language, baby."
The translator intervenes: "He asks you why he cannot leave with you."
Can anyone tell me - confidently - that that kid will not feel better anywhere in the world? Adopted by a couple of gays, a couple of lesbians, mother or father (a little difference) a loner.
How can you call yourself a “man” and say that these kids are better off staying there alone than under the roof and be loved, damn it, loved ones, that’s what the child asks for.
And he does not ask himself whether one, two, man or woman love him.
Orphans are orphans of the world. All the children of all. Our children. Children who would like to love potential parents.
Because one is a theory, the other is practice.
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Нина Салминен
![Евгения Акопова [949]](https://pp.userapi.com/c638822/v638822481/6a67b/OQD1HbIJI2M.jpg "Евгения Акопова [949]")
![Юлия Март [Jull Mart]](https://pp.userapi.com/c629630/v629630640/485e2/EHeD8klOs-g.jpg "Юлия Март [Jull Mart]")
