Из " В овраге",АП Чехов.слов нет
Старик уезжал ненадолго в город. Кто-то рассказал Аксинье, что он ездил к нотариусу, чтобы писать завещание, и что Бутёкино, то самое, на котором она жгла кирпич, он завещал внуку Никифору. Об этом ей сообщили утром, когда старик и Варвара сидели около крыльца под березой и пили чай. Она заперла лавку с улицы и со двора, собрала все ключи, какие у нее были, и швырнула их к ногам старика.
— Не стану я больше работать на вас! — крикнула она громко и вдруг зарыдала. — Выходит, я у вас не невестка, а работница! Весь народ смеется: «Гляди, говорят, Цыбукины какую себе работницу нашли!» Я у вас не нанималась! Я не нищая, не хамка какая, есть у меня отец и мать.
Она, не утирая слез, устремила на старика глаза, залитые слезами, злобные, косые от гнева; лицо и шея у нее были красны и напряжены, так как кричала она изо всей силы.
— Не желаю я больше служить! — продолжала она. — Замучилась! Как работа, как в лавке сидеть день-деньской, по ночам шмыгать за водкой — так это мне, а как землю дарить — так это каторжанке с ее чертенком! Она тут хозяйка, барыня, а я у ней прислуга! Всё отдайте ей, арестантке, пусть подавится, я уйду домой! Найдите себе другую дуру, ироды окаянные!
Старик ни разу в жизни не бранил и не наказывал детей и не допускал даже мысли, чтобы кто-нибудь из семейства мог говорить ему грубые слова или держать себя непочтительно; и теперь он очень испугался, побежал в дом и спрятался там за шкафом. А Варвара так оторопела, что не могла подняться с места, а только отмахивалась обеими руками, точно оборонялась от пчелы.
— Ой, что ж это, батюшки? — бормотала она в ужасе. — Что ж это она кричит? Ох-тех-те... Народ-то услышит! Потише бы... Ой, потише бы!
— Отдали каторжанке Бутёкино, — продолжала Аксинья кричать, — отдайте ей теперь всё, — мне от вас ничего не надо! Провались вы! Все вы тут одна шайка! Нагляделась я, будет с меня! Грабили и прохожих, и проезжих, разбойники, грабили старого и малого! А кто водку продавал без патента? А фальшивые деньги? Понабили себе сундуки фальшивыми деньгами — и теперь уж я не нужна стала!
Около настежь открытых ворот уже собралась толпа и смотрела во двор.
— Пускай народ глядит! — кричала Аксинья. — Я вас осрамлю! Вы у меня сгорите со срама! Вы у меня в ногах наваляетесь! Эй, Степан! — позвала она глухого. — Поедем в одну минуту домой! К моему отцу, к матери поедем, с арестантами я не хочу жить! Собирайся!
Во дворе на протянутых веревках висело белье; она срывала свои юбки и кофточки, еще мокрые, и бросала их на руки глухому. Потом, разъяренная, она металась по двору около белья, срывала всё, и то, что было не ее, бросала на землю и топтала.
— Ой, батюшки, уймите ее! — стонала Варвара. — Что же она такое? Отдайте ей Бутёкино, отдайте ради Христа небесного!
— Ну, ба-а-ба! — говорили у ворот. — Вот так ба-а-ба! Расходилась — страсть!
Аксинья вбежала в кухню, где в это время была стирка. Стирала одна Липа, а кухарка пошла на реку полоскать белье. От корыта и котла около плиты шел пар, и в кухне было душно и тускло от тумана. На полу была еще куча немытого белья, и около него на скамье, задирая свои красные ножки, лежал Никифор, так что если бы он упал, то не ушибся бы. Как раз, когда Аксинья вошла, Липа вынула из кучи ее сорочку и положила в корыто, и уже протянула руку к большому ковшу с кипятком, который стоял на столе...
— Отдай сюда! — проговорила Аксинья, глядя на нее с ненавистью, и выхватила из корыта сорочку. — Не твое это дело мое белье трогать! Ты арестантка и должна знать свое место, кто ты есть!
Липа глядела на нее, оторопев, и не понимала, но вдруг уловила взгляд, какой та бросила на ребенка, и вдруг поняла, и вся помертвела...
— Взяла мою землю, так вот же тебе!
Сказавши это, Аксинья схватила ковш с кипятком и плеснула на Никифора.
После этого послышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось, что небольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдруг стало тихо. Аксинья прошла в дом, молча, со своей прежней наивной улыбкой...
Старик уезжал ненадолго в город. Кто-то рассказал Аксинье, что он ездил к нотариусу, чтобы писать завещание, и что Бутёкино, то самое, на котором она жгла кирпич, он завещал внуку Никифору. Об этом ей сообщили утром, когда старик и Варвара сидели около крыльца под березой и пили чай. Она заперла лавку с улицы и со двора, собрала все ключи, какие у нее были, и швырнула их к ногам старика.
— Не стану я больше работать на вас! — крикнула она громко и вдруг зарыдала. — Выходит, я у вас не невестка, а работница! Весь народ смеется: «Гляди, говорят, Цыбукины какую себе работницу нашли!» Я у вас не нанималась! Я не нищая, не хамка какая, есть у меня отец и мать.
Она, не утирая слез, устремила на старика глаза, залитые слезами, злобные, косые от гнева; лицо и шея у нее были красны и напряжены, так как кричала она изо всей силы.
— Не желаю я больше служить! — продолжала она. — Замучилась! Как работа, как в лавке сидеть день-деньской, по ночам шмыгать за водкой — так это мне, а как землю дарить — так это каторжанке с ее чертенком! Она тут хозяйка, барыня, а я у ней прислуга! Всё отдайте ей, арестантке, пусть подавится, я уйду домой! Найдите себе другую дуру, ироды окаянные!
Старик ни разу в жизни не бранил и не наказывал детей и не допускал даже мысли, чтобы кто-нибудь из семейства мог говорить ему грубые слова или держать себя непочтительно; и теперь он очень испугался, побежал в дом и спрятался там за шкафом. А Варвара так оторопела, что не могла подняться с места, а только отмахивалась обеими руками, точно оборонялась от пчелы.
— Ой, что ж это, батюшки? — бормотала она в ужасе. — Что ж это она кричит? Ох-тех-те... Народ-то услышит! Потише бы... Ой, потише бы!
— Отдали каторжанке Бутёкино, — продолжала Аксинья кричать, — отдайте ей теперь всё, — мне от вас ничего не надо! Провались вы! Все вы тут одна шайка! Нагляделась я, будет с меня! Грабили и прохожих, и проезжих, разбойники, грабили старого и малого! А кто водку продавал без патента? А фальшивые деньги? Понабили себе сундуки фальшивыми деньгами — и теперь уж я не нужна стала!
Около настежь открытых ворот уже собралась толпа и смотрела во двор.
— Пускай народ глядит! — кричала Аксинья. — Я вас осрамлю! Вы у меня сгорите со срама! Вы у меня в ногах наваляетесь! Эй, Степан! — позвала она глухого. — Поедем в одну минуту домой! К моему отцу, к матери поедем, с арестантами я не хочу жить! Собирайся!
Во дворе на протянутых веревках висело белье; она срывала свои юбки и кофточки, еще мокрые, и бросала их на руки глухому. Потом, разъяренная, она металась по двору около белья, срывала всё, и то, что было не ее, бросала на землю и топтала.
— Ой, батюшки, уймите ее! — стонала Варвара. — Что же она такое? Отдайте ей Бутёкино, отдайте ради Христа небесного!
— Ну, ба-а-ба! — говорили у ворот. — Вот так ба-а-ба! Расходилась — страсть!
Аксинья вбежала в кухню, где в это время была стирка. Стирала одна Липа, а кухарка пошла на реку полоскать белье. От корыта и котла около плиты шел пар, и в кухне было душно и тускло от тумана. На полу была еще куча немытого белья, и около него на скамье, задирая свои красные ножки, лежал Никифор, так что если бы он упал, то не ушибся бы. Как раз, когда Аксинья вошла, Липа вынула из кучи ее сорочку и положила в корыто, и уже протянула руку к большому ковшу с кипятком, который стоял на столе...
— Отдай сюда! — проговорила Аксинья, глядя на нее с ненавистью, и выхватила из корыта сорочку. — Не твое это дело мое белье трогать! Ты арестантка и должна знать свое место, кто ты есть!
Липа глядела на нее, оторопев, и не понимала, но вдруг уловила взгляд, какой та бросила на ребенка, и вдруг поняла, и вся помертвела...
— Взяла мою землю, так вот же тебе!
Сказавши это, Аксинья схватила ковш с кипятком и плеснула на Никифора.
После этого послышался крик, какого еще никогда не слыхали в Уклееве, и не верилось, что небольшое, слабое существо, как Липа, может кричать так. И на дворе вдруг стало тихо. Аксинья прошла в дом, молча, со своей прежней наивной улыбкой...
From "In the ravine", AP Chekhov. No words
The old man left for a short while in the city. Someone told Aksinya that he went to a notary to write a will, and that Butekino, the very one on which she burned a brick, he bequeathed to his grandson Nikifor. She was informed about this in the morning when the old man and Barbara were sitting near the porch under a birch and drinking tea. She locked the shop from the street and from the yard, collected all the keys that she had, and threw them at the old man's feet.
“I won’t work for you anymore!” She shouted loudly and suddenly sobbed. - It turns out that I’m not a daughter-in-law, but a worker! All the people laugh: “Look, they say, Tsybukins what kind of worker they found!” I didn’t hire you! I am not a beggar, not a rudeness, I have a father and mother.
Without wiping away her tears, she fixed her eyes on the old man, bathed in tears, angry, slanting from anger; her face and neck were red and tense, as she screamed with all her might.
- I do not wish to serve anymore! She continued. - Tortured! How it’s work, how to sit day-and-day in a shop, diving for vodka at night — that’s for me, and how to give land — so this is a convict with her imp! She’s the mistress here, mistress, and I’m her servant! Give everything to her, a prisoner, let her choke, I'll go home! Find yourself another fool, damned Herods!
The old man never in his life scolded or punished children and did not even allow the thought that someone from the family could speak rude words to him or behave disrespectfully; and now he was very scared, ran into the house and hid there behind the closet. And Varvara was so dumbfounded that she could not get up from her place, but only waved it off with both hands, as if defending herself from a bee.
- Oh, what is it, priests? She muttered in horror. - Why is she screaming? Oh, those ... Those people will hear! Be quiet ... Oh, be quiet!
“They gave Butekino to the convict,” Aksinya continued shouting, “give her everything now,” I don’t need anything from you! You failed! All of you here are one gang! I looked, it will be with me! Robbed both passers-by and passers-by, robbers, robbed the old and small! And who sold vodka without a patent? And fake money? We got chests with fake money - and now I don’t need me anymore!
Near the wide open gate, a crowd had already gathered and looked into the courtyard.
- Let the people look! Shouted Aksinya. “I'll disgrace you!” You burn me from shame! You are leaning at my feet! Hey Stepan! She called the deaf. - Let's go home in one minute! We’ll go to my father and mother, I don’t want to live with prisoners! Get ready!
In the courtyard, outstretched ropes hung linen; she tore off her skirts and blouses, still wet, and threw them into the hands of the deaf. Then, furious, she rushed around the yard near the laundry, tore off everything, and what was not her, threw it to the ground and trampled.
- Oh, priests, grab her! Moaned Barbara. - What is she? Give her Butekino, give for heavenly Christ!
- Well, ba-ba! - they said at the gate. - So ba-ba-ba! Diverged - passion!
Aksinya ran into the kitchen, where at that time was washing. One Lipa was washing, and the cook went to the river to rinse the laundry. Steam was coming from the trough and the boiler near the stove, and the kitchen was stuffy and dull from the fog. There was still a lot of unwashed laundry on the floor, and next to him on the bench, lifting up his red legs, lay Nicephorus, so if he fell, he would not be hurt. Just when Aksinya came in, Lipa took her shirt out of the heap and put it in the trough, and already reached out to the big ladle with boiling water that stood on the table ...
- Give it back! Aksinya said, looking at her with hatred, and snatched a shirt from her trough. - It's not your thing to touch my underwear! You are a prisoner and must know your place, who you are!
Lipa looked at her, dumbfounded, and did not understand, but suddenly she caught a glimpse of what she threw at the child, and suddenly she understood, and she was all dead ...
- Took my land, so here you are!
Having said this, Aksinya grabbed a ladle of boiling water and splashed on Nicephorus.
After that, there was a cry that had never been heard in Ukleev, and it was not believed that a small, weak creature like Lipa could scream like that. And the yard suddenly became quiet. Aksinya walked into the house, silently, with her former naive smile ...
The old man left for a short while in the city. Someone told Aksinya that he went to a notary to write a will, and that Butekino, the very one on which she burned a brick, he bequeathed to his grandson Nikifor. She was informed about this in the morning when the old man and Barbara were sitting near the porch under a birch and drinking tea. She locked the shop from the street and from the yard, collected all the keys that she had, and threw them at the old man's feet.
“I won’t work for you anymore!” She shouted loudly and suddenly sobbed. - It turns out that I’m not a daughter-in-law, but a worker! All the people laugh: “Look, they say, Tsybukins what kind of worker they found!” I didn’t hire you! I am not a beggar, not a rudeness, I have a father and mother.
Without wiping away her tears, she fixed her eyes on the old man, bathed in tears, angry, slanting from anger; her face and neck were red and tense, as she screamed with all her might.
- I do not wish to serve anymore! She continued. - Tortured! How it’s work, how to sit day-and-day in a shop, diving for vodka at night — that’s for me, and how to give land — so this is a convict with her imp! She’s the mistress here, mistress, and I’m her servant! Give everything to her, a prisoner, let her choke, I'll go home! Find yourself another fool, damned Herods!
The old man never in his life scolded or punished children and did not even allow the thought that someone from the family could speak rude words to him or behave disrespectfully; and now he was very scared, ran into the house and hid there behind the closet. And Varvara was so dumbfounded that she could not get up from her place, but only waved it off with both hands, as if defending herself from a bee.
- Oh, what is it, priests? She muttered in horror. - Why is she screaming? Oh, those ... Those people will hear! Be quiet ... Oh, be quiet!
“They gave Butekino to the convict,” Aksinya continued shouting, “give her everything now,” I don’t need anything from you! You failed! All of you here are one gang! I looked, it will be with me! Robbed both passers-by and passers-by, robbers, robbed the old and small! And who sold vodka without a patent? And fake money? We got chests with fake money - and now I don’t need me anymore!
Near the wide open gate, a crowd had already gathered and looked into the courtyard.
- Let the people look! Shouted Aksinya. “I'll disgrace you!” You burn me from shame! You are leaning at my feet! Hey Stepan! She called the deaf. - Let's go home in one minute! We’ll go to my father and mother, I don’t want to live with prisoners! Get ready!
In the courtyard, outstretched ropes hung linen; she tore off her skirts and blouses, still wet, and threw them into the hands of the deaf. Then, furious, she rushed around the yard near the laundry, tore off everything, and what was not her, threw it to the ground and trampled.
- Oh, priests, grab her! Moaned Barbara. - What is she? Give her Butekino, give for heavenly Christ!
- Well, ba-ba! - they said at the gate. - So ba-ba-ba! Diverged - passion!
Aksinya ran into the kitchen, where at that time was washing. One Lipa was washing, and the cook went to the river to rinse the laundry. Steam was coming from the trough and the boiler near the stove, and the kitchen was stuffy and dull from the fog. There was still a lot of unwashed laundry on the floor, and next to him on the bench, lifting up his red legs, lay Nicephorus, so if he fell, he would not be hurt. Just when Aksinya came in, Lipa took her shirt out of the heap and put it in the trough, and already reached out to the big ladle with boiling water that stood on the table ...
- Give it back! Aksinya said, looking at her with hatred, and snatched a shirt from her trough. - It's not your thing to touch my underwear! You are a prisoner and must know your place, who you are!
Lipa looked at her, dumbfounded, and did not understand, but suddenly she caught a glimpse of what she threw at the child, and suddenly she understood, and she was all dead ...
- Took my land, so here you are!
Having said this, Aksinya grabbed a ladle of boiling water and splashed on Nicephorus.
After that, there was a cry that had never been heard in Ukleev, and it was not believed that a small, weak creature like Lipa could scream like that. And the yard suddenly became quiet. Aksinya walked into the house, silently, with her former naive smile ...
У записи 7 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Катя Зорина
